Моя сестра умерла пятого мая тысяча девятьсот сорок пятого года. Я похоронила ее уже после войны, на старом городском кладбище, которое — единственное место во всем городе! — было нетронуто бесконечными бомбежками. Мертвых не трогали даже те звери, которые скидывали на нас бомбы, не ведая жалости.
Прошло чуть больше десяти лет с тех пор, как закончилась эта бесконечная война. И лишь вчера я случайно нашла старую коробку с письмами, которые когда-то писала моя сестра. Тронутые временем, пожелтевшие, они казались мне бесценной реликвией. Я читала и читала их всю ночь, смеясь над одними и рыдая над другими. У моей сестры до самой ее смерти оставался невероятный по своей силе талант трогать души людей. Она могла рассмешить кого угодно, и не менее легко она могла любого довести до слез.
Но одно ее письмо — последнее обращение к погибшему на войне мужу — я перечитывала раз за разом, задыхаясь от отчаяния, которое все еще исходило от желтого листа бумаги. Никогда еще я не любила мою Сашеньку так сильно, как в эти минуты. Никогда раньше я так остро не ощущала каждую утрату, которую нам довелось пережить. Никогда еще смерть не приближалось ко мне так близко…
«Любовь моя! Как многого я не понимала, пока не началась война. Я думала, что все и всегда будет хорошо, но это было лишь химерой. Я никогда не думала, что жизнь человеческая может вот так круто развернуться. Но война… По-моему, война — самое страшное, что придумано человечеством. Война — это разрушенные семьи, несостоявшиеся судьбы. Это смерть.
Если бы ты был жив, то ты обязательно спросил бы, как я. А я бы ответила, что хорошо. Но ключевые слова: если бы ты был жив…
На самом деле все так ужасно, если бы ты только видел. Люди мрут так, будто нас всех сразило какой-то неведомой эпидемией, но единственная наша эпидемия — это война. Не представляю, куда от нее можно скрыться и как спасти самых дорогих и близких. Если бы ты знал, как бы я хотела, чтобы ничего этого не было. Если бы ты знал, как мне хочется этого, особенно по ночам, под звуки обстрелов, под аккомпанемент жалобных стонов умирающих под нашим окном.
И самое страшное — я ничего не могу забыть. Ни одну дату, ни одного погибшего. Я помню их всех, но близких — особенно.
Двадцать первого июля наша мама умерла от голода. Это была первая смерть, которая посетила наш дом. Ровно до того дня, пока устало взирающие на мир глаза мамы не погасли, мы все еще надеялись, что эта чума двадцатого века пройдет мимо нас. Что переживем, выстоим, выдержим. Но как же быстро рухнул наш мир, когда маму забрала смерть, и нас придавило обломками старой жизни.
Двадцать третьего августа самолет, на котором летел Игорь, подорвали. Он погиб: мой брат, моя кровь, моя родная душа. Никто, кроме него, не был мне так близок. Я смотрела на похоронку, и думала о том, что не могу даже увидеть брата в последний раз. Что не могу даже похоронить его, как полагается, не могу сама закрыть его невидящие глаза, потому что от Игоря ничего не осталось. И это столь чудовищно, что я не могу принять реальность. Это все совсем не кажется мне правдой.
А начале сентября из госпиталя, в котором лежал отец, тоже пришла похоронка. После четырехдневной агонии он скончался от гангрены, не приходя в сознание. Не верится, что больше нет наших добрых, светлых родителей, что я больше их никогда не увижу. Больше не будет тихих вечеров на кухне, больше не будет мама готовить пирогов по праздникам, шутливо выталкивая с кухни моих нетерпеливых отца и брата. Война это разрушила окончательно и бесповоротно.
Первого ноября погибла моя старшая сестра, Лена. Она ушла на войну медсестрой еще в самом начале войны, но успешно избегала смерти даже в самых тяжелых боях, когда вытаскивать раненных с поля боя нужно было под непрерывным обстрелом. А тут, так по глупости, в полевой перестрелке… Пуля пробила ей легкое насквозь. Нашли ее в окопе только спустя несколько часов, да и то случайно. И никто, совсем никто ей не помог, хотя она сама никогда и никому не отказывала в помощи. Скажи мне, после этого, есть ли на свете хоть сколько-нибудь справедливости?
