А есть ли смысл?

Много веков назад я задумался об одной важной теме: а есть ли смысл в моем существовании? И нет, это был не тот самый философский вопрос, которым задаются многие. Я не настолько задумываюсь о подобных мелочах, ведь я бессмертен и вполне могу подумать об этом в спокойное время. Смысл жизни я всегда находил в том, чтобы стать сильнее и обезопасить всех вокруг себя, стать тем, кого все будут уважать и кому будут благодарны. Нет, то был иной вопрос: я подумал, есть ли смысл в лично моей жизни для других? Ведь за всё время моей жизни меня любили разве что... братья, которые не так часто со мной общались; Смоленск... он ведь мне почти отца заменил; ах да, отец... он тоже вроде как любил меня, да и не только он, а многие мои князья, но... люди смертны, а значит это не совсем и считается. Остальные же города по большей мере меня либо недолюбливали за спиной, но уважали, либо же открыто не любили. Я словно считался для них тёмным пятном на рубашке, которое настолько приелось, что выводить уже нет сил. Но они пытались, и пытались часто. Я легко свыкся с тем, что захваченные мной города продолжают сопротивление до поры до времени, но с чем я свыкнуться не смог, так это с тем, что меня тайно ненавидел каждый из них. Даже если они всецело полагались на нашу страну и считали себя её частью, уважали меня как столицу и защищали от опасностей, никто ни за что не сказал бы другому, мол, "Москва то заслужил уважения, вот если бы не он...". Я, разумеется, не считал себя эгоистом, ведь действительно стремился помочь, но солгал бы, если бы сказал, что меня ничуть не трогает отношение людей ко мне. Я даже не стремился ко всеобщему признанию, которое смог таки получить со временем: признавали заслуги города, но меня никогда не считали чем-то большим, чем этот самый город. В моей личности видели только лицемерие, заносчивость и особую страсть к власти. Не спорю, так всё и было, но лишь отчасти. Я скрывал свои чувства, но они у меня были. По-другому ведь и нельзя. Неужели все действительно не считали меня обычным человеком? Неужели я настолько закрылся в себе, пытаясь спасти себя от новых травм, что в итоге заслужил репутацию бессердечной столицы с ледянящим душу взглядом? Очевидно, да... Но скольких усилий мне стоило это понимание, сколько времени я, спрятавшись ото всех, сидел в полном одиночестве и гадал, когда я смогу стать хоть каплю счастлив, боялся, что моё прошлое никогда не отпустит меня. Всё изменилось с приходом в мою жизнь Камалии. Поначалу наши отношения не задались, как и с большинством других, но позже она раскрыла свой истинный нрав. Мы оказались чертовски похожи, но, в отличие от меня, она не старалась уйти от всего мира, а была открытой и яркой. Камалия сама решила остаться со мной, каким-то чудом помогла мне избавиться от некоторых пережитков прошлого. Она была первой, кому я смог открыться, и я благодарен ей за поддержку. Спустя время мы решили вступить в выгодный нам обоим брак. Он никак нас не напрягал, ведь мы вправду полюбили друг друга. Так мы прожили вместе долгие годы, но иногда я почти забывал, что она моя жена. Удивительно, но она казалась мне близкой подругой, сводной сестрой, даже тётей, почти что заменяла мне мать своей поддержкой, но ощущения, что мы женаты, как такового почти не было. Да, мы часто выходили в люди и всегда представлялись именно так, но, как ни странно, мы действительно со стороны могли напомнить друзей детства, которые вечно подкалывают друг друга и дергают за волосы. (Кстати об этом... она, видимо, всегда очень любила мои волосы, раз постоянно дёргала их так, будто намерена со скальпом вырвать. Страшная женщина, на самом-то деле. Прикончит и не вспомнит... Нет, не то, чтобы я её боялся, но вот попугать ею других я всегда за). И вот, когда я думал, что я возымел хоть какую-то ценность в чужих глазах как человек, как пришла беда, откуда не ждали. Это событие вполне может обозначить начало нового периода в моей жизни — настал век обесценивания всех моих заслуг. Так я считал тогда, и вполне заслуженно: Пётр I со своим приходом к власти был действительно первым... первым, кто посчитал, что великая Москва не заслужила звания столицы. Я никогда не смог бы принять этого человека, ведь он отобрал у меня всё то, чего я яростно добивался столь долгое время, словно всё это я делал лишь во имя