Краска

Он убирает пряди светлых волос с ее лба пальцами покрытыми грязью , его язык сосредоточенно высовывается между губами, скользкими от жира красной помады. Мокрой тряпкой он вытирает её лицо и снимает слои косметики, которые она так тщательно наносила этим утром, — черные потеки туши, бледно-розовый блеск на губах. Он не пытается быть нежным и не намерен причинять боль; его единственная цель состоит в том, чтобы выполнить поставленную задачу любыми необходимыми средствами. Он продолжает свою работу, даже когда ее кожа краснеет от раздражения, не останавливается, пока не удовлетворится тем, что вытер каждую каплю доктора Харлин Квинзель и создал чистый холст для своего собственного шедевра. Он опускает кисть в маленькую баночку с краской для лица и берёт за подбородок, поднимая ее голову, пока ее голубые глаза не встречаются с его собственными. Он проводит кистью по ее лицу быстрыми, но методичными движениями, щетина густо покрыта комочками белого масла; на протяжении всего процесса она остается неподвижной, даже когда приступы головокружительного возбуждения пронизывают ее тело каждый раз, когда его кожа касается ее. Он помнит, как впервые увидел ее вошедшей в комнату для допросов в лечебнице Аркхэм, и то, как она приветствовала его как « мистера Джокера» и улыбку, которая была слишком яркой, чтобы быть профессиональной. Он помнит, как ее глаза были полны слез, когда он рассказывал лживые истории о трагедии и потерях, как она нарушила правила убежища и взяла его за руку, чтобы успокоить его, и он помнит, как она нарушила правила в тот день, когда он наклонился, чтобы поцеловать ее, и она ответила на поцелуй с восхитительным сочетанием вины и необузданного томления. И вот она сидела перед ним с выражением детского восторга и благоговения, как будто с трудом могла поверить в происходящее, как будто прорыв, случившийся всего несколько часов назад, был просто чудесным сном со взрывами, кровью и пламенем. Он начинает наносить румяна вокруг ее глаз, прежде чем размазать их большим пальцем, чтобы получились резкие черные линии. Ее глаза ярко сияют в новой оправе, искрясь весельем и предвкушением — это что-то новое, что-то опасное , что-то, чего она хотела всю свою жизнь, даже не подозревая о его существовании. Харлин Квинзель может и умирала, но она оживала. Когда он поджимает губы и делает преувеличенно целующееся лицо она хихикает и повторяет этот жест. Помада скользит по ее губам с новообретенной точностью, пока ее красная улыбка не завершается, его прежде хаотичные жесты теперь заменены кропотливыми усилиями и грацией. Он улыбается, его улыбка широка и желта от разложения, и наклоняется вперед, чтобы прижаться своими губами к ее губам; он грубо целует ее, намеренно портя ее тщательно сформированную улыбку своими губами, прежде чем вырваться и расхохотаться. В жизни, полной разрушений, этот момент является одним из самых лучших. «Спасибо, пудинг», — тихо говорит она, и мысль об амбициозной блондинке в его комнате для допросов вызывает у него новые приступы смеха. Небольшое хихиканье на ее собственных губах, и вскоре она тоже смеется, слезы веселья текут по ее лицу, когда их смех смешивается с громким бормотанием. Она принадлежит ему отныне и до конца жизни — его триумф, его награда, его победа. Его Харли Квинн.