Частица меня всегда у тебя

      Гул, создаваемый десятками голосов подростков, невозможно перекрыть черненькими наушниками, в которых играла одна из ранних песен Day6. Даже прибавляя громкость на максимум, Сынмин, все еще не привыкший к такому шуму, никак не может успокоиться. Короткая дрема перед занятиями принесла с собой лишь безумную головную боль, которую не способны заглушить никакие таблетки, и повышенную раздражительность на все окружающее. В висках пульсирует, разрывая мозги, а глаза нещадно пылают, напоминая о ярком свете лампы и мелком шрифте учебника. Фантомные неприятные ощущения заставляют Сынмина еще раз передернуться, словно от холода.        Сняв очки, Сынмин в который раз за последние десять минут начинает грубо растирать веки, стараясь хоть на мгновение избавиться от боли. Всю ночь он потратил, готовясь к опросу по истории, и сейчас безумно сожалеет об этом. Невыспавшийся, но хоть немного подготовленный, он намного хуже хорошо отдохнувшего, хоть и знающего весь материал преступно поверхностно. История никогда не была его сильной стороной, и даже безмерная любовь к преподавателю не способна это исправить.        Вернув свою вторую пару «глаз» на место, Сынмин сильно жмурится, ослепленный солнцем и мельтешением однокурсников. Они снуют из стороны в сторону, громко смеясь и крича, толкая друг друга и в итоге падая, не обращая на боль и принесенное унижение никакого внимания. Сынмин медленно рассматривает парней и девушек, переводит взгляд с одной группы на другую, особо не вглядываясь в лица. Он все равно мало кого знает, лишь пару популярных или излишне шумных студентов, приковывающих к себе внимание и этим самым вниманием явно наслаждающихся. Сынмин качает головой, подумав об этом, — кто-то не любит находиться среди людей, а кто-то, как полная противоположность первого, не может не быть средоточием чужих взглядов. Как же всё-таки удивительно разнообразен наш вид.          С левой от него стороны стоит начинающее продюсерское трио, песни которого пока не пользуются большой популярностью, но уже показывают мощный потенциал и стремление к лучшему. Сынмину, любящему находить что-то новое и до этого неизвестное, доводилось слушать их работы, и он может признаться, что ему понравилось. Чувство свободы, воспеваемое ими, чувство независимости и яркости — все то, чего так отчаянно желало и требовало нутро Сынмина, погребенное где-то глубоко-глубоко, в самом низу души. Веющие подростковым бунтарством и сопротивлением устоявшимся порядкам, композиции парней находили крохотный отклик в душе Кима, моментально увлекшегося чужим творчеством и полюбившего его всем сердцем. Но, имея своих кумиров, если их так можно назвать, буквально в нескольких шагах, Сынмин лишь робко смотрит в их сторону, не желая показаться навязчивым или пугающим.        Двое из них, самые младшие и оттого наиболее активные, сейчас увлеченно спорят, размахивая руками и громко вскрикивая, а старший — Чан, как выяснил Сынмин, — лишь снисходительно улыбается, позволяя детишкам развлекаться и привлекать к себе лишнее внимание. Но Ким не обманывается этой презрительной, как кому-то кажется, ухмылкой, ведь именно глаза — самое искреннее и правдивое отражение души. А в глазах Чана, совершенно не прячась, горят маленькие звездочки, стоит ему только взглянуть на своих друзей, и Сынмин не может не любоваться им, таким красивым и статным. Аристократичная красота, словно Чан — Аполлон, избавившийся от мрамора и обретший новую возможность жить и процветать. Выразительные глаза, в которых все время сверкает искорка веселья и задора, ведь рядом с Чанбином и Ханом, его младшенькими, по-другому и нельзя. У Чана спортивное тело, надежное и дарящее чувство защищенности, и добрая душа. Ким никогда в жизни и не думал, что когда-либо встретит настолько светлого человека, способного одной лишь искренней улыбкой осветить весь мир, всю галактику и не одну вселенную.        Словно почувствовав пристальное внимание, Чан моментально хмурится и аккуратно крутит головой, пока наконец не встречается глазами с Сынмином. Его лицо разглаживается и приобретает привычную легкость и нежность, что кажется немного странным. Чан лишь подмигивает ему и отворачивается, в итоге присоединяясь к разговору, а Ким, на секунду выпавший из реальности, отчетливо ощущает жар в районе ушей.        Может, когда-нибудь Сынмин почувствует себя достаточно уверенным, чтобы подойти к старшему и завязать разговор.        Сынмин качает голову и скидывает такую реакцию своего тела на повышенную духоту и влажность, царящие в помещении. Он достает свой телефон, чтобы переключить музыку, когда быстрые движения справа невольно притягивают к себе внимание, пробуждая внутри Сынмина интерес. Он неторопливо переводит взгляд в ту сторону, натыкаясь на развернувшееся представление. Ким с особой внимательностью наблюдает за хаотичным танцем двух девушек, выполняющих различные волны и острые повороты. Между ними искрит напряжение, глаза не отрываются друг от друга, пока тела двигаются, ни на мгновение не сбиваясь и словно не ощущая усталости. Толпа вокруг поддерживает их и аплодирует, не жалея сил. Она громко свистит, пораженная, и ни на секунду не умолкает.        Сынмин чувствует себя еще хуже. Голова, раскалывающаяся на две части, бьет тревогу красной лампой, требуя свежего воздуха и тишины. Как бы красив ни был танец, каким бы завораживающим действием он это ни считал, это все еще очень много для него.        Сынмин решает уйти.       Устало вздохнув и посетовав на дикость однокурсников, толкающих его из стороны в сторону, Сынмин подходит к своей аудитории, решив немного расслабиться перед началом лекции. Переключив музыку в телефоне на обычную успокаивающую мелодию, он прикрывает пульсирующие глаза, давая им долгожданный отдых.        Сынмин начал посещать университет наравне с другими пару месяцев назад, но привыкнуть к непрекращающемуся беспорядку все еще не получается. Живший все это время в тишине и спокойствии, он никак не может настроиться на другой ритм жизни, чужой для него, намного более быстрый и стремительный, чем тот, с которым он знаком и близок. Ежедневно он встречает новые лица, ежедневно не обращает на них внимание и ежедневно устает, теряется в мыслях и ощущениях, не хочет продолжать эти страдания.        Слегка надломленный и погасивший свою эмоциональность, Сынмин заканчивает каждый третий чертов день очередным тихим срывом, спрятанным в углу ванной комнаты и заглушенным сильным потоком горячей воды. Всегда считая себя наиболее стабильным, Ким был поражен, столкнувшись с постоянным давление со стороны родителей, педагогов и однокурсников.       И это его безмерно раздражает.        Раздражает.        Возможно, самое подходящее слово на данный момент.        Раздражает неспособность ровесников вести себя тише.        Раздражает их неспособность вести себя цивилизованно.        Раздражает его нахождение здесь.        Раздражает абсолютно все в этом заведении.        Раздражает…       Раздражает.       Он был дома всю жизнь. Дома прошло его детство, отделенное от других малышей его возраста, дома он проучился во время школьного периода, все так же в одиночестве, и дома он заводил себе друзей, захлебываясь книгами и научными фильмами.        И он чувствовал себя замечательно, когда был предоставлен сам себе. Когда он чувствовал себя максимально комфортно и уютно, закутавшись по самый нос в пушистое одеяло и тихо поедая банку мороженого — столь любимого Сынмином десерта. Ему было хорошо дома, спокойно и тепло.        И он действительно не думает, что нахождение среди этого дикого сброда как-либо поможет ему.        Сынмин фыркает на это и ругает себя за грубость, пусть даже мысленную и никем не услышанную. Все-таки его нежелание и неспособность вливаться в коллектив никак не связаны с чужим поведением и чужими привычками. (Только если чуть-чуть).       Сынмин не любит людей, но они-то в этом точно не виноваты. Некоторым людям не нравятся веселые, кому-то — угрюмые и мрачные. Кто-то терпеть не может растяп и грязнуль, а кого-то передергивает при виде пугающего порядка и перфекционизма. Все разные, и все из-за этого интересные и глубокие.        Сынмину повезло уродиться таким человеком, немного обособленным от остальных и живущим в своем маленьком мирке. И это нормально.        Это не плохо, хоть и не хорошо.        Имея свои собственные странности и проблемы, Сынмин старается не судить других, предпочитая их просто не замечать. Чаще всего он просто жалуется на их громкость и излишнюю активность, на их глупость и отсутствие всякого интереса к учебе, практически сразу забывая о том, кто именно стал сегодняшней причиной недовольства. Сквозь эти жалобы он проносит все свои застоявшиеся переживания, ютившиеся далеко внутри. Это лишь мысленные заметки, которые помогают ему хоть немного расслабиться и которые он никому не дает увидеть, и поэтому совсем не чувствует себя лицемером.       Песни в наушниках стремительно сменяются, в основном обволакивая мягким вокалом и легкой мелодией, но до дрожи пробирающей лирикой. Сынмин бросает взгляд на руку, полностью покрытую мурашками, и тихо вдыхает.       Бегло взглянув на часы, Сынмин поникает. До начала лекции еще минут двадцать, и Ким не знает, чем себя занять. Он может пойти познакомиться с Чаном и двумя другими, потому что они, видимо, уже ждут его, приветливо улыбаясь и периодически подмигивая. Или может присоединиться к ликующей толпе, наблюдающей за двумя красавицами и восхищающейся их движениями. Или может откинуть всякую стеснительность и спеть во весь голос новогоднюю детскую песенку, нагло забывая о солнце за окном и зеленых деревьях, на которых сидят маленькие птички и поют своими звонкими голосами.        Если спрашивать Сынмина — чего, конечно, никто не делает, — то, по его мнению, самое свободное живое существо — перелетная птица, справляющаяся со своими проблемами, имеющая возможность улететь, когда прошлое место не нравится, жить на свежем воздухе и не бояться развивать огромную скорость и нестись среди деревьев и гор.        Возможность быть собой — свобода, так необходимая для Сынмина и столь желанная для него.        Голубка, сидевшая на траве в прилегающем к университету парку, упорхает, забирая с собой глоток независимости и возвращая в реальный мир шума и хаоса. Сынмин в очередной раз проклинает свою чертову пунктуальность, потому что, наверное, выходить настолько рано все же не стоило. Он мог бы спокойно прождать это время в квартире, наслаждаясь успокаивающим чаем или отсыпаясь, а не плестись сюда, чтобы в итоге застрять здесь на более чем получас.        Если брать в расчёт непрекращающийся гам, он вообще не должен здесь сегодня находиться. Усиливающаяся мигрень и раздраженные глаза снова напоминают о себе, вспыхнув новой порцией боли. Может быть, ему действительно следовало бы отоспаться, набраться сил и отдохнуть.        Утром его температура была повышенной, а желания хоть как-либо функционировать не было никакого, но Сынмин отмахнулся от этого. Он просто в очередной раз подумал, что психосоматика — страшная вещь, и решил не обращать на это внимание. И хоть Сынмин и знает, что такое пренебрежение своим состоянием стоит дорого, он никак не научится следовать этому, заботиться о себе и переживать. Ему намного проще абстрагироваться от неприятностей, связанных с собственным здоровьем, чем хоть как-то помочь себе.       Но, несмотря на то, что родители в любом случае не узнали бы о пропуске учебного дня, Сынмину не хочется их обманывать. Он считает себя любящим сыном, хоть и не понимающим, почему о выходе в свет задумались только сейчас. Возможно, именно это и загубило его молодость, которую можно охарактеризовать тремя говорящими словами, имеющими в представлении каждого негативную окраску: серость, пустота и никчемность.       Однако такие эпитеты подобрал Хонсон, однокурсник, жизнь которого определенно проходит веселее. Пьянки, девушки и отсутствие ответственности. Хонсон был первым, кто подошел к Сынмину, и первым, кто стал издеваться над ним. Правда, Киму не то чтобы было до этого дело, поэтому он просто затыкал уши наушниками, отворачиваясь и закатывая глаза на очередную колкую фразу. Ему действительно было все равно на него, пока дело не касалось его семьи и близких.        Сам Сынмин описывает свою жизнь иными словами. Тишина, стабильность и умиротворение. Интроверсия, все-таки преобладающая в его характере, делает выбор за него, не давая право голоса. Если сравнивать себя с животными, то Ким всегда выбирает кошечку. Своевольную и независимую, но ласковую, если принежить и погладить ласковыми пальцами в тех самых местах, определенных, можно сказать.       — А Хонсон определенно был бы псиной, дворовой и наверняка с различными заболеваниями. Он был бы забавной собачкой, — бормочет Сынмин под нос, когда краем глаза ловит компанию выше упомянутого. Легок на помине. Ким бегло рассматривает его, тут же отворачиваясь, не находя ничего нового и от этого теряя всякий интерес. Все как всегда — одет как хулиган, часто засиживающийся в опасных и преступных районах. Но, если уж Сынмин рассуждает объективно, Хонсон — чучело-клоун. Клоун, потому что ведёт себя так, а чучело, потому что на бесполезное тело накидывает одежду, стараясь казаться увереннее и страшнее. Соулмейту этого чудища можно лишь посочувствовать. Выпади такая роль ему, Сынмин покончил бы с собой не раздумывая: он не готов провести остаток жизни рядом с этим. Ну уж нет.       Сынмина передергивает от представленного, и он чувствует, как к горлу подкатывает тошнота, когда голова невольно рисует картинки того, как именно Хонсон обнимает его своими грязными руками, как именно он грубо разминает ступни, дарит мокрый и противный поцелуй в щеку и как использует его тело в моменты их близости. Бррр. Сынмин стряхивает это наваждение, поспешно закрывая глаза и стараясь отвлечься. Иначе его сейчас вырвет. Родственная душа в лице этого идиота — явная насмешка судьбы, очень злая шутка.        Интересно выходит. С чего бы он ни начал, о чем бы ни думал, все размышления волшебным образом всегда сводятся к одному только Хонсону. Может, у него выработался стокгольмский синдром из-за насмешек того, и он так безответственно влюбился в своего мучителя? Теперь остается только пасть ниц, подставляя свое бренное тело под удары и оскорбления.        Хмыкнув от представленной картины и все-таки решив прогуляться, он снимает наушники, сразу же погружаясь в атмосферу хаоса. К этому невозможно привыкнуть. Да и не хочется, раз уж на то пошло. Плохо привыкать к плохому и тому, что тебе не нравится. А все это явно не стоит потраченных нервов и насильного выхода из своей зоны комфорта.        Голова начинает болеть еще сильнее, и в надежде сбежать от раздражающих звуков Сынмин поворачивается, собираясь выйти в парк, где сейчас царит нужный ему покой. Но не успевает он сделать и пары шагов, когда его запястье оказывается неожиданно и ловко перехвачено чужой небольшой ладонью.        Испугавшись неожиданного контакта, Сынмин, перед глазами которого словно проносится вся жизнь, вздрагивает и пытается отскочить, но руки, оказавшиеся на удивление сильными, лишь притягивают ближе к себе. Они крепко удерживают его, не позволяя сдвинуться с места, и Сынмин, все еще немного ошеломленный, не может пошевелиться. Он лишь тонет в своих ощущениях и чувствах, стараясь проанализировать все то, что с такой невероятной скоростью поступает в его мозг.        Все вокруг затихает, становясь ненавязчивым фоновым шумом, не сильно отвлекающим и не врезающимся в ушные перепонки. Точно оказавшись в комиксе, Сынмин способен увидеть, как задний фон размазывается, превращаясь в однотонную стену, и тускнеет, позволяя центру засиять. Сейчас в кадре горит Ким, застывший статуей, и неизвестный парень, что обнимает его и не может никак отпустить.       И это все чувствуется… странно. Ощутимые, но одновременно с этим ласковые и нежные прикосновения немного заземляют Сынмина, не давая уплыть далеко за пределы реальности и успокаивая крохотной демонстрацией силы. Предпочитая избегать любой тактильный контакт, Сынмин не привык к тому, что его по собственному желанию могут трогать окружающие люди. И он явно не привык к тому, что кто-то способен так бесстыдно удерживать незнакомцев и бесцеремонно прижимать их к своей груди. К очень твердой и очень теплой груди, приятной и защитной.        Избавившись от недоумения, Ким поднимает глаза и видит веснушчатого парня, что часто попадается ему на глаза в коридорах университета, привлекая своей солнечной улыбкой и чрезмерным дружелюбием. Сынмину не то чтобы не нравятся такие люди, просто… ладно, он действительно в неописуемом восторге от них, слишком отличающихся от него самого. Открытые и яркие, способные заменить солнце ночью или, если мы говорим конкретно об этом парне, даже днем. К такому типу людей Сынмин относит двоих — Чана, с его добрым прищуром, и этого незнакомца.       Сынмину кажется, что ему для баланса нужен именно такой человек рядом, что всегда будет рядом и освещать его спокойствие. Но никак не наоборот. Ким, если честно, не думает, что у него получилось бы подружиться с кем-то, кто хоть как-то напоминал бы ему его самого. Слишком… парадоксально, что ли.       — Ты Ким Сынмин, верно? — незнакомец вырывает названого из мыслей восхитительно глубоким голосом, начиная улыбаться еще ярче, получив наконец долгожданное внимание. — Социофоб-одиночка.         Веснушчатый продолжает за запястье прижимать парня к себе, практически не давая Сынмину возможности отойти и избежать столь непривычного контакта. Но ощущения, изначально показавшиеся Киму неприятными, вскоре проходятся по парню волнами тепла и ласки, стоит ему вернуться в свое тело и обратить на них внимание. Запястья Сынмина являются теми самыми определенными частями тела, сверхчувствительно реагирующими на любые прикосновения, а потому тщательно скрываемыми длинными рукавами и широкими браслетами, любовно сплетенными младшим братом.        Незнакомые, но до звездочек перед глазами приятные касания ласковых пальцев, неосознанно поглаживающих тонкие ниточки голубых вен, выкидывают Сынмина из реальности, заставляя того чуть ли не мурчать от удовольствия, пронизывающего все тело. Он неосознанно откидывает голову назад, отдавая свое лицо на растерзание солнечным лучам, упорно пытающимся проскочить сквозь кроны густых деревьев, посаженных вокруг здания университета, и отдается моменту, по-настоящему наслаждаясь этим контактом. Вокруг все так же неистовствует толпа неугомонных студентов, но впервые за долгие месяцы обучения в этом месте Ким не обращает на нее никакого внимания. Она отходит на второй план, чтобы не мешать паре парней, что стоит в темном углу, скрытом от посторонних людей, но позволяющем видеть абсолютно всех. Сынмину сейчас не до нее, этой разношерстной массы людей, кричащей и громко смеющейся. Гораздо важнее сейчас солнечный мальчик, который с интересом и восторгом наблюдает за неконтролируемым поведением Сынмина. И этот взгляд говорит, что что-то Ким делает не так, и действует получше ведра холодной воды, пробуждая его. Нега Кима длится недолго, стоит ему осознать, в каком именно состоянии он предстает перед привлекшим его парнем. Он застывает с раскрытыми глазами на пару мгновений, но, сумев избавиться от первичного шока, Сынмин грубо отталкивает от себя чужие руки, подарившие чересчур много блаженных ощущений. Он начинает поправлять воротник небесно-голубой рубашки и пытается дышать глубже, стараясь успокоиться и собрать все мысли, упорядочив их, дабы парень напротив не счел его поведение отталкивающим или странным.       Наконец придя в себя и приведя в порядок собственный разум, Сынмин заинтересованно смотрит на парня, по-птичьи наклонившего голову вбок и ожидавшего хоть каких действий. Сынмин неосознанно проводит параллель с желтеньким цыпленком, что чирикает и бегает везде, где только может, вынюхивая и интересуясь чем-то новым.       Сынмину кажется это достаточно милым, чтобы немного растаять.       — Я бы с радостью объяснил, почему не являюсь социофобом, — говорит Ким, но продолжает избегать зрительного контакта, фокусируясь на стоящем неподалеку цветке. Прождав мгновение, он продолжает, стараясь звучать непринужденно: — но слишком стесняюсь того, что могу ошибиться и предстать перед тобой дураком.       Незнакомец лишь смеется из-за комментария Сынмина, которого эта яркая реакция заставляет удивиться. Он ожидал, что веснушчатый нахмурится, стараясь понять неожиданную недошутку, или разозлится из-за грубых предшествующих действий. Но точно не рассмеется. Сынмин даже не рассматривал этот вариант как возможный, заведомо убежденный, что его высоко интеллектуальный юмор — самовнушение творит чудеса — понимают немногие. Только избранные самой судьбой, такие же неординарные и особенные, способные капнуть чуть глубже, чтобы увидеть суть вещей, а не их стереотип.       — Да, всё-таки самовнушение — сильная вещь, — отстраненно проносится в голове Сынмина, но вслух он ничего не произносит, отдав предпочтение молчанию.       Незнакомец, видимо, осознав, что говорить Сынмин не собирается, продолжает диалог самостоятельно, снова чаруя глубиной своего голоса:       — Ты милый, а я Ли Феликс, — обнажив ряд ровных белых зубов, он широко улыбается, замечая растерянность и смятение на чужом лице. — Прости, что так резко притянул. Я давно заметил тебя, но все никак не решался подойти.       — Все… хорошо, — Сынмин тихонько бормочет, оглядываясь по сторонам в поисках спасения и желая поскорее улизнуть. Тринадцать минут. Нужно продержаться всего тринадцать минут, и наступит спасительная лекция. — Я часто вижу тебя. Ну, с другим парнем, — если его отправили на очное обучение, чтобы он нашел себе друзей и научился социализировался, то пусть так и будет, Сынмин не будет противиться.       Феликс оживляется, и это заставляет удивление Кима увеличиться в геометрической прогрессии, хотя, казалось бы, куда еще ему расти? Сынмин живет уже свой двадцатый год, и он никогда бы не подумал, что кто-то, кто ежедневно окружен кучей студентов, будет так искренне рад его нескольким словам. Но Феликс, этот яркий парень, видимо, решил разрушить его размеренную и спокойную жизнь.       Но Сынмин действительно не против.       — Я тоже! Ну, вижу тебя. Ты выглядишь так грозно и неприступно! — это комплимент? — А еще очень мило. В этих своих свитерах. Больше всего мне нравится зеленый с белой полоской. У тебя прикреплена прелестная брошка. Ну, та, которая похожа на пейзаж, — Феликс смотрит на Кима для подтверждения своих слов.        — Это «Горный пейзаж» Ван Гога, — шепчет себе под нос Сынмин, стараясь не вмешиваться в рассказ собеседника, невзирая на то, что Феликс терпеливо ждет ответ на свои реплики, совсем не похожие на стандартные вопросы.       Просто потому что Феликс вопросы явно не задает. Он бесконечно говорит, словно у него совсем не заканчивается в легких воздух, и внимательно смотрит на Сынмина, пытаясь выловить чужие глаза.       — Я не разбираюсь в картинах, — Феликс лишь отмахивается. — Это прерогатива Джинни. Он тоже должен скоро подойти, — при воспоминании о друге, Феликс оглядывается по сторонам, стараясь найти его во все не расходившейся толпе. — Подождем его, и я вас познакомлю. Уверен, он будет в восторге. Ну, он в восторге от того же, от чего и я, по идее, так что все пройдет хорошо, я думаю, — Феликс резко затихает, поняв, что именно он только что сказал. Ли чувствует, как его лицо моментально покрывается неравномерными красными пятнами, выдавая всю степень его смущения. Неловко. — Ну, то есть,.. — Очень неловко.       Но Феликс не позволяет паузе затянуться и начинает рассказывать обо всем, что приходит в голову. Его речь немного сбивчивая, а щеки все еще горят, но Ким не может не оценить его старания поддерживать разговор, несмотря на немного неловкую ситуацию.       Это не отменяет того, что Сынмин совершенно не может понять, что именно ему нужно делать. Это первый раз в его жизни, когда с ним добровольно контактирует настолько симпатичный и волшебный парень, безмерно активный и такой разговорчивый, что голова начинает болеть только сильней. Не привыкший к такому, Ким просто теряется, сдвигая уголки губ друг к другу, образуя небольшой бантик, и начинает неосознанно играться пальцами, подушечками очерчивая косточки и ногтевые пластины. Сынмин молчит и смотрит на то, как воодушевленный парень рассказывает о крошечном щенке родителей Джинни, который никого к себе не подпускает и сразу начинает умилительно рычать, стоит хоть немного к нему приблизиться. Забавно. Будь Ким щенком, он бы с готовностью переворачивался на спинку, подставляя брюшко под нежные пальцы Феликса, или начинал бы выпрашивать ласку, залезая на его колени и тычась носиком в небольшую ладошку. Сынмин был бы хорошеньким.        Феликс прерывает свой монолог на полуслове, не договаривая историю о перевернутом в приступе паники холодильнике. (Сынмину не хочется знать, чем именно закончилась эта история, нет). Феликс уже принял факт того, что Ким — хоть и не социофоб, но точно одиночка. Неразговорчивая и скрытная одиночка, которую он с удовольствием приласкает, когда Сынмин даст на то разрешение и сам попросит об этом. Они с Джинни обязательно приласкают и залюбят его так, что никакие Хонсоны впредь не будут посещать очаровательную головку и занимать в ней все мысли. Потому что Феликсу хочется, чтобы в этой очаровательной головке были только он и Хёнджин, затерявшийся где-то в коридоре, а не другие парни.       Ли думает о том, что такие желания слишком сильно походят на сумасшедшего собственника, но отгоняет эти мысли подальше от себя. Он осмыслит эту ситуацию потом.       Сохраняя молчание и как будто бы не дыша, Феликс долго всматривается в потерянное лицо Сынмина напротив, неспокойными пальцами теребящего оранжевую ниточку на запястье, любезно повязанную матерью в первый день учебы. Ким, считающий себя достаточно рациональным, особо не верит в значение цветов на руках, но беспрекословно исполняет любые прихоти женщины, будучи бескрайне привязанным к матери. Сынмину нитка не помогает так, как той следует, но в периоды стресса и переживаний она отлично подходит, чтобы унять небольшое напряжение и подарить мнимое спокойствие.       