Стены

Стервятник шёл, опираясь на трость, мимо Перекрёстка, уходя вглубь Дома к заветной двери комнаты воспитателя. Птица сжимал в своих когтистых лапах банку краски и старую молярную кисть. Белая дверь непривычно выделялась на фоне разрисованных стен и будто бы светилась в темноте. Ральф отбыл всего неделю назад. Дом ещё не до конца свыкся с его отсутствием. Казалось, сейчас воспитатель услышит тихий стук трости, дверь распахнется и замысел Папы Птиц так и останется неосуществлённым. Стервятник был уверен, что об этой его ночной вылазке не стоит знать решительно никому. Он окунул старую кисть в краску и принялся выводить на белой стене буквы. Вернее, одну единственную букву. Везде, где он только мог достать на белой поверхности появлялся незамысловатый узор из буквы «Р». Большие и маленькие они свивались, наползали друг на друга, рассыпаясь по стенам ковром. В эти буквы Стервятник вкладывал все свои чувства, мысли и желания, всю свою боль, злость и, может, маленькую, но крупицу надежды. Он творил магию и Дом ему в этом помогал, погружая его в воспоминания о, возможно, самом важном человеке в своей жизни. Когда Макс умер, первым, кто оказался рядом, был именно Чёрный Ральф. Та ночь, проведённая в маленькой комнатушке воспитателя помогла ему окончательно не потерять рассудок. Стервятник помнил всё, что происходило, даже спустя три года. Хотя, будь его воля, он бы с удовольствием вычеркнул те времена из своей памяти и, желательно, жизни. Сильнее всего в памяти закрепился образ рассерженного Ральфа. Его крепкие руки, не дающие вырваться, сосредоточенное выражение лица, стойкость с которой он терпел его укусы. Временами в голове проскальзывало воспоминание об окровавленном полотенце, боли, страхе, всепоглощающей ненависти, но Стервятник пытался отбросить эти мысли подальше, концентрируясь на чем то спокойном. О пыльном пледе на плечах во время сна, горячем утреннем душе, молчаливой поддержке Ральфа, его понимающих сочувствующих взглядах, которые не раздражали так сильно, как чьи-то ещё. Всё это порождало в нём тёплое чувство благодарности к мрачному воспитателю. Папа Птиц никогда не забывал тех, кому был обязан. А перед Ральфом он, без сомнения, был в пожизненном долгу. Оба это понимали, хотя воспитателя временами пугала такая самоотверженность. После ночи Поминального плача по Максу отношения Ральфа и Стервятника стали другими, более доверительными, в чем то выходящими за рамки ученик-учитель. Вожак Птиц помогал воспитателю разгадывать настенные ребусы, сообщал сплетни, давая возможность понимать, что происходит в их маленьком мирке. Ральф позволял Третьей чуть больше, чем остальным, выполнял все их просьбы, иногда сам приносил им запрещенку. Прознай об этом Акула и Ральф вылетел бы из Дома в ту же минуту. Птицы, кажется, это понимали и платили Ральфу безграничной привязанностью и симпатией. Стервятнику позволялось приходить в комнату к Ральфу когда он пожелает. Обычно он сидел там в полной тишине, сверлил взглядом какой-нибудь предмет интерьера и думал о чем то своём. Ральф тоже молча смотрел на него затуманенным взглядом и думал, вслушиваясь в звук воды из-под протекающего крана. Иногда они позволяли себе выпивать чай в компании друг друга, а однажды — даже курить. Спланированная с такой тщательностью вылазка Большой Птицы, подходит к концу. Он придирчиво осматривает плоды своего труда, проводит шершавой ладонью по подсохшей букве с номером и, наконец, собрав все вещи, утопает во тьме коридора. Скоро зажгут свет, на Перекрёстке появятся первые жители дома. Не хотелось быть обнаруженным. Но Стервятник был доволен. Дело сделано. Тень скривил рот в презрительной усмешке, расстроенный такой сентиментальностью