Аманда.
Аманда была искоренена из его сознания, но программа была прошита в его голову, и это не так… просто. Не так просто избавиться от нее навсегда. Тишина была оглушающей. Участок жил медленно, дела скоро появлялись, тягуче раскрывались, и незамедлительно убирались. Город восстанавливался после тяжелой революции, продолжая жизнедействовать. А Коннор и Хэнк Андерсон – нет. И это было так неправильно.Создатель
Лидер
Маркус вырвался к Коннору одним из первых. Революция уничтожила многое, в первую очередь много носителей исторической памяти их нового вида, что были безжалостно сожжены в специальных камерах-печах. Да и людей полегло немало. Создатели, не в обиду Камски, культурных традиций, основа которых стала полем для строительства взлетной площадки в будущее самих андроидов. Не сильно светлое, но долгожданно перспективное. Все это без учета обычных фактов: гора трупов создала пустыню нового духа нового народа. Ричард лишь наблюдал, как их лидер из сильного и целеустремленного стал уставшим и осунувшимся. Истерзано выдохнувшимся. Хэнк впустил его, не обратив должного внимания, сжимая руку своего андроида, не чувствуя достаточных сил для более яркой реакции. Маркус долго молчал, держал Коннора за запястье, опустив скин, и стык их соприкосновения светился неоново-синим, успокаивая растревоженного мужчину. Помощь это не принесло, но после Хэнку стало словно немногим легче встречать паломников, желающих увидеть Коннора, если не для того, чтобы отдать должное лучшему андроиду во всем чёртовом Детройте, так для того, чтобы успеть попрощаться. Сказать «спасибо». Может быть что-то другое, менее лаконичное. Все эти мысли Ричард хоронил глубоко внутри, потирая твердую грудь, под пластиной которой разжигалась боль, о которой его системы не имели ни малейшего понятия, не в силах идентифицировать.Будущее
Алиса, отпросившись у своих родителей, чтобы прибыть с Маркусом, медленно перебирала ослабевшими ногами. Подойдя к кровати она сперва взволнованным взглядом спросила разрешение у молчаливого лейтенанта, сидевшего в дальнем углу комнаты, сложив огромные руки на груди, и получив сухой кивок упала почти на самого Коннора, закрыв маленькое лицо руками, спрятав большие тёмные глаза на бледном болезненном лице. И с тем особенным, повелительным и нетерпеливым выражением детского приоритета, она начала говорить. Легче не стало никому и Маркус было хотел остановить, порывался предупредить, решиться на твердое «хватит», так и не сумев раскрыть рта. Кожа Коннора была нежной, мягкой, Алиса держала его за скулы, гладила веки, смешливо фыркала и даже неловко механически улыбалась, пряча от находившихся в комнате свои чувства и мысли, делясь ими только с андроидом, который стал ей хорошим наставником, добрым другом и дорогим сердцу спасителем. Он пощадил их в свое время и время это принесло плоды. Она жива. А он был… Был. Хэнк остановил Маркуса жестом, не позволив прервать рвение ребенка подарить тепло. Оно сейчас было очень необходимо. Всем.Прошлое
Тина и Крис зашли к Коннору многим позже. Принесли от капитана и Бена, что были на службе, букет роскошных гипсофил, которые так нравились Коннору. Один букет сухоцветов так и остался стоять на его столе в участке, подаренный Хэнком. В тот день весь департамент увидел Коннора Андерсона по-настоящему живым и открытым для мира. Коннор был одет совсем мальчишкой, молодым парнем, кашемировый свитер, узкие джинсы и улыбка, а рука в руке своего человека. Хэнк не отходил от него ни на шаг, с горящими глазами, причесанный и с стриженной, заботливыми руками, бородой. По-тихому счастливый, наслаждающийся Коннором. Офицеры были неприятно удивлены тем, что так долго не могли навестить своего любимого коллегу. Только когда Камски дал добро, люди смогли прийти тоже.Когда Создатель отчаялся – билось у Ричарда на подкорке.