Феликс все продолжает смотреть на Сынмина и молчать, пока тот, слишком испуганный из-за неизвестности будущего, прикидывает в голове все возможные пути отступления. Если он окажется достаточно быстрым, то у него получится сбежать до того, как Ли вообще что-то поймет.       Но не успевает Сынмин додумать хотя бы один план, как Феликс светлеет, как в мультиках, и начинает слепить своими яркими лучами. (Ким думает, что в последние минуты он использует слишком много сравнений с мультфильмами). Из-за воодушевленных глаз Феликса и его радостной улыбки, озарение — единственное слово, которым можно описать лицо Ли за секунду до того, как он восторженно воскликнет, добавляя к внешнему шуму свой голос. Не хватает лишь загоревшейся лампочки над головой.       — Щеночек. Ты похож на щеночка! — но тут же, спохватившись, добавляет: — Только не на дворового. На залюбленного и занеженного.        Ким снова опешил. Мало того, что этот парень делает поистине странные комплименты, если это, конечно, они, так он еще и стоит рядом с ним довольно долгое время, раз сумел услышать его маленькое рассуждение насчет природы Хонсона. По его позвоночнику проходит волна холода.       — Спасибо? — выдавливает он из себя, избегая зрительного контакта. Это становится слишком пугающим для него, и он начинает рассматривать вариант того, что позорно сбежать и спрятаться в квартире — не такой уж и трусливый поступок. — А можно один вопрос? — неуверенно спрашивает Сынмин, получая в ответ скорый кивок. Феликсу, видимо, уже не терпится начать вести нормальный диалог, а не продолжить свой монолог в какую-то пустоту. — Откуда ты взял дворового щеночка?       Если это и удивляет Феликса, то он быстро берет себя в руки, обдумывая странный вопрос.       — Ты сам сказал, что Хонсон был бы дворовой псиной. Поэтому я решил пояснить, что ты не такой, как он, а очень хорошенький, — пожимает Феликс плечами, словно в этом нет ничего предосудительного       — И как долго ты стоишь рядом со мной? — прямо в лоб интересуется Сынмин, наконец установив с Феликсом зрительный контакт, встречаясь глазами.       Ли секунду мнется, но решает не скрывать правду.       — Не так долго, честно, — торопливо успокаивает он Сынмина. — Я просто действительно очень долго хотел подойти к тебе и сегодня наконец решился. Извини, если это напугало тебя. Я не хотел.       Ким может почувствовать эту вмиг изменившуюся атмосферу, когда Феликс затихает под конец своего ответа, и не может оставить это просто так.       — Теперь ты похож на щеночка, только на вымаливающего прощения, — говорит Сынмин, разбивая затянувшуюся паузу и замечая повеселевшего парня.       — Значит, ты не злишься на меня? — с надеждой в голосе шепчет Феликс, смотря на него глазами котенка в сапогах.       — Хотя ты, скорее, на котенка смахиваешь, — изрекает Сынмин неосознанно, а потом как будто вспоминает о чужом робком вопросе: — Нет, конечно не злюсь. Просто это немного меня испугало.       Сынмин пожимает плечами, моментально забывая об этой теме, и молчит. А Феликс, покрасневший из-за милого сравнения, но расстроившийся из-за того, что напугал Сынмина, опускает уголки губ.       — Извини, пожалуйста.       — Все в порядке, правда.       Это не уверяет Феликса до конца, но его явно отпускает, чему Сынмин очень рад.       Еще пару секунд они хранят молчание, не решаясь прервать его, пока Ли в итоге не вмешивается и не задает неожиданный вопрос:       — Ты свободен сегодня вечером? Мы с Джинни собираемся погулять, так что ты, — он мнется, потупив взгляд, — ну, можешь пойти с нами?        Это застает Сынмина врасплох.         — Ты сейчас спрашиваешь?       Ли глубоко вздыхает и собирается с силами:        — Я хотел бы пригласить тебя погулять с нами. Ты же хочешь пойти? Ты вечно один, а я не могу смотреть на твое холодное, жесткое и милое личико.        — Ты противоречишь сам себе, — Сынмину кажется эта ситуация достаточно забавной, и он не может сдержать маленького смешка, который, к счастью для него, тонет во внезапном реве толпы. — Как мое лицо может быть жестким и милым одновременно?        — Не знаю! — Феликс обреченно стонет. — Просто ответь на мой вопрос. Ты пойдешь, если я тебя приглашу?        — Может, я и знаю обо всем этом не так много, — в недоумении чешет бровь Сынмин. Как бы смешно это ни было, это становится немного нелепым. — Но вроде как такие вопросы обсуждаются заранее. Ну, с другими участниками встречи, к примеру.       Феликс не знает, что на это ответить, и партизански молчит, кусая губы и нервничая. Предложение погулять — настолько спонтанная идея, что в его голове даже не успел выстроиться хоть какой-то план дальнейших действий. Кто же знал, что милый и тихий Сынминни окажется таким любителем каверзных вопросов. Ли панически озирается по сторонам и словно пытается кого-то найти, цепкими глазами бегая от одного лица к другому. И, наткнувшись взглядом на высокого парня, окликает его.        Неизвестный — Хван Хёнджин, как того назвал Феликс, — поворачивается к ним и мягко улыбается, заметив машущего Ли. Пока Сынмин про себя бурчит о том, что его окружают одни ангелы, Хёнджин начинает пробираться через толпу к ним, мастерски огибая чужие тела. Наконец остановившись рядом с парнями и словно закрыв их от остальных студентов, Хван начинает без стеснения рассматривать Сынмина, прищурив глаза.       Семь. Семь минут до начала. Если преподаватель придет раньше, то Сынмин будет спасен от смущающих разглядываний красивого парня, первым прервавшего неуютную тишину между ними тремя:        — Я впервые вижу тебя так близко, — он явно обращается к Киму, взгляд которого снова цепляется за цветочный горшок. Смущение парня ощущается почти физически, а потому Хёнджин старается по возможности утешить потерянного ребенка: — Хэй, Сынминни, все хорошо. Посмотри на меня, милый, — к Хвану присоединяется и Феликс, уловивший, что таким необъяснимым вниманием мог с легкостью запугать нового знакомого.       Сынмин, словно очнувшись от гипноза, резко поднимает голову наверх, переводя взгляд с одного парня на другого. Пальцы продолжают теребить небольшой узелок на запястье, то ли пытаясь развязать, то ли, напротив, затянуть еще сильнее. Феликс, заметив смятение и беспокойство Кима, мягко хватает его руки, начиная невесомо поглаживать. Бесхитростные манипуляции помогают Сынмину успокоиться и сконцентрировать все внимание на ожидающих его парнях.        — Минни, так ты пойдешь с нами? — Феликс снова задает волнующий его вопрос, смотря на Кима с мольбой в глазах. — Джинни не будет против. Честно-честно.       Сынмин молчит и думает. Сегодня вечером у него в планах уроки скрипки, которые он ни под каким предлогом не мог отменить. Две недели до этого он слег с сильной простудой, когда не было возможности даже встать с кровати, из-за чего заниматься инструментом не было ни сил, ни желания. Поэтому Ким просто боится, что из-за долгого бездействия пальцы отвыкнут от грифа, а подушечки снова начнут чувствовать постоянную боль при нажатии на струну, а потому четко дал себе указ позаниматься сегодня вечером, запланировав урок. Сынмин не ожидал и даже не догадывался, что Феликс и Хёнджин выберут именно сегодняшний день, чтобы познакомиться и пригласить его на прогулку.        — Я,.. — Сынмин медлит — невозможно отказать двум парам глаз, смотрящих на него с ожиданием и… желанием? Откуда оно там плещется? Но у него нет выбора. — Сегодня не получится, извините. У меня запланированы важные занятия вечером, поэтому нет… не получится.        Феликс сразу грустнеет и поникает плечами, услышав отказ. Он честно верил, что сумел расположить милашку Минни к себе, и был не готов к такому ответу. Видимо, он неправильно воспринимал непрекращающееся внимание со стороны понравившегося парня, и Ким просто часто выпадает из реальности, непреднамеренно фокусируя глаза на Феликсе.        Губы Ли кривятся так, что Сынмин всерьез начинает переживать о том, что тот вот-вот разразится плачем. Глаза наполняются необъяснимым отчаянием, и Киму становится стыдно, что сейчас он невольно отказывается от первых парней, самостоятельно предложивших ему свою дружбу. В груди что-то больно стягивается.       — Может, завтра? — тишину прерывает Хёнджин, на которого подавленное состояние Феликса действует не лучшим образом. Его глаза метаются между ними, проверяя, а он сам словно находится на краю обрыва, где один неверный шаг — и ты летишь с огромной высоты прямо вниз. Только вот не известно, неверный шаг — молча увести Феликса подальше от чужих глаз, или неверный шаг — продолжить напирать на Сынмина, буквально выпрашивая эту прогулку. Сейчас у него нет права на ошибку. — Ты свободен? — он обращается к Сынмину, неотрывно смотря парню в глаза и боясь его реакции. Хёнджин словно играет в рулетку, где вероятность проигрыша равна пятидесяти процентам. Но Хван не может проиграть, поставив на кон все самое для него важное.       — Да, я смогу.        Хёнджин выдыхает, а вместе с воздухом из него выходит тревога за их дальнейшую жизнь. Он сделал правильный шаг, и все у них будет хорошо.       Вернувшееся хорошее настроение Феликса радует Сынмина. Он не хочет, чтобы главное солнышко университета ходило по коридорам унылым. И еще меньше ему хочется быть причиной такого поведения. Руки Феликса, все еще держащие ладони Сынмина для придачи спокойствия, неосознанно сжимаются. Удовольствие прокатывается по телу Кима теплой волной, но Сынмин, не успев провалиться в кокон блаженства и удовлетворения, как можно скорее освобождает руки и тянется к карману классических белых брюк, чтобы вытянуть телефон. Он протягивает гаджет Феликсу, безмолвно намекая. Но тот, решив поиграть, непонимающе смотрит на протянутую руку. Феликс, за весь разговор услышавший от Сынмина лишь несколько фраз, был серьезно настроен на то, чтобы услышать чудный голосок парня еще раз.        Но представление парня продолжается недолго. Ким, никогда не отличавшийся терпением, лишь закатывает глаза на детские выходки и неосознанно показывает Феликсу язык, протягивая руку с телефоном уже Хёнджину и надеясь, что хоть он выполнит молчаливую просьбу парня. Но Хван, поняв, что именно задумала голова Феликса, присоединяется к выступлению несостоявшегося актера.        — Что ты хочешь, Сынминни? — Хёнджин изображает нарочито фальшивое удивление. — Ты даришь нам свой телефончик?        Еще один. Сынмин не может сдержать порыв и вновь закатывает глаза. Нашли ведь друг друга.       — Если вы не вобьете свои номера в мой телефон сейчас, то не вобьете никогда, — Сынмин, не выдержав, начинает откровенно угрожать. Но парни, видимо, не считают его достаточно устрашающим, раз у них хватает смелости рассмеяться и попросить повторить еще раз, но уже обратившись к ним по именам. Лицо Кима становится хмурым и серьезным: Хёнджин чаще всего видел парня именно с таким выражением и поэтому пришел к выводу, что таким оно становится в моменты негодования и досады. Ким, натянув свою любезнейшую улыбку, которую он часто репетировал перед зеркалом в комнате, делает свой голос более кокетливым и завлекающим: — Вбейте свои номера в мой телефон, пожалуйста, пока я не вбил свой кулак в ваши прелестные физиономии, — а потом, словно насмешливо, добавляет: — Ликси и Джинни.        Названые продолжают посмеиваться над неестественной попыткой Кима быть дружелюбным и вежливым (Сынмин не хочет знать, как они разглядели в его просьбе хотя бы один намек на дружелюбие), но все равно принимают предложенный телефон, добавляя свои номера в контактную книжку, к сожалению, не пестрившую множеством имен. Сделав предварительный дозвон на только добавленные номера, Хван и Феликс отдают телефон владельцу и уже открывают рот, чтобы продолжить беседу.        В этот момент к дверям лекционного зала подходит преподаватель, открывший дверь и начавший впускать студентов внутрь, дабы те смогли подготовиться к предстоящей паре. Сынмин, обратив на это внимание, говорит, что ему пора, и выражает надежду на скорую встречу. Ким уже было развернулся, когда Феликс, удивив этим, прижимает Сынмина к себе, осторожно обнимая, но не напирая и давая возможность уйти. Хёнджин же аккуратно берет его ладонь, притянув её к губам и оставив два невесомых поцелуя: один на запястье, а другой на фалангах пальцев. Ким, оказавшись в эпицентре чужого внимания, краснеет, но, попрощавшись и вывернувшись из хватки парней, гордо поворачивается в сторону зала, беззастенчиво светя пылающими ушами.       — Милый.       Хёнджин, проводив глазами скрывшего за массивными дверьми парня, предлагает Феликсу зайти в кафетерий, расположенный напротив главного входа. Он обнимает его за плечи, оставив легкий поцелуй на щеке, и ведет их к выходу. До начала сегодняшних занятий еще полтора часа, и они должны провести это время, обдумывая план захвата неопытного сердца Сынмина.        — Сынминни давно стал нашим. Но он должен понять, что и мы абсолютно его.