брата. Ральф шёл по перекрёстку, стараясь не смотреть на стены. Всё равно в этом нет никакого смысла: за полгода они изменились почти до неузнаваемости. Три буквы «Р» прыгнули ему навстречу со стены. Он замер, огляделся по сторонам. От многочисленных «Р» ему не убежать, они слишком бросались в глаза, выделенные и оторванные от групповых надписей, наползавших друг на друга. Зачем они стали писать его кличку на стенах? Что это значило? Прощание или приветствие, напоминание? Он был уверен, что после того как уедет о нём никто и не вспомнит, как и о любом другом покойнике или ушедшем в Наружность (в «их» случае второе приравнивалось к первому). Но почему-то «они» не пожелали забывать о воспитателе. Украсили стены этой ненавистной кличкой. Ральф уехал и в то же время он был здесь, в надписях на стенах и, в этом уже не было сомнения, памяти своих воспитанников. Он посмотрел на дверь, которая уже не была белой, на застекленном окошке была ещё одна «Р» — мылом на стекле. Ральф закрылся в комнате. Возвращаясь в Дом он боялся только одного: его не примут обратно, он не сможет вернуться в Дом и снова стать его частью как раньше. Останется он тут или нет от него не зависело и эта невозможность что-либо изменить обезоруживала. Чуть позже он вышел, осматривая расписанные стены, он вспоминал «Ту самую ночь». Ночь, которая объединила их со Стервятником, сделала их ближе. Думать об этом в такой форме как минимум странно, но правдиво. Всё, что происходило между ними никогда не выходило за пределы комнаты. Об их посиделках и встречах не знал никто, или же Стервятник просто угрожал тем, кто знал. Всё это не волновало Ральфа. Он любил когда вечером его дверь со скрипом приоткрывалась и внутрь просачивался тёмный силуэт в горностаевой мантии. Любил наблюдать за ним, ловить каждый его вздох, неаккуратные движения. Наблюдать было интересней чем расспрашивать о событиях минувшего дня и Ральф, бесспорно, наслаждался такими вечерами в приятной компании. После разговора с Большой Птицей вопросов стало ещё больше. Стервятник не был стукачом. Но то, что он сказал было важно, Папа Птиц знал о чем и говорил и давал шанс разгадать свои слова. Кроме того, он был краток и в отличие от стен не изъяснялся стихами. Ральф это ценил. Такое доверие со стороны воспитанника было чем то из ряда вон выходящим. Никто больше не относился к Ральфу так хорошо, не говорил с ним о происходящем в Доме, не рассказывал об Изнанке и Наружности, Ходоках и Прыгунах. Хотя многие и отрицали их существование Чёрный Ральф верил в них. Однажды, во время очередной вечерней встречи им надоело молчать и они заговорили. Стервятник в таких подробностях описал Лес с его деревьями и чудными жителями, что не верить было уже невозможно. Акула был, как всегда, невыносим. Обиженный жизнью директор с принципами, далёкими от гуманизма выводил из себя не только Ральфа, но и весь педсостав. Мысли роились в голове, не давая сосредоточиться на разговоре с Акулой. Директор опять нёс несусветную чушь о том, что его «труд» никто не ценит, о каких-то неизлечимых болезнях, смерти в муках. Всё это не только раздражало, но и не позволяло вернуться в комнату, что бы как следует обдумать информацию, полученную от Вожака третьей. Он немного пришёл в себя после встречи с обитателями шестой. Разговор заставил задуматься, начать, наконец, разбираться во всём, что произошло в Доме за полгода его отсутствия. У Псов до сих пор не было вожака. Дети пребывали в трауре. Казалось, ещё чуть-чуть и шестая станет одним целым с третьей и Птиц будет в разы больше. За таким количеством воспитанников Ральф вряд ли смог бы качественно следить и держать их под контролем. Поэтому следовало поскорее разобраться во