А в декабре на нашу старшую дочь упал снаряд при бомбардировке. И мне… Я должна рассказать тебе об этом, но слова становятся такими тяжелыми. Все это… Мы пошли в магазин, нам только-только выдали карточки и мы так радовались. Мы не прошли и половины пути, как раздался сигнал тревоги, а вскоре, словно спеша перебить людей, пока они не успели спрятаться, над городом прогудели вражеские самолеты. Так глупо, до сведенных судорогой скул глупо мы еще никогда не попадались. Мы бежали к ближайшему укрытию, но тут вдруг Алиса споткнулась. Она что-то прокричала, указывая на свою ногу, и я кинулась к ней. Клянусь, я не успела совсем чуть-чуть. Меня отбросило взрывной волной назад, но я тотчас кинулась искать нашу дочь, — клянусь, я даже не успела вздохнуть тяжелый от горячей пыли воздух! — пытаясь прорваться через образовавшиеся завали.
Она так долго умирала… И все же это случилось так быстро, ведь я даже не успела позвать на помощь, не успела как следует остановить кровь, которая текла и текла из ее ног и живота… Я пыталась ей помочь, а все думала, так нелепо думала сколько же, сколько в человеке крови?
Надеюсь, что наша девочка попала в Страну Чудес, где нет ни боли, ни страха. Я не пожелала бы ей ничего иного, кроме как избавится от того ужаса, в котором мы жили все эти бесконечные дни с самого начала войны.
И вот умер и ты… Если бы только знал, как я завидовал тебе в тот день, когда пришла похоронка! Как я кричала, как проклинала тебя за то, что ты вот так просто ушел, оставил меня одну, не забрал с собой. В этой адской мешанине из боли и крови, в которую превратилась наша жизнь, мне было так страшно оставаться совсем одной: без родителей, без тебя, без Алисы.
В тот же день я потеряла нашего не рожденного сына. Я знала, что это случится, это был только вопрос времени, но это окончательно опустошило меня. У меня больше не было ни единой цели, кроме как выжить и сохранить жизнь единственному человечку, который у меня остался.
Мы остались вдвоем — я и моя младшая сестра. Где брать силы, мы не знаем. Мне двадцать четыре, а ей всего семнадцать… Я так хочу, чтобы она жила, но я не знаю, как спасти ее, ведь я никого не могла спасти.
Это все так страшно… Но если мы готовы сражаться за своих близких, за свои дома и за свою страну, значит, мы люди, верно? Значит, мы не потеряны, и совсем не имеет значения, что в мирное время мы не задумываемся о том, как важно говорить людям хорошие и нужные слова. Но я так жалею об этом, жалею, что так и не сказала тебе, как сильно я тебя люблю и как я хочу быть с тобой вечно, наслаждаться тишиной вместе, той сокровенной и таинственной тишиной, которая хранила нас по вечерам.
Мне так не хватает твоего тихого голоса, твой нежной улыбки. Ты не был создан для войны, ты не должен был стать одним из тех, кто на ней погибнет. Никто не должен был умереть. Ты, Алиса, мои родители, брат с сестрой — никто из вас не должен был вообще оказаться в этом времени, на этой войне. Если бы я только могла вернуться назад, если бы я могла забрать ваши судьбы — как много раз я согласилась бы умереть…
Сейчас я живу только ради оставшейся в живых сестры. Я умру, если она погибнет, я знаю, что не выживу одна, мне нужно о ком-то заботиться. Но клянусь тебе, клянусь всем, что есть во мне живого и трепещущего, я тебя никогда не забуду. Даже если никогда больше не увижу.
Твоя Александра.»
22 января 1942 года.
Я отложила в сторону письмо сестры, больше не находя в себе сил перечитывать его. Я и без того запомнила каждую строчку, хотя и не видела ни одной буквы пока читала. Думать о событиях прошлых лет было тяжело, но я чувствовала какое-то облегчение, узнав, что я никогда не была одна. И сейчас я не чувствовала себя одинокой — я знала, что сестра никогда не покинет меня.
«Если любовь позволяет нам жить, то это не значит, что смерть не может победить любовь», — любила повторять Александра, и я соглашалась, полагая, что вместе с человеческой смертью исчезает любое, даже самое сильно чувство. Но теперь я готова с ней поспорить. Смерть может победить все, разрушить до основания, вырвать с корнем даже жизнь, но не способна уничтожить чувство, пока останется хоть одно, даже самое небольшое его свидетельство.