***

      Если вчерашний день был солнечным и ярким, то сегодняшний встречает Сынмина ливнем и грозой. Ким не против такой погоды. Он даже любит её, наблюдая за частыми каплями через толстое оконное стекло. Он любит тихий звук соприкосновения детей природы и того, что когда-то было построено человеком. Периоды дождей отражают неотрывную связь между человечеством и Землей. Ким любит природу и все, что она делает, если оно безопасно для жизни окружающих. Радуги, листопады, перелеты птиц. Сияния, воздушные и мягкие кучки облаков, закрывающие яркое солнце. Сынмин любит все. Но он готов возненавидеть это, так как природа, видимо, не выделяющаяся благосклонностью к нему, решает загубить его прогулку с первыми друзьями.        Размышляя, как выйти из этой ситуации, Сынмин слышит тихий звон, означающий новое уведомление.        Хёнджин. За прошедший вечер он написал Киму сотни сообщений, рассказывая о новой акварели, приобретенной совсем недавно, или о Кками, том самом щенке, отличавшемся сварливостью. Он довольствовался короткими ответами Сынмина, когда задавал тому вопросы, и не напирал, радуясь, что его хотя бы не игнорируют.         Феликс же предпочел переписке звонок, разбудив уставшего Кима в полвторого ночи и предложив поразговаривать. Создалось ощущение, что Феликсу было необязательно подтверждение Сынмина, чтобы просто взять и заговорить. Ли, не обращая внимание на то, что не услышал от Кима и приветственного слова, начал без умолку болтать, неосознанно убаюкивая бархатным голосом вымотанный мозг Сынмина. Лишь услышав в динамике мягкое сопение и тихое бормотание, Феликс пожелал Киму сладких снов и отключился, сделав мысленную заметку: либо график Сынмина слишком изнурительный, либо голос самого Ли способен успокоить Сынмина. Феликс предпочел бы второй вариант, но все-таки склонялся к первому.        «Прогулка отменяется. Если ты не против, мы решили собраться у нас в квартире. Возьми сменную одежду. Устроим ночевку», — а дальше прикреплен адрес, находящийся в нескольких минутах ходьбы от дома Сынмина.        «Что-нибудь принести?»       «Тебя будет достаточно», — скорый ответ, написанный, по всей видимости, Феликсом, если учитывать подмигивающий смайлик в конце сообщения. Хёнджин, как Сынмин успел заметить, предпочитает присылать стикеры, почти не используя смайлы.       Выбрав шоколадный свитер с замком и обычные кожаные штаны, Ким вызывает такси, не желая идти пешком в столь отвратительную погоду. Сложив в небольшой шоппер одежду и вещи первой необходимости, надев неизменное пальто и закрыв дверь, он выходит из квартиры и желает себе удачи.        Поездка до сказанного адреса занимает не больше десяти минут, ведь льющаяся с неба вода значительно уменьшает маневренность и замедляет движение. В это время Сынмин меланхолично рассматривает разводы капель на окнах и деревья, нервно трепещущие листьями. В уши он втыкает свои наушники и включает простую ненавязчивую мелодию. Мужчина, везущий его, оказывается человеком тихим и спокойным, поэтому за все время поездки они обмениваются всего двумя фразами, что точно на руку Сынмину.       После приезда, сверившись с адресом в телефоне, Сынмин звонит Хвану и сообщает о своем прибытии, сразу же начиная мокнуть под проливным дождем и забегая под козырек перед входом в подъезд. Ждать, к счастью, долго не приходится, и уже через минуту Кима запускают в уютную квартиру, которую, как ему успели рассказать, парни снимают вдвоем. Светлая и обставленная различными безделушками, чистая и такая аккуратная, она моментально западает в сердце Сынмина терпеливой любовью и каким-то необъяснимым душевным теплом.       Хозяева квартиры закрывают собой проход вглубь квартиры и смотрят на Кима, ожидая, когда тот подарит им хоть капельку внимания. Сынмин, в свою очередь, неторопливо снимает верхнюю одежду, одновременно с этим осматриваясь и словно не замечая двух живых статуй, неподвижных и немного нервничающих — не каждый день к ним в квартиру приходит такой очаровательный парень.       Сынмин внимательно разглядывает видимую из небольшого коридора часть квартиры. Стены завешены разномастными и яркими картинами — дело рук Хёнджина, а на полках расставлены глиняные фигурки, различные грибы и цветочки, — Феликс. В социальных сетях Ким нередко натыкается на профили парней, из-за чего в курсе всех их увлечений, выставляемых на всеобщее обозрение, начиная выпечкой Феликса и заканчивая танцами Хёнджина. При просмотре последних у Сынмина где-то глубоко в сознании всегда проскальзывает мысль о том, что Хван выглядит до ужаса сексуально и горячо, когда тот, вспотевший и тяжело дышащий, смотрит в камеру, закончив свою сложную даже на вид связку. Такие размышления Ким обычно обрывает в самом начале, слишком смущенный из-за столь откровенных мыслей.       Уйдя слишком глубоко в свои мысли, Ким резко разворачивается, желая пройти внутрь. Но, обратив внимание на преграду в виде двух тел, замирает, превращаясь в камень и становясь похожим на парней. Феликс с Хёнджином широко улыбаются, когда Сынмин наконец замечает их.        — Пойдем в гостиную, — Феликс берет Кима за руку, то ли для того, чтобы тот не потерялся в коридорах, то ли для того, чтобы посмотреть на реакцию Сынмина, которая оправдывает ожидания Ли в полной мере. — Я испек брауни специально для тебя. Ты вообще ешь сладкое? Ты такой крохотный и худой. Вчера я без труда притягивал тебя к себе, вот и интересуюсь. Не волнуйся, я откормлю тебя, — беспрерывный поток слов снова вырывается изо рта Феликса. Сынмин не может сдержать скромную улыбку, пока слушает его бесконечный лепет, и отмечает, что Хёнджин молчаливо идет за ними, неотрывно следя за каждым их шагом. Видимо, у Кима появилась новая мамочка. Или папочка, что нравится ему намного больше.       Его приводят в комнату, где на полу раскидано множество одеял и подушек, а свет немного приглушен, чтобы сильно не раздражать чувствительные глаза. Это греет душу Сынмина, ведь осознавать то, что к его приходу явно подготовились, безумно приятно.       Он осторожно кладет сумку на ближайшее кресло и поворачивается к парням, что все это время продолжают молча стоять и ждать. Забавные. Усадив Сынмина в импровизированное гнездо, Ли с Хваном садятся так, что с помощью коленей они втроём образовывают небольшой круг. В центр Феликс ставит тарелку с десертом, после чего комната погружается в тишину, от чего-то неуютную и давящую.       С чего вчерашние незнакомцы начинают разговор? Что они обсуждают и кто первым разрушает стену между жизнями, перемешивая воспоминания и мысли? Сынмин не знает. Не знает, что он здесь забыл и для чего был приглашен. Он чувствует себя неловко под прицелом двух расчетливых, но одновременно с этим нежных взглядов.        В беспокойстве Сынмин начинает покусывать губы, а пальцы правой руки привычно тянутся к нитке, чтобы вернуть и успокоить. На этот раз Феликс позволяет этому случиться, здраво рассудив, что, если Киму это поможет, ничего страшного не произойдет.        Тишина длится еще долгую минуту, когда, перекинувшись с Феликсом решительным взглядом, Хван наконец начинает разговор, стараясь побольше узнать о новом знакомом:       — Давайте сыграем в игру: один вопрос — три ответа? — Хенджин в ожидании смотрит на парней, почему-то продолжающих молчать и заставляющих его изрядно занервничать. С Сынминни-то все понятно, а вот почему молчит Феликс — загадка. Может, Хёнджин успел сделать что-то не так? — Феликс? Сынминни?        — Не думаю, что понимаю смысл этой игры, — Сынмин удивляет их и самого себя, подав свой чистый и робкий голосок, словно все еще немного стесняется и боится.       Хёнджин отстраненно думает о том, что готов кинуть к его ногам либо целый мир, либо Феликса.       Хотя эти понятия в его понимании эквивалентны.        — Смотри, кто-то задает один вопрос, но на него отвечают все, — торопливо поясняет Хёнджин и, заметив красноречивый взгляд Феликса, продолжает недовольным голосом: — Зачем ты смотришь на меня так, Ёнбоки? Я не виноват, что ты не посчитал нужным хоть как-то подготовиться к его прихо,.. — Хёнджин разражается негромким ворчанием, напоминая этим старого дедушку, уже порядком уставшего от этой жизни или от неугомонных внуков. Сынмин не может сдержать смешок, когда в его голове появляется образ седого старшего с длинной бородой, сидящего в огромном кресле и недовольно хмурящего морщинистый лоб. Однако Сынмин должен признать, что красивый человек красив всегда, особенно в глубокой-глубокой старости, когда глаза сияют мудрой силой, а в каждом движении видны точность и уверенность. Феликс тоже недалеко уходит от Хёнджина в воображении Кима. Такой же красивый, аккуратный и безмерно притягательный. Ким с легкостью способен представить, как Ли сидит на диване и мягко улыбается, освещая всю комнату своей добротой. Нашли же они друг друга, такие красивые и такие сияющие.        Только вот один вопрос не дает Сынмину спокойствия.       — Кто такой Ёнбок? — вклиниваясь в шуточный спор двух парней, интересуется Сынмин. Две пары глаз, до этого полностью сосредоточенные друг на друге и словно готовые к бою, широко смотрят на него, синхронно моргая. Смешок из-за этого представления вырывается непроизвольно, отрезвляя старших.        — Ёнбок — корейское имя Феликса. Я часто использую его, — поспешно объясняет Хёнджин, очарованно смотря на мягкую улыбку Сынмина и впитывая любое изменение чужой мимики — появление маленьких морщинок около губ, яркие блики в глубоких глазах и очаровательно поджатая переносица. Мило. Это первый раз, когда ему выдалась такая возможность наслаждаться, и он очень хочет верить, что в будущем сумеет стать причиной для постоянного чужого счастья и веселья.         — Ммм, ладно, понятно, — Сынмин кивает чему-то в своей голове, но практически моментально возвращается в реальность. — Тебе подходит, — говорит, обращаясь к Феликсу, намекая на его второе, корейское имя, и просто добавляет, словно пробуя новое слово на вкус: — Ёнбоки.       Феликс чувствует, как сердце в его груди пропускает удар. Это тихое, совсем робкое «Ёнбоки» словно дарит ему новый, такой необходимый глоток воздуха. Новую жизнь, в которой он не сможет жить без Сынмина, без своей маленькой родственной души. Он как сейчас помнит те ощущения, те чувства, которыми его захлестнуло, стоило только увидеть совсем беззащитного младшего, плутавшего по коридорам. И хоть лицо его ничего не выражало, Феликс сумел прочитать и страх перед неизвестностью, и желание поскорее убежать от толпы незнакомцев. Тогда Ли заглотила иррациональная потребность закутать Сынмина в свои объятия, посадить на колени и просто подарить свое присутствие. Чтобы тому больше не пришлось испытывать негативные эмоции, чтобы он понял, что в этом мире у него есть целых два человека, которым он важен и которым он нужен. Два человека. Две его родственные души, которые слишком долго ждали своего предначертанного. Истинного, как говорят романисты и романтики.       — Тогда давайте начнем. Кто будет первым? — словно не он только что плавал в своих мыслях, спрашивает Феликс, возвращая привычное для себя поведение, и по-детски хлопает в ладоши, тем самым показывая все свое нетерпение. Он слишком долго ждал момента, когда сможет узнать о Сынминни немного больше, чем ему известно сейчас, и ни за что не упустит такого шанса. Судьбу нужно хватать за рога. — Никто? Тогда пусть Джинни, раз он предложил.        Хван лишь закатывает глаза в напускном раздражении, но серьезно обдумывает свой вопрос. Не хочется спрашивать что-то банальное, но с чего-то все равно нужно начать, и поэтому он решает зайти с самого простого:       — Любимая книга.       — Да ты сама оригинальность, Хёнджин.       — Тише, Феликс.       Сынмин бы всерьез начал думать, что эти парни друг друга не переваривают, если бы не видел, как именно они сидят рядом, как прижимаются друг к другу, словно им физически сложно обходиться без тактильного контакта. За время их непродолжительного разговора, начавшегося в кругу, Хёнджин успевает немного подвинуться в сторону, словно по привычке притягиваясь к теплому боку Феликса, а его рука мирно и до безумия комфортно располагается на чужой коленке, невесомо ее поглаживая.       Видимо, Сынмин познакомился с тактильными монстрами. Но он не будет скрывать, что сумел заметить это еще вчера, когда его бедную тушку то притягивали к себе, обнимая, то мягко ласкали, успокаивая.       — Давай, Сынминни. Какая книга тебе нравится?        — Хм, — Сынмину не нужно много времени на обдумывание вопроса, — «Повелитель мух» определенно запал в мое сердце.        — О чем там?        — О том, как мальчики попали на необитаемый остров и должны были постараться выжить. Жестокая книга, на самом деле.       — Я слышал о ней, — Хёнджин передергивает плечами. — И чем она тебе так нравится?        — Ну, просто эта книга стала первой, из-за которой я сильно расклеился и даже, эм, заплакал? Бессмысленные смерти, в том числе моих любимых персонажей, бессмысленная жестокость и абсолютное равнодушие к тем, за кого ты негласно поручился, — Сынмин поджимает губы, снова окунаясь в то время, когда он школьником читал художественную литературу, не предназначенную для глаз чувствительного подростка.       — Ой, это грустно, — надув губы, Хёнджин немного горбится, когда перед глазами проносятся картинки того, как младший сидит в полном одиночестве и полной тишине и роняет редкие капли слез. Не то зрелище, которое он хотел бы хоть раз увидеть в реальности. И он обещает себе, что никогда не станет этому причиной. Ни он, ни Феликс.       — Да, звучит вообще нерадостно, — комната на мгновение погружается в тишину, пока её не разбивает очередной удар в ладони. — Все. Долой грусть и уныние. Моя очередь. Моя любимая книга — «Ваш покорный слуга кот». Забавная книжечка, мне нравится.        — Конечно нравится, она же твоя любимая.       — Ты скоро договоришься, Хёнджин, — Ли бросает предостерегающий взгляд, сверкая глазами в подобии злости, наигранной и довольно смешной. А затем, повернувшись к спокойному Сынмину, вмиг расслабляется и продолжает говорить: — Она меня привлекла тем, что повествователем является не человек, а котик.        — Чертов кошатник, — Хёнджин бубнит это себе под нос, замаскировав под резкий и внезапный кашель, но ввиду их близости Феликсу оказывается нетрудно расслышать глухую насмешку.        И за это Хвана наказывают сильным ударом по затылку, в то время как Сынмин, безмятежно поедающий восхитительный десерт и всё-таки не сдержавшийся, тихо посмеивается над ними, находя в этом свое очарование.        — Почему она тебе нравится? — Сынмин решает влиться в беседу, когда старшие успокаиваются и тоже присоединятся к нему, отправляя в рот небольшие кусочки и негромко постанывая от таящей во рту сладости. Руки Феликса могут творить волшебство.        — Знаешь, она заставляет задуматься о привычных для людей вещах с точки зрения кота.        — Врет он все, Сынминни, — Хенджин влетает неожиданно и грубо — вновь, — и Феликс, явно не ожидавший такого вмешательства, просто смотрит широко раскрытыми глазами — что этот придурок несет? — Он просто хочет стать котом, чтобы не надо было работать и учиться. Поверь мне, Сынминни, я его очень хорошо знаю.        Феликс выглядит до глубины души оскорбленным и начинает колотить Хёнджин по всему, до чего может дотянуться. Хван, видимо, посчитал себя бессмертным, раз подумал, что сможет издеваться над Феликсом без последствий.       Его интуиция решила сегодня взять отпуск, тем самым подведя его.        Вдвоем парни сплетаются в комок конечностей и начинают кататься по всему гнездышку, разбрасывая подушки и заставляя мягкие одеяла помяться. Сынмин предусмотрительно убирает миску с брауни подальше, чтобы содержимое не рассыпалось, и предпринимает попытку оперативно отползти, когда его тоже тянут в водоворот тел. Он успевает лишь пискнуть, почувствовав две настойчивые пары рук на своей талии, и валится на спину, придавленный тяжестью двух взрослых парней. Немного смущающее положение, как ни посмотри. Сынмин чувствует, как щеки начинают пылать, а пальцы на его изгибах сжимаются еще сильней. Он не может и пошевелиться, боясь нарушить сладостность этого момента, но одновременно с этим боясь своей реакции на эти невинные касания.        Хёнджин с Феликсом же затихают, успокаиваясь и устраиваясь немного удобней. Они наконец дорвались до давно желанного тела и теперь просто наслаждаются его близостью и нежностью. Мягкая ткань кофты приятно ощущается на чувствительной коже лица, а ладони успокаивающе поглаживают скрытую кожу, расслабляя. Их маленькая крошка, видимо, немного испугалась.        — Прости, Сынминни, — бормочет Феликс в его шею, глубоко втягивая его запах. Кисло-сладкий лимон уравновешивается легким ароматом зеленого чая, неизвестно откуда взявшегося, и Ёнбок готов растаять от этого сочетания, что так сильно подходит младшему.        — Да, прости, не хочется пугать тебя, — Хёнджин тоже подключается к Феликсу, невесомо бегая по худым бедрам и наслаждаясь ощущением тепла. Всё-таки Сынмин, как бы грозно он ни выглядел и каким бы неприступным ни был, на самом деле является маленьким комочком нежности и любви, который готов не только брать, но и с радостью давать.        Ким рефлекторно, механически, запускает руки в их волосы, нарочно их путая и слегка оттягивая. Уютно вот так лежать, не думая о завтрашнем дне и мирно впитывая всю прелесть настоящего. Правой рукой Сынмин чешет затылок Хёнджина короткими ноготками, а левой мягко перемещается на гладкую щеку Феликса, поглаживая.       — Все в порядке, не переживайте. Вы довольно забавные.        — Все равно прости. Не стоило так вести себя, особенно с тобой, — Хёнджин коротко бодает его головой, безмолвно выпрашивая больше ласки, и продолжает свои легкие поглаживания. Сынмин действует несмело, но всё-таки выполняет чужую отчаянную просьбу, немного увеличивая силу давления.        Давление…       — Чтобы найти давление, нужно силу разделить на площадь, — озвучивает навсегда въевшуюся в память формулу Сынмин, думая, что проговаривает это про себя. Но два ошарашенных взгляда, оторванных от своего предыдущего занятия, заставляют его смутиться и покраснеть. — Ой.       Они часто моргают, пытаясь осмыслить произошедшие и все так же не сдвигаясь со своих мест. Это второй раз, когда они видят легкий румянец Сынмина, и никак не могут отвести от него глаз. А его небольшие причуды… каждый из нас может внезапно сказать формулу по физике или, например, громко крикнуть. В этом определенно есть свой шарм, неизведанный для всех, но понятный и невероятно привлекательный для тех самых.        Феликс и Хёнджин рады, что они — те самые, которые заглядывают вглубь человека, в самое нутро, а не смотрят на гладкую поверхность.       — Милашка, — спокойно извещает Феликс и ложится обратно на плоскую грудь, аккурат на сердце, притираясь, как нуждающийся котенок, и прислушиваясь к ускорившемуся биению. Разнервничался щеночек.        Хёнджин тоже не заставляет себя ждать и, важно покивав, присоединяется к Ли. Они вдвоем снова окольцовывают талию Сынмина, крепче сжимая и словно стараясь выбить из него весь дух. Словно никак не могут насытиться, никак не могут выдержать и дюйма расстояния между ними, нуждаясь и удовлетворяя свою в этом потребность.        Сынмину не противно от этого, он не хочет уйти от прикосновений, как делает в абсолютно каждых ситуациях, и никак не может понять, почему именно этих парней не отторгает его нутро. Почему именно к ним он тянулся еще до знакомства, всегда ощущая их присутствие где-то на подсознательном уровне, почему к ним ему так хочется прикасаться и почему ему так претит мысль о том, что в скором времени им нужно будет разлепиться? Почему он вообще испытывает эти чужие для себя чувства, такие незнакомые, но в то же время безумно приятные и теплые. Сынмин не знает. И не думает, что сумеет прийти к правильному ответу самостоятельно.        Единственное, что он знает наверняка, — сейчас ему хорошо, уютно и безопасно. Так, как никогда не было в руках родителей и их редких обязательных, вынужденных объятиях для поддержания семейной близости.        Так, как ему было нужно всегда.        Его почти что убаюкивают теплое дыхание на шее и крепкая хватка на теле, но он не может позволить себе провалиться в глубокий сон. Всё-таки это достаточно невежливо, вот так засыпать, когда тебя пригласили на домашний вечер.        Но Феликс и Хёнджин другого мнения.        Заметив, что их маленькая душа находится на самой грани между сном и явью, они пытаются сделать все возможное, чтобы она поскорее уснула. Они мягко бормочут в шею Сынмина, щекоча кожу, замедляют движения своих ладоней, действуя словно гипнотизеры, и тихо напевают ему спокойную мелодию, способная убаюкать и капризного младенца.        Мирное сопение дает парням понять, что у них все получилось. Они победно смотрят друг на друга, сверкая глазами, и осторожно поднимаются, стараясь не потревожить пока еще чуткий сон младшего. Потом им нужно будет его переодеть, но, как сделать это, не попросив разрешения, они не знают. Бесцеремонно влезать в личное пространство и так не слишком доверчивого Сынмина без его на то согласия — последнее, что парни согласились бы сделать в своей жизни. Феликс аккуратно снимает с лица Сынмина чуть съехавшие в сторону очки и откладывает их в сторону. Не хочет, чтобы младший ворчал с самого утра из-за разбитых линз или погнутых дужек.        Тихо выйдя из гостиной, потушив свет, Феликс с Хёнджином направляются на кухню, где собираются провести время только вдвоем. Их внутренняя сущность, общая и оставшаяся даже после многомиллионных лет эволюции, удовлетворенно урчит, понимая, что третий недостающий кусочек, такой долгожданный и хорошенький, сейчас лежит в её квартире, в её гостиной и в её гнезде. Теперь можно посвятить себя друг другу.        Едва войдя в комнату, Феликс толкает Хёнджина к столу, придавливая его тело своим, и сильно прижимается к нему, обнимая.        — Люблю тебя, — негромко, но так, как нужно им двоим. Чтобы понять, запомнить и никогда не забывать. Чтобы услышать. Сердцем, а не мозгом. Сердцем, а не ушами. В короткой фразе, для некоторых не значащей ровным счетом ничего, они говорят обо всем. О благодарностях — спасибо, что здесь, рядом со мной, что поддерживаешь и не позволяешь захлебнуться в себе, — о надеждах на дальнейшую жизнь — мы будем счастливы, нам будет хорошо, мы обязаны быть счастливыми, мы обречены на счастье, — о переживаниях — что, если он не хочет этого, что, если это ошибка, что, если у нас не получится, — и о самом главном — о чистой, искренней и приятно сжигающей все внутренности любви. — Я так тебя люблю, Джинни. Люблю, люблю.        Феликс не может сдержать поток эмоций и начинает громко плакать, заглушая всхлипы в чужой груди и цепляясь за домашнюю одежду Хвана. Он даже не может объяснить, почему так внезапно взорвался, лопнул, как воздушный шар. Феликс не понимает, почему не может сдержать свои эмоции, плещущие сейчас из него фонтаном, но еще больше он не понимает, откуда они вообще взялись. Внутри него словно лопнула струна, оборвалась, мешая продолжить игру. Все переживания, проблемы и затаенные чувства выплескиваются из него беспрерывным потоком соленой влаги, ослепляющей и безумно жалящей.        Феликс не знает, как остановиться, и новый всхлип беспомощно вырывается из самого горла, заглушенный легким, совсем слабым поцелуем — попыткой хоть на мгновение напомнить, что Феликс в этом мире не один, что у него есть крепкое плечо, способное поддержать и удержать в случае необходимости.        И Феликс верит, как верил абсолютно всегда, открыто и безоговорочно, ни на минуту не сомневаясь.        И это знание колет где-то в груди, отзываясь приятной щекоткой, а новая порция слез повторно выбегает из глаз.        Но уже не от боли из-за порванной струны.        Сейчас он просто рад, что рядом с ним в такие трудные моменты находится его человек. Его Хёнджин.        Хёнджин, который, не сдержавшись, подключается к чужому плачу, тянет Феликса ближе к себе, ближе к своему сердцу, стискивает в своих медвежьих объятиях, которые дарит только близким, и просто показывает, что он всегда будет здесь — рядом с Феликсом и рядом с Сынминни. Рядом с ними двумя. Рядом с теми, ради кого он готов отдать свою жизнь.        — Спасибо, что помог.       — Не нужно, Ёнбоки, — Хёнджин обхватывает Ли за челюсть, накрывая его скулы большими ладонями, поднимая его голову и заставляя смотреть прямо в глаза. — Не нужно благодарностей за то, что я делал по собственной воле и что принесло мне удовольствие, хорошо?        — Спасибо, — упрямо шепчет Феликс, не поддаваясь на чужие уговоры, его голос слегка надрывается, будто он еле сдерживает себя, чтобы не разреветься еще сильней. — Спасибо, что разбавлял атмосферу своими шутками и что подставлял себя под мои шуточные удары. Спасибо тебе за все, — все так же преданно смотря в глаза, под конец он переходит на беззвучное движение губами, не издавая ни звука. Однако Хёнджин слышит.        Слышал это еще тогда, в гостиной, в слабых улыбках, касаниях и взглядах, наполненных чувствами и эмоциями.        — Люблю тебя, — доверительно отвечает Хёнджин, притягивая лицо Феликса к своему, и целует в приоткрытые губы, немного соленные от недавних слез. Он сокращает расстояние между их телами, которого даже не было, и начинает знакомый танец с родным языком, который в его рту ощущается фантастически правильно. Хёнджин мягко поглаживает чужое лицо, переходя на шею и возвращаясь обратно к щекам, и просто тонет. — Я так сильно тебя люблю.        Он разрывает их поцелуй, оставляя один на лбу и сильно обнимая, не говоря ни слова. У них еще много времени, чтобы побыть только вдвоем, постоять в тишине квартиры и помечтать о радостном будущем.        Ведь они обречены на счастье.        На счастье быть в этом мире не вдвоем, а вместе с их маленькой душой. 

***

      Утро встречает Сынмина темной незнакомой комнатой и мягким хрипом в самое ухо. На его животе, прямо под тонкой тканью домашней футболки, лежит чужая ладонь, а на его бедро закинута нога, не оставляющая возможности пошевелиться. Первые секунды Сынмин равнодушно смотрит на это сонными глазами, медленно моргая и немного приходя в себя.        Но, не узнавая ни помещение, ни каких-либо очертаний мебели, он в ужасе распахивает глаза, вглядываясь в темноту.       Где он?       Он взволнованно бегает взглядом по комнате, чтобы зацепиться хоть за что-то, но отсутствие очков делает этот процесс трудным и практически невозможным. Сынмин чувствует себя в ловушке, его дыхание учащается, ведь внезапный приступ паники сбил его способность правильно дышать, и теперь Ким активно работает ртом, не используя нос. Комнату заполняют лишь его вздохи и выдохи, поверхностные и опасно частые. В голове все плывет, и у него никак не получается восстановить события прошедшего дня, как бы он ни старался, и этим только сильнее загоняет себя в состояние ужаса.        Чужие, безумно противные сейчас конечности, немного влажные и слишком горячие, все еще лежат на нем, не давая абстрагироваться от этого кошмара и попытаться успокоиться хоть чуть-чуть. Из глаз брызгают слезы, а ладони начинают трястись, скрытые слоем одеяла и кажущиеся такими далекими и словно неродными. Сынмин чувствует себя таким незначительным сейчас, когда его сжимает с двух сторон что-то неизвестное, и он сдавленно всхлипывает, громко и страшно в пустой тишине комнаты.        Не прошло и секунды, как рядом с ним что-то поднимается, но зрение Сынмина мутное из-за ручьев слез, и он не может даже просто понять, что это такое. Он просто продолжает беспрерывно хныкать, все такой же скованный и уязвимый.        Сынмин обитает в своей голове, уговаривая себя успокоиться, и не чувствует крепкую хватку на плечах, не слышит взволнованных криков.        И лишь пронзительный шепот доходит до его сознания.       Хэй, Сынминни. Мы здесь, с тобой, для тебя.       Феликс.       Давай, милый, все в порядке, мы в порядке. Все хорошо.       Хёнджин.        Феликс и Хёнджин.       Последний надрывный всхлип вырывается из него, и Сынмин обмякает, все еще часто дыша. Точно. Их домашний вечер, закончившийся его сном. Внезапно он чувствует сильнейшее облегчение, когда рука, до этого казавшаяся слишком тяжелой, приятно заземляет, а чужой вес сверху дарит необходимое ощущение комфорта и безопасности.        Хёнджин и Феликс.       — Сынминни, эй, ты слышишь?        Ким слепо кивает.        — Откроешь глазки, милый?        Он старается, преодолевая накатившую усталость и пустое бессилие.        Это так тяжело.        Небольшие ладони ложатся на его лицо, мягко удерживая, а пальцы неспешно вытирают засохшие линии слез, привлекая к себе внимание.        — Дыши со мной, Сынминни. Глубокий вдох носом, — младший исправно выполняет просьбу, сфокусировавшись на чужом голосе, и, если у него не получается повторить за Феликсом идеально чисто, без надрыва, это останется между ними тремя. — Молодец, умница, очень хорошо, Сынминни, — словно мантру повторяет Ли, чувствуя, что сам вот-вот взорвется. Его состояние все еще немного шаткое после вчерашнего, и картина перед ним, абсолютно потерянный Сынмин, действует на него словно катализатор. Но он старается сдержаться, заглушить крик их связи и взять себя в руки, чтобы помочь своей нуждающейся душе. — Теперь выдох ртом. Да, правильно, молодец, милый. Давай еще разок. Вдох, Выдох.       Сынмин послушно делает все, следуя указаниям, и немного успокаивается. Феликс продолжает вести его через это, поглаживая ладонями щеки и щекоча виски. Он утробно урчит, как будто взывая к животной ипостаси, и Сынмин негромко отвечает, коротко мурлыкнув. Ли оставляет короткий поцелуй на его лбу, шепча искреннюю похвалу и побуждая продолжить попытки задышать нормально и правильно. А Сынмин послушный, он готов сделать все, лишь бы это заставило старшего подарить ему еще один свой поцелуй.        Но…        Сынмин непонимающе хмурится, прислушиваясь к другим звукам. Кроме него с Феликсом в комнате… нет никого. Рядом с собой он ощущает одного только Ли, бормочущего и все еще поглаживающего его по мягким щекам, и это открытие режет его сердце, разрывая его на маленькие кусочки. Видимо, он оказался недостаточно хорошим, чтобы о нем можно было позаботиться. Чтобы о нем хотели позаботиться. Видимо, Хёнджину было настолько противно находиться рядом с ним, что он просто решил уйти, чтобы не мучать себя.        Видимо, Сынмин действительно настолько отвратительный, что от него буквально сбегают, оставив таким открытым и раненым.        Только успокоившееся дыхание снова ускоряется, и Сынмин может чувствовать, как задыхается. Нет, не физически. Внутренне, душевно. Словно самой его сущности больно настолько, что она не может сдержать свой крик, истошно вопя и вызывая мигрень. Словно её тянут, над ней издеваются и с ней просто играются, как с ненужной куклой. Как с пугающей, страшной и испорченной куклой.        И перед глазами красным горит всего одно слово.       Беги.       Беги.       Беги.        Нежный голос Феликса начинает казаться издевательским и насмешливым, а его невесомые ладони — грубыми и жестокими.        Беги.       Убирая выбившиеся пряди за уши, Феликс просит его собраться и снова начать дышать, но Сынмин не слышит этого.       Беги.       Глаза Сынмина неожиданно раскрываются, пугая Феликса и заставляя его вздрогнуть. Тяжелый взгляд пробирает до мурашек, и Ли, не сумев удержаться, ведет плечами, сбрасывая наваждение. Не сейчас.        — Сынминни, умница, давай продолжим дыш...       Феликс не успевает закончить, снова начиная поглаживать Сынмина, когда младший грубо отталкивает его руки и толкает в грудь. Не ожидавший этого, старший валится на спину, успев опереться на локти. В его голове проносятся сотни мыслей, но ни в одной из них он не может найти нормальное объяснение тому, что сейчас происходит. Он в недоумении смотрит на Сынмина, что резво подскакивает, будто не он только что не мог прийти в себя, и ничего не делает. Просто наблюдает за тем, как Ким суетится по комнате, словно что-то ища и, замечает Феликс краем глаза, бесконтрольно дрожа.        Ли слабо зовет его, но Сынмин не отзывается.        Беги.       Сынмин хочет уйти. Спрятаться от этого всего в своей квартире, закутаться в одеяло и просто отдохнуть. Он не хочет испытывать эту боль в груди, словно из него вырывают сердце, еще такое живое и бьющееся. Он не хочет боли.       Не. Хочет.        И Сынмин решает убежать, как советует ему шестое чувство. Он ищет свою одежду, понимая, что у него нет времени на переодевание, и поэтому решает уйти просто так, в футболке и широких штанах. Нужно лишь найти телефон и очки. И все. Боль утихнет, и он вернется в привычную жизнь, без друзей и проблем.       И все, Минни, все будет хорошо.        И Сынмин бежит.       — Сынминни? — Феликс наконец оживает, вставая и осторожно следуя за младшим, который убежал из комнаты. Он не понимает, что происходит, и переживает, что мог сделать что-то не так. Но все ведь было в порядке. Тогда почему ему кажется, что сейчас происходит что-то явственно нехорошее?        Ли идет за Сынмином, оказываясь у порога. У порога?        — Сынминни! — он подрывается с места, мечтая лишь о том, чтобы остановить Кима, не дать уйти в таком состоянии, просто не желая отпускать. Феликс старается схватить Сынмина за запястье, но тот выворачивается, отшатываясь и открывая входную дверь. Все. Это конец.        Конец их еще не закончившейся связи, конец их общению с Сынмином и конец хорошей жизни. Конец. Сейчас Ким уйдет из квартиры, а потом будет избегать их в университете, не давая даже просто приблизиться.        — Хёнджину будет очень больно, — думает Феликс.       — И мне будет очень больно, — проносится следом.       Что он сделал не так? Почему его родственная душа, которая должна тянуться к нему и видеть в нем свое спасение, сейчас так безудержно хочет уйти? Феликс не знает ничего, но он чувствует, что их красная ниточка опасно натягивается. Это конец.       Сынмин радуется долгожданной свободе и, не смотря вперед, выходит из квартиры, оставляя напуганного и ошарашенного Ёнбока совершенно одного. Ким будет вспоминать об этом потом, ругая себя за неоправданную жестокость по отношению к такому солнышку. Ведь Феликс этого не заслужил, как и Хёнджин. Они не виноваты, что Сынмин такой неправильный. Слабый, глупый и уязвимый. Они в этом не виноваты.        И Сынмин бежит сейчас не от них.        Он так старается сбежать от себя самого, забыться и никогда больше к этому не возвращаться.        Сынмин виноват, что недостаточно подходящий и нормальный.        Сынмин виноват, что он противный и мерзкий.        Сынмин виноват, что Хёнджину он не нравится.        И он просто хочет домой. Хочет спрятаться от этого всего в своей квартире, закутаться в одеяло и просто отдохнуть. Он не хочет испытывать эту боль в груди, словно из него вырывают сердце, еще такое живое и бьющееся. Он не хочет боли. Не хочет.       Но не успевает он пройти и двух метров, когда перед ним возникает взволнованное лицо Хёнджина. Только не он, не его выражение отвращения на лице. Кто угодно, но не он. Сынмин согласен на придурка Хонсона, даже на озабоченного Дэчжуна, но только не на Хёнджина. На лице мелькает гримаса ужаса и страха, но Сынмин не успевает затормозить и в итоге врезается в мускулистое тело со всей силой, лишь каким-то чудом не роняя их двоих на пол.       Хван мгновенно обхватывает широкие плечи Сынмина, придерживая и даря хоть какую-нибудь опору — ноги младшего все еще немного шатаются, и Хёнджин не хочет, чтобы тот упал. Он чувствует чужую дрожь и шипит, когда сердце начинает колотиться в ушах, словно стараясь предупредить о чем-то. Но Хёнджин игнорирует это. Потом, точно не сейчас.        Сейчас перед ним стоит тот, о ком нужно позаботиться в первую очередь.        — Хэй-хэй, милый, тише, — Хван не понимает, что происходит, когда младший начинает брыкаться и пытаться освободиться. Но Хёнджин лишь сильнее прижимает хрупкое тело Сынмина к себе и с вопросом смотрит на Феликса, застывшего в проходе, который в ответ лишь качает головой и встревоженно смотрит на Сынминни. Тот все не оставляет попыток выбраться, но их комплектации изначально не подходили для честной борьбы, поэтому Хёнджин, немного устав от упрямства младшего, просто поднимает его и заносит в квартиру.        По глазам Сынмина снова текут слезы. Почему? Почему они просто не отпустят его, не позволят залечиться где-то в одиночестве, как это было всегда? Почему Хёнджин его трогает? Ему же наверняка омерзительно трогать что-то такое несовершенное, как тело Сынмина.        Почему его не отпустят?       Сынмина приносят в гостиную, где со вчерашнего дня осталось измятое гнездо, и осторожно сажают на диван. Ким не хочет находиться здесь и делает попытку уйти, но ему снова не дают. Хёнджин, севший с правой от него стороны, не сдерживает себя и перетягивает Сынмина к себе на колени, катастрофически нуждаясь в том, чтобы удостовериться — его маленькая душа рядом. Феликс уходит на кухню, давая им время вдвоем, чтобы они могли успокоиться и хоть немного прийти в себя, и давая себе возможность подумать.        Что, черт возьми, только что произошло?       Утром, тихим и обещающим быть потрясающим, его и Хёнджина моментально разбудил громкий всхлип, стоило им только осознать, кто именно стал его причиной. Они подскочили на кровати, поймав взгляд друг друга, и даже не знали, что им следует делать. Их руки тряслись, пока они всячески старались докричаться до Сынмина, находившегося в тот момент где-то не здесь, но ничего не получалось. Они хватали его за плечи, дергали и умоляли вернуться. Лишь шепот в самое ухо, в самую суть, помог усмирить младшего, но не пробудить окончательно.         Феликс помнит, как отправил старшего в магазин, чтобы купить немного еды, ведь в холодильнике не было ничего путного, а сам принялся успокаивать Сынмина. Потребовалось чуть больше минуты, чтобы чужое дыхание выровнялось, но потом словно что-то произошло. Не прошло и мгновений после ухода Хёнджина, как Сынмина снова окутала паника. Словно у младшего случилось что-то, заставившее его занервничать. Но Феликс никак не мог понять, что именно, ведь переход между двумя состояниями занял не более тридцати секунд. Он даже не успел осмыслить все это, когда оказался опрокинутым на кровать, а позже стоявшим у порога и смотрящим за поспешным уходом младшего, который выглядел раненым и словно измученным.        Феликс не знает, что произошло, просто не может понять. Парень зарывается пальцами в волосы, слегка оттягивая их, и чешет кожу головы, заставляя мозги усерднее работать.        Что-то должно было подтолкнуть Сынмина к этому. Что-то такое, чего не было до этого. Его всхлипы… невозможность дышать… пробуждение старших… успокоение… уход Хёнджина в магазин… и… его «поломка».        Феликс в ужасе распахивает глаза, когда картинка в его голове словно складывается воедино, показывая всю хронологию событий. Как он сразу не понял, что стало причиной странного поведения Сынмина? Он же столько читал о связи родственных душ, столько изучал все тонкости, но, стоило ему встретиться с этим вживую, все знания словно вылетели из его головы.        Сука. Разве может он зваться хорошей парой, если не позаботился о своей маленькой душе, которая изрядно измучилась в течение каких-то пары минут. Влага начинает понемногу собираться в уголках глаз, и Феликсу даже не хочется её останавливать. Пускай течет. Не зря же говорят, что со слезами уходят все переживания и плохие эмоции. Может, ему они тоже помогут справиться со всем свалившимся на его плечи.        Он закрывает ладонями лицо и прерывисто вздыхает. Как они до этого вообще дошли?       Все шло просто отлично, когда они шутили и болтали, смеялись и развлекались втроем. А сейчас, спустя всего несколько часов, они находятся здесь.        Он действительно плохая пара, доведшая Сынмина до такого.        Он действительно плохая пара, раз даже не подумал о том, что Сынмина снова оставили.        Спохватившись, Феликс быстро доходит до гостиной и застывает в проходе, наблюдая за развернувшимся представлением. Сынмин, как и прежде, все старается выбраться из чужих объятий, роняя слезы и громко приказывая отпустить его слегка дрожащим голосом. Но Хёнджин, что много времени проводит в спортивном зале, с легкостью пресекает любые попытки сопротивления и лишь крепче прижимает к себе.        Ведь страшно осознавать, что человек, дарованный самой судьбой, хочет поскорее убежать от них, хочет избавиться. И Хёнджину больно, потому что он даже не знает, в чем так провинился. Он поджимает губы, тихо просит прощения за все и мягко поглаживает чужое тело, игнорируя удары и проклятия.        — Прости, Сынминни, — по новой начинает он, получив укус в плечо. Удивительно. Видимо, Ким решает идти на отчаянные меры, лишь бы выбраться и уйти. Но Хёнджин не дает, и это немного согревает сердце Феликса.        Феликс помнит, как еще на ранних стадиях их зарождающейся дружбы Хёнджин признался, что своего истинного не ждет. Выросший среди негативных примеров, постоянных криков и обвинений во всем, в чем только можно было, Хван не хотел себе того же. Он искренне надеялся, что задача по поиску выпадет на его плечи, чтобы о необъяснимой тяге можно было бы просто забыть, чтобы на нее можно было бы не обращать внимания.        Хёнджин хотел себе счастливую жизнь, в которой он сам будет решать, кого любить и с кем провести всю вечность. И у него получилось это, когда Феликс ответил взаимностью на его чувства и когда согласился встречаться с ним.        Ли знает, что Хёнджину было хорошо с ним, что ему не нужна была родственная душа. Но она была у них, двоих, и Хван сразу сказал, что даже не собирается знакомиться с ним, тихим и скромным мальчиком в забавных очках. Феликс знает, что Хёнджин согласился просто подумать над этой связью только ради Ли. Знает и очень благодарен ему за это, ведь в итоге это обернулось тем, что оба парни не хотят лишаться в своих жизнях третьего недостающего кусочка.        Легкая улыбка появляется на лице Феликса, и он все-таки подходит к парням. Ёнбок никак не обозначает свое присутствие и лишь вклинивается в странные объятия, обхватывая Сынмина со спины и садясь на колени Хёнджина. Показывает, что рядом с Кимом оба его истинных, что его любят и им очень дорожат. Ким моментально расслабляется, наконец почувствовав себя в относительной безопасности, и крик его раненой души затихает.        Феликс снова ругает себя за то, что не сумел догадаться обо всем раньше, до того, как случился весь этот кошмар, наполненный криками и слезами. Но он обещает исправиться, клянется всем, чем только может, что его Сынминни больше никогда не будет страдать из-за него, из-за Хёнджина и из-за их связи. Никогда из-за нее.        Руки Кима все еще находятся в тисках Хвана, но тот, заметив, что самый младший успокоился, медленно отпускает их и кладет на свои плечи, притягивая мокрое личико к своей груди. Широкие ладони перемещаются на бедра, как было день назад, и у Хёнджина возникает чувство дежавю. Он шепчет слова успокоения, не отрывая взгляда от заплаканных глаз Феликса и смотря в них с волнением и вопросом. Ли лишь качает головой и указывает на Сынмина — сейчас важен он. Когда его дыхание наконец выровнялось, парни смогли спокойно выдохнуть и расслабиться, чувствуя безумное утомление и странное опустошение, желая лишь поскорее уснуть. Хотя проснулись они не более часа назад, парни решают утолить свою нужду и вернуться в комнату, чтобы выспаться и набраться сил.        Это было тяжелое время. 

