Солнечные лучи

Кадзуха прекрасен. Любой скажет именно это, он отзывчивый, добрый, всем нравится. И глаза его светятся самыми прекрасными рубинами, алыми закатами, в них живой огонь горит, пламени языки танцуют, веселятся. Он легкий, воздушный — анемо ему очень подходит. Он — весенний ветер, что прогоняет прочь зиму, он — осенние порывы, что покрасневшие листья клена уносят. Кадзуха мягкий, светлый, словно соткан из одного лишь тепла и солнечных лучей, словно он — частичка солнца, спустившаяся погулять по земле, посмотреть на природу, да погреть вблизи жителей. И все греются, купаются в его лучах, принимают заботу, утешения, позволяют себя подбадривать. Кадзуха спокойный, как летний морской бриз, смотрит ласково-ласково, улыбается легко, тепло, искренне, в уголках глаз морщинки собираются. У Скарамуччи от спокойстивия — лишь мертвенный холод, да отсутствие положительных эмоций. Он громкий, яростный, как вспышка молнии, как ужасный шторм в океане, как взрыв сверхновой. Он видит взгляд Кадзухи, слышит его слова: «Ты хороший», «Ты милый», «Ты мне нравишься». Да только поверить не может. У него самого нет места для теплых чувств, нет места для солнечного Кадзухи, потому что он сам — это арктические пустыни, ледяные бури Снежной, холодные промозглые подземелья. И скарамучча хочет освободить место, правда хочет, отчаянно пытается выбросить, вытравить из себя хотя бы частичку холода и безнадеги, вырвать их с корнем, да сжечь, чтобы не расползались больше, как чума, чтобы дали хоть на секунду вздохнуть полной грудью. Он словно из-за толстого стекла слышит, как Кадзуха, светлый, теплый, пытается достучаться до него, как осыпает комплиментами и утешает объятиями, а у Скарамуччи пустота в груди, черная дыра, бесконечная бездна, все тепло и свет в себя забирает. У него внутренности узлом скручивает, до звезд перед глазами, до истерики, хочется их тоже вырвать, чтобы больше не мучаться, не биться в судорогах от боли. Скарамучча — лишь кукла, сосуд, слишком слабый, чтобы быть нужным, и выкинули его за ненадобностью, а потом заполняли и заполняли негативом, яростью, обидой, тоской, до самых краев, чтобы ни крупинки света не оставить. Сейчас, чтобы выбросить хоть каплю отчаяния, боли, нужно совершить чудо, взорвать весь мир разом, заставить его солнце проглотить, чтобы хоть немного оттаял вечный холод, чтобы согреть немеющие конечности. Никто никогда не пытался этого сделать, это ведь невозможно, да и зачем тратить время свое, нервы и силы, на такого жалкого, никчемного. Пусть он варится в своем отчаянии да вакууме одиночества, может и сварится наконец, разложится до самых костей, разъест себя кислотой. В конце концов, никто не собирается пытаться. Кадзуха пытается. Он упорно, шаг за шагом, пробирается все глубже и глубже, все ближе к душе темной, увядающей. Он смеется вместе с Скарамуччей над шутками, водит смотреть на закаты, вслух читает собственные стихи. Он выжигает всю тьму, заполняет черную дыру светом до краев, заставляет темные глаза светиться мириадами звезд, да сердце трепетать неистово и сбиваться с ритма. У Скарамуччи теперь анемо. Грозовые раскаты, молнии, ужасные штормы, взрывающая ярость — все это уходит вместе с электро элементом. Он теперь чувствует, желает тепла солнечных лучей, тянется к ним, не может насытиться полными ощущениями. И в груди теперь сердце живое, бьется ровно, и внутренности не скручивает в очередном припадке ненависти и отчаяния. Мир вдруг наполнился цветами, яркими красками, он теперь видит полный спектр, все разнообразие и буйство цветов. Видит пламенные алые закаты, видит прекрасные цветы и деревья, видит наконец красоту природы. Кадзуху он теперь тоже видит по-другому, не так, как раньше. Спокойствие его и безмятежность вдруг тоже стали яркими красками раскрашены. И тепло его, что раньше обжигало, теперь лишь греет спокойно, и впрямь, как солнечные лучи. — Мне кажется, я люблю тебя, — говорит Скарамучча. Кадзуха лишь улыбается счастливо, и прижимается к чужим губам в мягком поцелуе, всего на несколько секунд, ласково, трепетно, нежно. На вкус он тоже как солнечный свет.