счастливой жизни другой, более совершенной, новой и красивой столицы, которая стала бы величайшим городом России. Тогда я вновь задался тем самым вопросом: раз я им ни за чем теперь не нужен, у меня нет статуса, уважение ко мне стремительно падало; тогда зачем я вообще сущуствую? Только жизнь ведь всем порчу, правда? Тут даже Камалия не могла мне помочь, я будто опустился в самую пучину своих травм, из которой старательно вытаскивал себя своими достижениями. Счётчик их словно обнулился до отметки "учитель и наставник новой, идеальной столицы". Тогда-то я и понял, что меня, как оказалось, не любят даже сильнее, чем я ожидал. Я тогда почти не виделся с Казанью и вновь заперся глубоко в себе. Всё изменилось со смертью Петра. Маленькая столица, "внезапно" пережив смерть своего отца, абсолютно отчаялась. Я может и был обижен на чертового Петрушку (да простит меня Питер за то, что я его так назвал), но ненавидеть маленького ребенка я не имел права. Я поддержал его, хотя в то время мне было гораздо важнее разобраться с неспокойной властью. Тот Александр, который раньше ходил за мной хвостом и восторженно смотрел своими детскими глазами, будто вмиг забыл о радости и наивности, и я не мог в глубине души не посочувствовать ему. Со временем всё успокоилось. Мы с Казанью снова стали относительно часто общаться; а Питер, уже ставший частью моей жизни, пусть тогда и не самый приятной, смог принять тот факт, что людям свойственно умирать, в отличие от городов, и даже нашёл себе друга. Я постепенно начал даже привязываться к нему, неожиданно для себя, но это никак не мешало мне возмущаться несправедливости людей, сделавших его своим кумиром, а обо мне словно забывших (конечно, мой город всё ещё любили и почитали люди, со мной считались как с опытным лидером, но меня перестали воспринимать как безусловный "центр" России, отдавая предпочтение Санкт-Петербургу, построенному по образу и подобию европейских городов). И всё же все обиды не умоляли одной детали, которую я стал замечать всё чаще: Петербург был чуть ли не единственным, кто, даже зная о моих довольно жестоких методах завоевания и весьма скверном характере, смотрел на меня с неподдельным интересом и восхищением. Я считал это слегка странным, думал, что всё из-за того, что он ещё ребёнок, и скоро я перестану быть его слепым объектом подражания. Но как ни странно, со временем его взгляд в мою сторону не наполнялся привычным презрением. Нет... более того, его глаза всегда словно блестели при наших встречах, хотя с каждым годом он всё старательнее это скрывал. Проходили года. Я продолжал жить своей жизнью, уже реже приезжал в столицу. С Казанью мы всё же разошлись, но этого следовало ожидать: с такими сильными характерами нам трудно было ужиться вместе. Но она по-прежнему оставалась для меня ближайшим человеком и лучшей подругой. С Алексеем я продолжал изредка видеться, даже встречался с Димой и... боже, Колю вместе с почти всей Белоруссией вернули в состав империи! Так и нужно было этой чертовой Польше, молодец, Петербург... стоп... я благодарен ему за это? Но я ведь сам помогал ему... или ему уже не столь нужна моя постоянная помощь, как раньше?.. В какой-то момент я почти забыл о своих терзаниях, решив, что сразу после конца обучения Александра, исчезну из его жизни и стану спокойно жить в родной Москве в почти полном одиночестве. Но, как оказалось в итоге, я, славящийся непоколебимостью решений, дал слабину. Словно прогнувшись под собственные неясные желания, я стал сближаться со своим учеником. Он рос и становился весьма интересной личностью. Но кое-что оставалось неизменным: даже находясь не в лучшем расположении духа, стоило ему взглянуть на меня, он словно намеренно смягчался. И, непонятно в какой момент, но я стал вести себя с ним абсолютно так же. Мы стали уходить со светских мероприятий, чтобы спокойно пообщаться друг с другом, иногда даже прогуливались по саду среди ночи и прятались там от назойливых чиновников, что так и норовили расспросить о чём-то совершенно незначительном или глупом. Тогда я стал приходить к мысли, что самый разумный человек и приятный собеседник в подобном обществе — никто иной, как Александр Петрович. Так я почти не заметил, как наступил новый век, обещавший быть прекрасным... Но, как и всегда, всё оказалось не так радужно, как могло бы быть (разве