***

      Во второй раз просыпаться было намного лучше. Способствовало ли этому настырное солнце из окна, освещающее комнату, или две пары знакомых глаз, Сынмин не знает. Он лишь мягко улыбается, чувствуя себя превосходно и умиротворенно. С улицы доносится гудение проезжающих машин, птичье пение и задорный детский смех.        — Доброе утро, — потягивается Ким и удовлетворенно стонет, слыша негромкий хруст позвонков.        Но, бросив мимолетный взгляд на настороженных старших, понимает, что утро оказывается далеко не добрым.        — Что-то случилось? — спрашивает он, но так и не дожидается ответа. Потому что недавние события сами проносятся в его голове вереницей картинок. Сынмин замирает на месте, вспоминая мельчайшие подробности, свои чувства и эмоции, и не может вымолвить и слова.        Потому что стыдно.       Какой же он слабый. Расплакался из-за недостатка внимания и заставил других понервничать. Он валится обратно на кровать и прячется под одеяло, не желая видеть чужие лица. Сколько можно. Прошел всего один день, а он уже показал себя с такой отвратительной стороны.        Но уйти глубоко в себя и заняться самобичеванием ему не позволяют настойчивые руки, стянувшие одеяло и заключившие Сынмина в объятия, немного отчаянные и очень крепкие. Ким лежит каменной статуей, не отвечая, но и не отталкивая, хотя внутри что-то громко урчит от удовольствия.       — Как ты, Сынминни? — бормочет ему в шею Феликс, оставляя маленькие поцелуи.        — Все хорошо.       — Голова не болит? Ты много плакал, точно все хорошо?       — Все хорошо, — снова шепчет Сынмин, начиная млеть от приятных прикосновений.        — Хочешь поговорить?        — Не очень.       — Извини, Сынминни, но нам все равно придется это сделать, ты же понимаешь? — Хёнджин успокаивающе поглаживает его, но говорит вполне серьезно, давая понять, что возражения не будут даже рассматриваться.       Сынмину остается лишь кивнуть, ведь он прекрасно осознает, что да, без разговора не обойтись. Точно не после вчерашнего. Он обреченно вздыхает и садится, скидывая с себя чужие руки и настраиваясь на серьезную беседу. Даже если ему не совсем понятно, о чем именно она будет идти.        — Ты можешь… объяснить, что… произошло с тобой, — медленно, обдумывая каждое слово, спрашивает Хёнджин, взяв на себя, видимо, роль смелого и бесстрашного дипломата. — Утром, я имею в виду, когда мы только проснулись.        Сынмин молчит первые мгновения, всерьез размышляя о том, что же всё-таки случилось.       — Я не совсем уверен, — он смотрит на свое запястье, окутанное оранжевой ниточкой, и фокусирует на ней свое внимание, чтобы остаться в реальности и не упасть далеко в мысли. — Обычно у меня нет такого, я не знаю, почему все так произошло.       — Все хорошо, Сынминни. Не нужно как-то извиняться и, не знаю, оправдываться, что ли. Все хорошо. Твоя реакция не неправильная, ладно?        — Да, я понимаю, — Сынмин вздыхает и прикрывает глаза, настраиваясь на размышления. — Просто было очень темно, а я привык спать в полном одиночестве, поэтому, почувствовав чужие незнакомые прикосновения, я запаниковал. Но я не мог даже пошевелиться, поэтому, ну, все привело к тому, что в итоге случилось.       Шепот Сынмина сбивчивый, не совсем последовательный и логичный, но парни понимают и не могут не винить себя в случившемся. И Ким, заметив это, спешит успокоить их, чтобы они не успели себе что-нибудь надумать.        — Эй, не нужно себя винить, — он мягко сжимает ладонь Феликса, обращая на себя его внимание, и переводит взгляд на Хёнджина, подбадривающе улыбаясь. — Я и сам не знал о таком, в этом никто не виноват.        — Мы знаем и понимаем. Просто трудно, — Феликс поглаживает чужие костяшки, показывая этим, что все нормально, и хватает руку Хёнджина, чтобы образовать круг. — Давайте так немного посидим.        Ни Сынмин, ни Хёнджин не собираются ему отказывать.        — А что произошло… потом? Когда ты захотел выбежать из квартиры? — спустя несколько мгновений тишины Хёнджин возвращает их к важному разговору, но все продолжает удерживать две теплые ладони в своих руках. Уютно.        — Честно, сам не понимаю. Просто в голове билась одна иррациональная мысль.       — Какая?        — Я… не хочу об этом говорить.       — Сынминни...       — Нет, хён, я не скажу тебе, — грубо обрывает он, но, заметив нахмуренные брови, продолжает, добавляя в голос немного нежности: — Извини, мне просто не хочется об этом говорить.        — Я знаю, что с тобой было, — звучит неожиданно со стороны Феликса, который до этого момента предпочел не вмешиваться в эту беседу и молчать. (Это немного насторожило Сынмина, ведь Ли — не тот, кто может долго соблюдать тишину). Его голос звучит пугающе убито, и если внезапный пот студит кожу Кима, то об этом никто не узнает.       Сынмин склоняет голову набок и ждет продолжения. Его совсем не волнует, что Феликс откуда-то знает его мысли и то, что билось в его голове. Он просто решает пустить все на самотек.        — Я знаю, потому что много читал об этом, — наконец говорит Ёнбок. — В мире не так много есть таких примеров, поэтому я постарался ознакомиться со всем, что известно, и я не...       — Ты о чем? — снова перебивает Сынмин, но он просто не может умолчать, когда не понимает, о чем сейчас идет речь. Какие примеры?        — О, точно, ты же не знаешь,.. — Феликс поджимает губы, и рядом сидящий Хёнджин, разрывая их круг, машинально протягивает к нему руку, чтобы успокоить. Хван мягко глядит его коленку, и Ли немного приходит в себя.        — Ты наша родственная душа, Сынминни, — Хёнджин говорит тихо, едва шевеля губами, и на секунду Киму даже кажется, что он ослышался. Потому что как такое вообще возможно? — Ты наша родственная душа, наша с Ёнбоки, а мы твои родственные души, вдвоем.        Сынмин часто моргает, пытаясь осмыслить только что полученную информацию. Но это дается ему с трудом. Он переводит взгляд на Феликса, но тот не поднимает глаз и молчит.        Не хочет смотреть на него, не хочет его видеть, как кажется Киму.        Словно Ли совсем не рад, что Сынмин — его родственная душа.       Сынмину немного больно от этого, ведь их связь успела окончательно закрепиться, но он не хочет насильно держать их рядом с собой. Только не их.       — Феликс, — зовет он, мысленно ругая себя за жалкую и разбитую интонацию, заставившую двух парней настороженно посмотреть на него, — прости, что так вышло. Ты... ты заслуживаешь лучшего, — под конец он не выдерживает, и еще одна одинокая слеза покидает его глаз. Да, все-таки это очень больно.       Сердце Хёнджина неприятно колет, потому что два его истинных парня сейчас так явно страдают, а он даже ничего не может сделать, чтобы хоть как-то им помочь. Он просто молчит, позволяя парням разобраться в этом самостоятельно.       Феликс в ужасе раскрывает глаза. Черт возьми, как так выходит, что Сынмин постоянно думает, что он тут не нужен?        — Нет-нет, Сынминни, что ты, — поспешно, немного проглатывая слова, говорит Феликс и подлетает к младшему, по привычке закутывая его в свои объятия. — Я очень рад, что судьба оказалась настолько благосклонной ко мне, что подарила вас с Джинни, — он дарит ему пару поцелуев в щеку, словно подтверждая слова.       — Тогда… что не так?       — Просто я виню себя, что все дошло до такого. Я знал, что в тройных союзах тот, кого ищут, намного уязвимее тех, кто находится в обычных союзах. Но все равно мы дошли до этого.        — Феликс, перестань. Никто не застрахован от ошибок.        — Эта ошибка могла стоить нашей связи, — Ёнбок говорит разбито, а из его глаз невольно скатываются слезы, стоит ему лишь вспомнить то чувство безнадежности и безысходности, когда нить в груди опасно натянулась, а он сам не мог ничего сделать. Из-за ужаса.        Все трое застывают и не знают, что на это ответить.        — Что?.. Почему… почему, ты не сказал об этом, Феликс, — Хёнджин звучит пораженно, впервые слыша об этом, и он чувствует, как медленно леденеет. Он действительно мог потерять их?        — Простите, Хёнджинни, Сынминни. Я знаю, что я плохая пара.        Сынмин, сидевший молча и слушавший их короткий диалог, не выдерживает. Он кладет ладонь на губы Феликса, этим мягким жестом прося его заткнуться, и, получив желаемое, начинает говорить:       — Перестань, Феликс. Ты потрясающая пара хотя бы из-за того, что так сильно волнуешься о возможной потере нашей связи. Не нужно так сильно закапывать себя, хорошо?        — Ты тоже не должен себя закапывать. Ты заслужил нас обоих, хоть говорить так безумно отвратительно, — Феликс находит в себе силы на легкое ворчание и закатывание глаз.        Хёнджин решает к ним присоединиться.        — Феликс, солнце, никогда не думай, что ты плохой и не подходящий, пожалуйста. Я каждый день благодарен всему миру, что именно ты, Ёнбоки, и что именно ты, Сынминни, стали моей парой. Поэтому давайте уже начнем этот путь вместе.        — Да, простите.        — Никаких больше извинений, — строго проговаривает Сынмин и складывает руки на груди. — Давайте все скомпонуем, хорошо? Мой приступ паники понятен, после этого моя душа билась в конвульсиях, потому что на каком-то внутреннем уровне ей казалось, что она не достойна своих половинок? — Феликс и Хёнджин согласно кивают. — Значит, вы мои истинные?        — Видишь, Хёнджинни, обычные люди тоже так говорят, — дразнится Феликс, вспоминая все слова Хёнджина об этом противном выражении — «истинные» — и показывая старшему язык. На его щеках все еще неприятные дорожки слез, но они его больше не волнуют. Сейчас его волнуют только его парни.        — Отстань.       — Будешь закатывать глаза, они укатятся в лес.        — Феликс!        Сынмин мягко посмеивается с их шуточной перепалки.       — Вы решили поменяться ролями? Вчера Джинни издевался над Феликсом, сегодня — все наоборот.        — Вот хочу ему отомстить, а то он совсем распоясался. Нужно поставить его на место, чтобы не выделывался.        — Перестань, Феликс, — Хёнджин снова закатывает глаза, но осознает это лишь тогда, когда слышит два радостных смеха. Что ж. Ради этого он готов стерпеть все насмешки. И хоть он знает, что шутки сейчас — обычная защитная реакция, чтобы уйти от неприятной темы, он понимает, что им больше не до серьезных разговоров, и поэтому позволяет беседе утечь в другое русло.        — А как вы поняли, что я, ну, ваш соулмейт? Как это вообще произошло? — Сынмину не близка эта тема, ведь он никогда особо ей не интересовался, искренне думая, что его это никогда не коснется. Но судьба — штука настолько непредсказуемая, что ему, не ожидающему даже одного единственного своего человека, удалось заполучить сразу двоих. И хотя до настоящей и глубокой любви еще очень далеко, Сынмин понимает, что первые шаги уже сделаны. Осталось только идти ровно, не сворачивая и не падая.        — Тебя удовлетворит простое «почувствовали»? — Феликс вмиг становится серьезным. — Когда ты только появился, мы с Джинни сразу почувствовали связь с тобой и тягу, — Ли делает паузу, пытаясь, видимо, подумать о том, что говорить дальше.        — Мы встречались до этого, — Хван перенимает инициативу, — но не знали, что связаны. Лишь с твоим появлением мы осознали и мгновенное понимание, и необъяснимую любовь, которой нам, втайне друг от друга, никогда не хватало. Мы обговорили этот момент, после того, как увидели тебя, такого маленького и беззащитного, в компании чертова Хонсона, — Хёнджин прерывается, желая перевести дыхание. Сынмин безотчетно протягивает ему бутылку воды, стоящую на журнальном столике. Хван в благодарность сжимает руку Кима, но сразу же отпускает, помня о чувствительности младшего. — Мы, если уж сегодня вечер откровений, были удивлены, когда он отстал от тебя. Приятно удивлены.        — Извини, что так резко, — Феликс притягивает Сынмина к своей груди. Он раздвигает ноги и втискивает между ними Сынмина, а Хёнджин присоединяется к странным объятиям двух парней, начиная поглаживать Кима по спине и шее, проходясь по ним массирующими движениями. — Мы знаем, что не были даже знакомы до вчерашнего дня. Мы просто,.. — Ли умолкает. Сынмин поддерживающе мычит Феликсу в грудь, подталкивая к продолжению, — не могли находиться далеко от тебя. Ты же наверняка знаешь, что, осознав с кем-то связь, человек начнет чувствовать непреодолимое желание находиться все время рядом. Мы просто, ну, не выдержали?       — Я тоже чувствовал это все время, — тоже пускается в откровения Сынмин. — Я всегда видел вас, всегда хотел подойти к вам и познакомиться. Я даже не знал, почему все это чувствовал, — вскрикивает он, всплескивая руками и случайно задевая нос Хёнджина, недовольно застонавшего из-за этого. — Извини-извини.        Хёнджин лишь отмахивается.        — Я уже привык. Я всё-таки живу в одном доме с тираном, — за это он получает еще один удар, но уже в ребро. Феликс знает все его чувствительные места.        — Тихо! — наигранно рявкает Феликс, но, не удержавшись и мягко улыбнувшись, целует пухлые губы, не углубляя поцелуй.        Сынмин зачарованно смотрит на это, и бабочки в его животе приятно барахтаются, задевая стенки желудка тонкими крылышками. Когда-нибудь и он сможет так спокойно и беспричинно прикасаться к ним, дарить свою любовь и ласку.        Эта мысль заставила его задуматься об одной детали.        — Я поэтому так реагировал на ваши прикосновения?        На этот вопрос решает ответить Хван, с легкостью перетянув Сынмина на свои колени. Он сжимает запястья Кима, откровенно наслаждаясь чужой реакцией. Хёнджин смотрит на умиротворенное лицо Сынмина, откинувшего голову ему на плечо, и на Ли, которого представленная картина восхищает. Феликс подползает к ним на коленях, зарываясь левой ладонью в волосы Сынмина, которые, кажется, никогда не были знакомы с краской и потому сохранили природную мягкость. Хван мягко отпускает запястья Кима, кладя руки на его спину.       — У тебя была бы такая реакция, вне зависимости от того, кто именно тебя бы трогал, — эти мысли на мгновение рассердили Хёнджина, и поэтому он за бедра притягивает Кима еще ближе, чуть сжимая ладони. Феликс же, напротив, свои действия не прекращает, начиная массировать кожу головы.        Сынмин все еще шокирован происходящим, ведь, как ему кажется, признание их связи словно разбудило в парнях что-то странное. Хоть изначально они и были тактильными монстрами, даже не скрывая этого, их касания все еще носили лишь дружественный характер (ну, в большинстве случаев), а сейчас им как будто открыли новую территорию. Хёнджин с Феликсом все еще не приносили дискомфорт, умело читая Сынмина, но стали намного смелей и раскованней.        — Тогда, — внезапно заговорил Сынмин, — давайте сходим на свидание. Втроем.       Счастливые поцелуи в обе щеки стали ему ответом на его предложение. Забавно.        — Кстати, иногда я называю вещи и людей, которые кажутся мне клоунскими, забавными.        Два очередных ошарашенных взгляда, и он радостно смеется, от переизбытка чувств хлопая ладонью по коленям — привычка.        — Ах ты, — кричит Феликс и накидывается на него с щекоткой, ведь прекрасно помнит, как еще вчера их с Джинни назвали забавными (на тот момент это показалось ему таким милым и сердцеразрывательным).        Хёнджин же остается сидеть на месте, снисходительно улыбаясь и наблюдая за несерьезной дракой младших. Потому что видеть их счастье дорого стоит. Особенно после недавних событий.        А Сынмин, задыхаясь от смеха, решает умолчать, что этих парней он считает, хоть и забавными, однако уж точно не клоунскими. Для них в его голове есть другое описание — забавно-милые, но он не говорит об этом. Знает, что иначе они зазнаются и будут вспоминать об этом до конца их жизни.       А Ким и не будет против, если это означает то, что они втроем проведут вместе целую вечность.