Девушка, обычно довольно улыбчивая, чувствовала себя стеснительно. Не зашла первой, дала время Крису. Офицер мягко, в своей манере, рассказывал Коннору о буднях в участке, говорил, что им его очень не хватало. Хэнк даже приосанился, с тенью улыбки прислушиваясь к коллеге, пока они вместе прибирались, не позволяя Хлое входить в выделенное им помещение. Девушка ждала пока Крис не уйдет, хлопнув того по лопатке на прощание, попросив не дожидаться, доберется сама. Она зашла ненадолго, молчала, смотрела только на неподвижную грудь, прикрытую мягкой тканью большой футболки с чужого плеча, от которой исходил яркий аромат карамболь. На прощание она поклонилась и невнятно пожелала доброго вечера лейтенанту. Горло сдавило жгутом, хотелось плакать навзрыд, но твёрдый взгляд Андерсона не давал и от этого еще больше давило и болело.Зверь
О Гэвине Хэнк Тину не спросил. Да и как бы он мог? Рид чувствовал покорную, нежную любовь к андроиду, который никогда не поймет всего того, что понимает сам детектив, и как бы от этого он еще сильнее любил его. Страстно, ярко, совсем болезненно. Хэнк знал. Коннор – нет. А Ричард знал больше остальных, потому что видел все со стороны. Он сказал Гэвину как-то. Тот промолчал и это было громче слов. Детектив любил, как и другие, ни глубже, ни сильнее; и не сдергивал никаких покрывал с сакральной тайны. Только верил в вечную и неизменную любовь, да об одном этом и думал, мечтая о Конноре, что было по-настоящему глупо. Сам себе готовил горя больше, нежели сколько бы его должно быть у обычного человека. И всем было спокойней, когда Гэвин не маячил на горизонте, ведь злоба его была сильнее любви: он был столько горд и самонадеян, сколько нежен и раним, потому не мог слишком дорого ценить чужие чувства. А чужое счастье запало в его сердце слишком глубоко, и он не мог принять его, забыть, простить. Хэнк медленно, вдумчиво целовал худое лицо Коннора и беззвучно шептал его имя, больше не прося о возвращении. Не зная, что Камски дал доступ к камерам своему брату, о чем ведал только Ричард. Глупо, детектив Рид. Это ружьё в комнате когда-нибудь выстрелит, и не факт, что не прямым в голову.Защитник
С болью этой надо было жить, и ни у кого из них не получалось. Может кроме него, Ричарда, но и он мог, сжав зубы, признать, что чувствует потерю. Коннор был ему если не братом, то близким другом, который никогда не настаивал на общении, но всегда был рядом, если Ричард вдруг был бы готов что-то сказать. С болью утраты придется жить, это стало ясно Ричарду очень скоро, но сказать об этом в слух значило бы нарушить не озвученные правила игры. Роботы не вечны. Техника, слаженный механизм, элементы которого можно заменить, но не восстановить полностью. Не вечны. Тридцать лет. Может чуть больше. И это уже большой срок. Коннору было всего-ничего. Его младшая серийная версия мечтала дожить до их с Хэнком конца. Хэнк много шутил, что ему уходить придётся первым. Ричард не думает, что эта фраза содержит в себе юмористическое содержание. Хэнк больше так не говорит. От этой боли нет спасения. От нее не скрыться, не убежать. Рано или поздно она снова накрывает и хочется только одного – избавления. Искупления и, может, иссушения – эмоции никогда не приносили ничего кроме бед. Ричард пришел, потому что знал, что Гэвин болезненно следит за комнатой Коннора сутки напролет. Ему хотелось перекрыть ему доступ: их работа ухудшалась, производительность снижена до минимума. Он, Ричард, еще жив. Он-то еще функционирует и не потерпит, чтобы человек портил ему жизнь.Любящий