что в мечтах). Спокойная жизнь нам и не снилась, а потому не успел я и одним глазом моргнуть, как перед ними уже маячили французы. Конечно, по началу никто значения и не придавал. Подумаешь, Наполеон Европу захватывает, "главное на Россию не идёт". Но с каждым годом ситуация лишь накалялась: решение пожертвовать дружбой с Францией в пользу живой экономики давало о себе знать. И вот, настал тот самый... роковой 1812. Начало войны, постепенное отступление под натиском огромной армии Наполеона. Я совершенно пропустил тот момент, когда опустевший Смоленск уже разгорался пламенем, что по сути не предвещало мне ничего хорошего. Но что-что, а тот сентябрь я точно запомнил навсегда, пускай застал от него в добром здравии лишь небольшую часть. Вновь гореть было больно, трагично, но я, безусловно, знал на что и ради каких целей иду, а потому не боялся. Ну... то есть как, не боялся... страх, конечно, был, но не перед огнём. В то время я уже в который раз задумался о том, имею ли конкретно я хоть какое-то значение. Я, сам того не подозревая, мысленно себя хоронил, ведь как иначе объяснить, почему меня вдруг волнует, будет ли кто-то скучать по мне... не по Москве, а по Михаилу Московскому? И в итоге пришёл к выводу, что..... будет?..... или же никому толком и дела-то нет..... в самом деле, кто будет скучать по мне, кроме Камалии, братьев и Лёши? А они сами?.. Но когда я уже собирался свыкнуться с этой мыслью, пришло небольшое напоминание, что вообще-то я не только второй по значимости город, но ещё и любимый наставник столицы и без меня он ни за что не справится. Как бы Александр не пытался убедить меня в своих письмах, что мне нельзя оставаться в городе, я всё однозначно для себя решил. И всё же после этого я понял, что по мне наверняка будет скучать Петербург, причем, возможно, даже сильнее, чем другие. Я ведь когда-то дал ему понять, что если каждый человек рано или поздно умрёт, то не стоит к ним слишком привязываться... но проблема в том, что я сам был почти бессмертен, что могло бы дать ему полное право привязаться вместо всех людей именно ко мне. Второй такой экстремальной потери я ему не желал. Он ведь врядли задумывался, что я могу тоже когда-нибудь умереть. И тогда я принял гораздо более твёрдое и окончательное решение:.... не умирать?... да, звучит глупо и даже наивно, но страна должна выстоять, а для этого ей нужна сильная столица. А как столица будет сильной, если её кроме меня некому будет поддержать (...после моей смерти...)? Это всё ради сохранности России! Я не мог умереть просто так, также как не мог и переиграть план: для второго было слишком поздно, а первое я бы себе не простил. Поэтому я принял свою судьбу, но продолжал надеяться, что не засну навечно. А заснуть мне предстояло очень скоро. .............. Проснулся я спустя неопределённый срок времени, который сам совершенно не понимал. Я тогда был ещё только на грани полного понимания реальности. Всё, что я помню — это как слушал до боли знакомый, но уже давно не детский голос. Этот человек стал мне самым дорогим, хотя дойти до этого мне стоило более века после нашей встречи. Возможно, тогда я наконец перестал думать о своём месте в сердцах людей, ведь тогда мне была необходима лишь забота его одного. В тот момент я ещё не понимал, почему пойти на верную смерть ради другого для меня стало так легко. Но когда я наконец смог самостоятельно ходить, а ожоги стремительно заживали, благодаря чьему-то своевременному желанию непременно восстановить город, я начал наконец понимать, что со мной случилось. Как бы глупо это не смотрелось со стороны, но теперь я мог часами любоваться на то, каким красивым и властным стал Петербург. Он был холоднее льда, но как только мы оставались наедине в саду, продолжив давнюю традицию побегов с балов, он словно оттаивал, всё ещё интересуясь моим состоянием. Наше общение стало ещё более близким, но в некоторых моментах немного неловким. К огромному удивлению для себя, в конце концов я понял, что чувствую себя наивным влюблённым мальчиком. Что могло так перемкнуть в моей голове, пока я размышлял о своей значимости, поглощаемый нарастающим пламенем изнутри? Я и сам ума не приложу, но более чем уверен, что это было к лучшему. Девятнадцатый век хоть и не был абсолютно спокойным (более того, даже и не собирался быть таковым), но для меня он стал