всём происходящем. Интересно… причём тут спортзал? Беседа со Слепым опять выбил его из колеи. Он злился. Напоминание о Волке, неприятная беседа, несговорчивость вожака Дома — всё выводило его из себя и заставляло злиться, оставляло на душе какой-то очень неприятный осадок. Он порылся в сумке, выуживая новую пачку сигарет. Ральф стоял посреди небольшой комнаты. Старое пыльное окно с грязными стёклами, облезлая краска на подоконнике, старые розетки, пыльный диван, на котором даже остались следы Птичьих зубов, сейчас они были прикрыты серым клетчатым пледом, стол, с потрескавшимся лаком, заполненный рабочими бумагами, небольшой платяной шкаф, круглая люстра на потолке, расчерченном трещинами, неприятные зеленоватые обои. Всё в комнате было таким же как и полгода назад. Ничего не исчезло, только прибавились затхлый запах, пятисантиметровый слой пыли и буква «Р», смотрящая на него сквозь окно под потолком. Дверь со скрипом отворилась и на Ральфа уставилась пара жёлтых глаз. Он кивнул вошедшему и затянулся. Тонкие коготки выудили из его руки сигарету. Стервятник тоже затянулся и присел на край пыльного дивана. Ральф опустился рядом. Воспитатель не стал забирать сигарету, он закрыл лицо руками и надавил пальцами на глаза. Жутко хотелось спать, но пришла Большая Птица. Выгнать его — проявить неуважение и попасть в немилость. Сейчас, когда в голове столько вопросов, этого никак нельзя было допустить. Стервятник элегантно закинул ногу на ногу и затушил сигарету, бросив окурок в пепельницу. — Это не Слепой убил Волка, я же вам говорил, — обиженным тоном стал пояснять он. — Сфинкс дорожил Волком, а Вожак не способен навредить другу. — Я это уже понял, но что насчёт Помпея? — Ральф сказал это и тут же пожалел о своём любопытстве. Стервятник скривился, зашипел, в жёлтых глаза мелькнул злой огонёк. — Я уже всё сказал, — процедил он. — И не смогу сказать больше, не имею на это полномочий и правил нарушать не собираюсь. Не так воспитан. Опять эта дурацкая фраза. Ральф вздохнул, встал с дивана и присел на край стола, что бы хорошо видеть лицо воспитанника. И вдруг Ральф осознал, что очень скучал. Скучал по этому худощавому парню с длинными, неухоженными белыми волосами, которые были на ощупь как солома, скучал по острому подбородку и большим крыльям кривого носа, делающим его и вправду похожим на птицу-падальщика. Хорошо, сегодня он уступит ему и не будет ни о чем больше спрашивать. Кроме, пожалуй, ещё одного вопроса. — Это ведь ты придумал? — взгляд метнулся к «Р» на стекле. — Рад, что вам понравилось, — хищная ухмылка должна была быть доброй и счастливой, но получилось как всегда. — Спасибо, — Ральф зачем-то потянулся к лицу Стервятника и заправил ему за ухо выбившуюся прядь. Большая Птица ухватился за руку Р Первого как утопающий за соломинку. Из его пасти вырвался глухой стон. Когтистая лапа на удивление нежно погладила тыльную сторону ладони Ральфа. На глазах Стервятника выступили слезы. Поддавшись странному порыву, воспитатель опустился на колени перед парнем и обнял его за плечи. Ворот рубашки пропитался влагой. Папа Птиц плакал, не скрываясь, надрывно, с остервенением вжимаясь в грудь Ральфа, шумно вдыхая запах, размазывая тушь по лицу. Это продолжалось недолго. Вскоре он отстранился и с обидой проговорил: — Я скучал по тебе, Р Первый. — получилось гнусаво. Заложенный нос не дал нормально проговорить фразу, её конец растворился в судорожном вздохе. Ральф аккуратно прикоснулся своими губами к его, подрагивающим и сухим. Возможно, он об этом пожалеет, но это будет завтра, а сейчас он чувствует только облегчение и тепло губ Стервятника, отвечающего на поцелуй. Дом принял его обратно и теперь не отпустит до самого конца.