Хэнк спал. Ричард замер на пороге, растеряв уверенность в своем приходе. Он знал, что там, во сне. Лейтенант терял Коннора каждую ночь в нем. Закрывая глаза, просил об одном: чтобы сегодня ему ничего не снилось, чтобы время замедлилось, не отсчитывая оставшееся. Но каждую грёбаную ночь он снова его терял. Было страшно. В его сне Коннор бежал. Бежал. Бежал, не оглядываясь назад. Он пытался дотянуться – и не мог. Видел тонкую фигуру, развевающую ткань одежды, шелковые волосы, падающие на дикие глаза. Самые лучшие глаза, которые он мечтает однажды увидеть вновь. В этом жутком ночном кошмаре он пытался его догнать. Ричард был убежден, что он был гордым девиантом, немного вспыльчивым, холодным. Но только тогда, в той комнате, рядом с бессознательно борющимся Коннором и обессиленно заснувшим мужчиной, вдруг подумал, что надо постараться быть осторожным, чтобы не задевать чужие слабости. Он оставил покрывала на широких плечах, коснулся оголенным пластиком чужого виска. И ушел. Горевать.Друг
Собака громко низко скулила. Ричард хотел бы как-нибудь потрепать пса по лобастой огромной голове, но единственно, что было ему доступно – смотреть на чужие страдания. Как бы далеко Сумо не зашел, сколько не выпало на долю обычной жизни собаки, он справлялся. Был хорошим мальчиком. Его не пугали ни странные, ни неведомые и опасные возможности. Не пугал хозяин в отчаянии. Одиночество не пугало. Голод, холода. Коннор пугал. Его недвижимость, закрытые глаза. Запах потери. — Я тебя отлично понимаю, дружок. Карл Манфред нежно, по-старчески потрепал холку большой собаки. Он и Саймон пришли, потому что Коннор был им другом. Саймон ласково обмывал кожу юноши, отвлекая Хэнка разговорами. — Правда понимаю. Скажу больше, я преклоняюсь перед твоим умом, Сумо. Такая личность, как Коннор привязывает к себе совсем иначе, чем другие. Постоянным страхом потери, опасностью, любовью. Но… всему есть предел, даже собачьему долготерпению, верно, дружок? Сумо медленно тяжело вздохнул. Карл посмотрел в грустные глаза, не отводящие взгляда от постели. — Ты научил их ценить верность и никогда не забывать о тех кого любишь, верно, Сумо? Саймон тихо говорил о жизни в поместье Манфредов, в ответ Хэнк делился воспоминаниями, давая им шанс забыться. Коннор был в теплом свитере, с горлом под рубашку-поло, открывающим кадык, шею и россыпь родинок, на которых с горечью спотыкался взглядом Хэнк. — Если Сумо хочет ждать, — Карл устало откинулся на коляске, улыбаясь глазами, отыскав взгляд собаки, — Сумо должен ждать. Ричард задумался. Карл как-то сказал, что душа не больше, чем тело. Сказал, тело не больше, чем душа. Уточнил, что в каждой вещи видит Бога, но совсем не понимает его. Видит его лицо в лицах женщин, и мужчин, в лицах андроидах, в их лицевых пластинах и искусственной коже. Так почему же одна единственная душа все также продолжает исчезать, забирая с собой все от Бога и от человека, и от андроида? Коннор был слаб. Его свет был бледен, лучи едва-едва пробивались на диоде, колебав стрелки невидимых часов. Таймера. Но им всем видеть, видеть само солнце уже было огромное счастье.Воин
Все изменил приход капитана Аллена. Он зашел рано утром, после вызова. Хэнк встал, но был остановлен жестом. Мужчина взял стул, подошел к кровати, сел и просто смотрел из-под густых недовольно нахмуренных бровей. Их связывала работа и теплая привязанность. Аллен под крыло этого мальчишку взял практически сразу, не дожидаясь революции. Гордый не именем и богатством, не титулом и положением, но горд своей прямолинейностью, нравственной высотой. — Глупо, Коннор, — сказал он таким голосом, каким говорят только люди, уверенные, что те, кому они говорят, стремглав бросятся на их зов. — Вот так уходить. Жду тебя на службе, боец. Но Ричард думал, что это только слова. Люди часто бросают их на ветер. А потом Коннор открыл глаза. Красивые у него были глаза: мягкие, чистые, очень глубокие, а брови – темные, бывало, сведет он их, глаза спрячет за ресницами, лицо упрямое, и никого он не слушает, кроме Хэнка Андерсона. И сейчас так было: любили они друг друга куда больше, чем всех остальных, возвращаясь друг к другу. Ричард забросил свои рассуждения расслабляясь, стоило только услышать усталую улыбку Коннора и трепещущее дыхание лейтенанта. Все же любовь и правда была. Разная.Хэнк Андерсон и Коннор Андерсон быстро вернулись к службе, после того, как съездили в отпуск вместе с Сумо, что раздражало Ричарда, которому вновь пришлось соперничать со своим братом. Но нельзя не упомянуть то, что он сам купил им билеты.