началом нового счастья, ведь мои чувства, вполне ожидаемо, оказались взаимными. Конечно, встречаться с мужчиной для меня...... ну, не будем об этом. Главное, что я смог с этим справиться. Тогда я наконец-то нашёл человека, который любил меня несмотря на всё то, что я сделал, даже в его сторону. И ради одной этой любви я был готов измениться, сгореть за его спасение ещё хоть тысячу раз, сделать всё для него. В определённый момент, не скрою, Саша стал словно с ума сходить от своей власти, у него началась откровенная паранойя, в том числе по отношению ко мне, но даже так я просто не смог бы разлюбить его. Мы слишком сильно друг к другу привязались... Предпочитаю не вспоминать то время. Но, конечно ещё тяжелее был двадцатый век, начавшийся с революций, которые помутнили уже моё восприятие мира. То время я и вовсе не помню, поэтому за себя не ручаюсь. Не знаю, что я чувствовал тогда, но помню, что, словно проснувшись от долгого сна в 90-х, я вернулся к этому постоянному вопросу. Не знаю, за какие конкретно поступки, но почти все мои близкие меня либо побаивались, либо избегали. Но хуже всего был Саша: он открыто прогонял меня с порога, не давая и слова вставить. Я прекрасно осознаю, что те времена были очень сложными для нас всех, как и в целом весь век, но благодаря ним я понял, что меня действительно способны просто простить, и дело тут не в жалости или, наоборот, в уважении. Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что меня неподдельно волновало мнение других обо мне не потому, что я хотел добиться успеха и уважения (для этого мне было нужно звание столицы, но не суть). Люди с самого начала не воспринимали меня достойным образом, считали лишь мелкой деревушкой, которую может и заметил князь, но на этом всё. А я видел то, как другие города воспевают; даже то что они общались друг с другом я считал чем-то особенным, ведь меня никогда никто не считал взрослым. Затем детство меня сломало, я разучился быть по-детски счастливым, а потому пытался найти это счастье в других. Но для начала следовало бы найти безопасность для всех, из-за чего я и начал объединять все города в одну большую страну, из чего далее последовало всеобщее недовольство моей политикой. Но... если не я, то кто? Я смог вырасти из жалкой деревушки в большой и продвинутый город с огромными достижениями. Но всего этого я добился сам без чьей-либо помощи... ну, почти... Если бы меня не поддерживали братья,если бы меня не защищал от захватчиков Лёша, если бы Камалия не стала для меня сродни сестре и вместе с этим личному психологу, если бы меня однажды не спас Святослав, если бы не Саша, который и сейчас является светом моей жизни... Если бы не поддержка от других, я бы давно уже сдался и отсиживался сейчас где-то в глуши, терзаясь тем, какой я одинокий и что меня все ненавидят. Но всё не так! Я гордо несу флаг своей страны, а вместе с ним и ответственность за всех её жителей и своих подчинённых. И, не назвал бы это синдромом спасателя, но я стремлюсь помочь и остальным, ведь спокойная жизнь для всех — увы, недостижимая, но самая большая мечта. Сейчас я уж точно не сомневаюсь, имеет ли смысл существование *олицетворения Москвы*, которое на самом деле всего лишь обычный человек, пусть и с тёмным прошлым и весьма увлекательным настоящим (...не самое подходящее слово для описания моих безвылазных будней в офисе, наверное). Я просто знаю, что все те мнения людей, которые меня не любят, должны не волновать меня, а лишь подстёгивать становиться лучше. И мне вполне достаточно любви моего дорогого Питера, "родственников" (пусть даже с одним из них кое-какие разногласия, но, опять же, не будем о плохом, я ведь всё равно люблю его... надеюсь, он не увидит это); реального, а не показного, как часто было раньше, уважения остальных городов; поддержки иностранных друзей (хотя я никогда и не верил в возможность настоящей дружбы с другими странами) и любви простых людей к моему городу, словно для них он действительно является чем-то живым... хотя, впрочем, так и есть, но они то ведь не знают... А большего мне и не надо. К чему глупые вопросы о смысле? Ведь для некоторых людей достаточно всего лишь того, что ты есть, чтобы любить тебя. Ну неужели я, Первопрестольная столица великой страны, могу ошибаться?! Может и могу, но уж точно не тогда, когда дело доходит до любви...