***

      — Сынминни, очень срочный вопрос. Если бы ты родился в мире омегаверса, то кем ты бы был? — взволнованный голос Феликса раздается из динамика телефона, да так громко, что Ким отводит руку от уха. Никак не привыкнет к этому.        — Ёнбоки, так-то мы не можем выбирать, какой субгендер нам выпадет. На это влияют гены, субгендеры родственников и среда, в которой ты вырос, я думаю.        — Сынминни, ну чего ты душнишь, а? — недовольно стонет Феликс. — Давай, милый, выбирай.       — А тебе зачем это вообще?       — Надо.       — Не отвечу, пока не скажешь.       — То есть ты уже решил, да?       — Да.       — И кто же это?       — Я же сказал, сначала твой ответ на мой вопрос, а потом мой ответ на твой вопрос.        — Все понятно. Каково это, хотеть быть альфой?       — На мне такое не работает, Феликс, — строго звучит Сынмин, но Ли начинает лишь ворковать, лепеча что-то о том, какой младший милый и очаровательный.       — Ты горячий, когда используешь эту свою интонацию. Такой доминантный малыш.        —Чт… Феликс!        — Извини-извини, детка. Но ответь, пожалуйста, — Ли переходит к упрашиванию, надеясь, что его жестокий парень сжалится над ним и даст ответ.        Сынмин в трубке устало вздыхает.        — Я такой бессильный против тебя.        — Ты же знаешь, что и мы такие же, — голос Феликса мягкий и нежный. — Люблю тебя.        — Я тоже тебя люблю, Ёнбоки, — и решает сжалиться, потому что действительно очень слабый из-за этого котенка: — Я бы стал омегой, скорее всего. Ну, или бетой. Но точно не альфой.        — Да, альфочка из тебя вышла бы никудышная, — посмеивается Феликс, получая в ответ недовольный вскрик. — Извини еще раз, я не смог удержаться.        — Все хорошо. Так для чего ты спрашивал?        — Ммм, просто так, на самом деле. Хотелось просто поговорить с тобой. В последнее время мы очень заняты, и у нас даже нет времени побыть всем вместе.        — Ох, Ёнбоки. Может, возьмем выходной и проведем весь день только втроем? Запремся в квартире, будем смотреть фильмы или просто валяться в кровати.        — Или грешить?        — Или грешить, — утвердительно отвечает Сынмин, но природная кротость все же проскальзывает в его голосе.        — Ай, Сынминни, какой ты целовательный. Люблю тебя.        — Я тоже люблю тебя, Ёнбоки.       Обсудив еще пару рутинных вопросов, посплетничав об однокурсниках и еще несколько раз обменявшись слащавыми комплиментами и признаниями в любви, парни наконец прощаются, и их разговор завершается.        Чтобы уже на следующий день они были свободны от пар в университете, ведь, когда ты сам являешься старостой, сделать это не так трудно. Закупившись закусками и вредной газировкой, они снова строят себе небольшое гнездышко, чтобы сделать свой вечер более комфортным.        Фильм было решено не включать, потому что парням слишком хотелось посвятить себя друг другу. Они безмерно соскучились по взаимным касаниям, удовлетворяя эту свою потребность лишь вечерами, когда все втроем ложились в кровать, или утром, взяв за привычку просыпаться раньше, чтобы иметь возможность понежиться еще немного. Поэтому сейчас, получив наконец целый свободный день, а вдобавок к нему и еще два праздничных, парни по-настоящему счастливы.        Феликс с громким стоном садится в самый центр, открывая упаковку чипсов и кладя в рот целую горстку, из-за чего крошки сыплются прямо на одеяло. Хёнджин недовольно кривится, но, даже несмотря на это, в его глазах можно легко прочитать то тепло, которое он даже не пытается скрыть.        Сынмин приходит немного позже, разрешив себе расслабиться в горячей пенной ванне, и, когда он приходит в комнату, все его тело очаровательно красненькое и разгоряченное. Феликс, немного разошедшийся, не стал себя отговаривать от того, чтобы ударить по чужим ягодицам, так соблазнительно обтянутым черной тканью боксеров. Ли с Хваном уже успели понять, что дома Сынмин предпочитает ходить в легкой одежде, что не стягивает кожу, и поэтому чаще всего его можно заметить в огромной футболке и нижнем белье. Не нужно даже говорить о том, что это определенно любимый вид Феликса и Хёнджина.        — Ай, — восклицает Ким, явно не ожидавший такого нападения. Он трет побитое место и садится на колени Хёнджина, что сразу притягивает его ближе к себе.        — Эй, Минник, ты чего? Почему не ко мне? — начинает ныть Феликс, надувая губы и подползая к ним, чтобы тоже выпросить немного ласки. Но в ответ получает лишь несильный щелбан по лбу, а затем, как утешительный приз, легкий чмок в нос.        — Сегодня Джинни мой любимчик, — Сынмин ребячески показывает язык и закапывает свое лицо под подбородком Хвана, где всегда тепло и очень уютно, безопасно. Хёнджин лишь посмеивается, но не вмешивается — ему слишком сильно нравится смотреть за детскими перепалками своих парней.        — Ну, детка, ну почему? — снова хнычет, ластясь к чужим рукам, и оба парня, слишком слабые для него, дарят ему поглаживания по щекам, носу и острой челюсти.        — Он хотя бы не лапает меня! — в притворной ярости кричит Сынмин, но рук не убирает, продолжая незатейливые ласки. Феликс, как и Ким, любит прикосновениями, поэтому, чтобы показать, что все это — всего лишь шутки, Сынмин не останавливается. Ему не хочется, чтобы кто чувствовал себя обделенным — он дорожит своими возлюбленными.        — Но его руки буквально на твоей заднице!       — А могли бы быть твои, если бы ты был чуть сдержанней, Ёнбоки, — Хёнджин не может сдержаться и в итоге влезает в разговор, дразнясь и сжимая ладони на попе Сынмина. Что, безусловно, заставляет его покраснеть, ведь, несмотря на почти что год отношений, наполненных активной половой жизнью, Ким все еще остается невинным цветочком. В глазах других, конечно же, считающих, что два грозных парня-мускулы совратили бедного мальчика-социофоба. Но знали бы они, что только этот мальчик-социофоб умеет вытворять ртом, то в жизни бы так не говорили.        Невольное представление того, как восхитительно выглядит Сынмин на коленях с членом во рту, возбуждает несчастного Феликса, которого сегодня явно решили оставить за бортом. Он со стоном ложится на пол, даже не скрывая торчащий бугорок, и просто лежит тряпичной куклой.        — О чем ты таком подумал, Ёнбоки, раз так сильно возбудился, — Хёнджин, хоть со стороны и казался миролюбивым и спокойным, на самом деле является той еще занозой в заднице.        — О том, как идеально выглядит Сынминни с членом во рту, — мечтательно, даже не отдавая себе в этом отчет, отвечает Феликс, в предвкушении почесывая живот. — А еще идеальней, когда внутри него уже двигается кто-то другой, — Ли закатывает глаза и вздыхает, как девица в ожидании принца. Но резко подскакивает, когда чувствует резкий шлепок по бедру, прилетевший от злого Сынмина — Эй! Какого черта, детка?        В ответ он получает нахмуренные бровки и прелестно пунцовые щечки, которые он так любит тискать (и которые привлекательно оттягиваются, стоит ему насадиться на Хёнджина или Феликса). Ёнбок снова стонет, закрывая лицо руками.       — Прости, Сынминни, ты, такой красивый, просто сидишь на Хёнджине, таком же красивом, и соблазняешь меня, — то ли обвиняет, то ли пытается оправдаться. Парни так и не поняли, но решили сжалиться над своим возбужденным котенком и пригласить в свои объятия.        Всё-таки нежность между ними хочется разделить на всех троих. Сынмин сползает с чужих колен и ложится пластом на Феликса, придавливая своим весом, на что получает очередной стон.        — Чтобы не расслаблялся, — злостно шепчет в самое ухо Сынмин, оставив после маленькую бабочку в середину хрящика и прикусив его. Феликс же готов чуть ли не мурчать, дорвавшись наконец до того, чего ему так хотелось, — тепла, нежности, подбадривающих слов Хёнджина и немного язвительных комментариев самого младшего. Ли безумно соскучился по их домашней атмосфере, когда они все могут просто лежать и общаться, не затрагивая запрещенные темы, тяжелые и неприятные. — Люблю тебя, Ликси.        Сынмин прижимается губами в неглубоком поцелуе, но через секунд пять уже отстраняется. Он лишь молча притягивает Хёнджина, присоединившегося к ним, к себе и тоже сладко целует.       — Люблю тебя, Хёнджинни.        Старшие не могут сдержаться. Они накидываются на самого младшего, сжимая его тело руками и оставляя беспорядочные штрихи губ. В их глазах Сынмин отчетливо видит мультяшные сердечки, и его собственное сердце в очередной раз тает.        — Я тоже люблю тебя, милый, — Хёнджин подтверждает свое признание укусом под самую челюсть, который не получится скрыть ни высоким горлом, ни тональным кремом — засосы старшего всегда наливаются фиолетовым оттенком, причиняя легкую боль. За время, проведенное раздельно, Ким успел позабыть, каким собственником может быть Хван.        Феликс не уходит далеко от него и тоже всасывает кожу в рот, оставляя свою метку и любовно обводя её языком.        Сынмин хмыкает на это, но не говорит ничего против — ему и самому это до чертиков нравится. Он хочет лишь немного подразниться.        — Что, метите меня, словно я ваша маленькая омежка, а вы мои смелые альфы, — спрашивает Сынмин и начинает смеяться, заметив два абсолютно пустых выражения лица. Но не абсолютно идеальных, ведь практики перед зеркалом парням определенно не хватает. А Сынмин уже давно преисполнился, окутанный со всех сторон любовью и близостью. — Вам еще далеко до меня, старички.        — Ты такой надоедливый, — недовольно бурчит Хёнджин, но продолжает оставлять небольшие метки, не обращая на заливистый смех ни капли внимания. — Смейся, пока можешь, — и сквозь ткань футболки кусает привлекательно торчащий сосок. Разбитый всхлип Сынмина — услада для его ушей.        — Вы такие горячие, — шепчет Феликс и влюбленно смотрит на них. Он успевает позабыть о своей проблеме, слишком очарованный, и просто желает немного пообниматься. Попошлить они всегда успеют. — Эй, оторвитесь друг от друга, пиявки. Я знаю, что вы практически не виделись все это время, не зыркай на меня, Хёнджин. Давайте обниматься лучше.        — Ты сам тут начал говорить грязные вещи, пошляк, — заслуженно прилетает от Сынмина, что сейчас тяжело дышит. Феликсу такое зрелище приходится очень по душе.        Кроме этого никто ничего не говорит, ведь против объятий никто не был. Тактильный голод дает о себе знать, посылая по коже воодушевленные мурашки, и выпускает на свободу игривых детей. Они сплетаются в комочек тел и застывают, просто вслушиваясь в дыхание друг друга. В этот момент они могут либо отключиться от реальности, наслаждаясь близостью, либо всё-таки побыть вместе, восполняя недостаток общения и нежности.        Их выбор был очевиден.        — Я тут понял, что в тот наш первый вечер, два года назад, мы так и не узнали любимую книгу Джинни, — задумчиво говорит Сынмин, невольно окунаясь во все события тех роковых дней, и мягко целует Ёнбока в шею. Нравятся ему такие мелкие поцелуйчики.        — Конечно, — Хёнджин закатывает глаза, прижимая к себе два тела и гладя их по спинкам, — ты был таким разомлевшим щенком, что просто уснул.        — Эй! — вскрикивает Сынмин, в качестве мести решив пощекотать старшего. — Вы просто были очень комфортными и удобными, ничего не знаю.        — Я и не виню тебя, милый, — интонация Хвана сменяется с игривой на нежную-нежную, такую, которую используют при разговоре с любовью всей своей жизни. — Я просто так сильно люблю тебя, что не могу не дразнить.        — Я уже понял, — глушит свои слова в чужой шее, немного ластясь, чтобы получить побольше поглаживаний и поцелуев.        — Я тоже тебя люблю, Минни, — глубокий голос раздается над самим ухом, заставляя душеньку Сынмина затрепетать. И застонать, на что Феликс лишь громко засмеялся, оставив поцелуй на мягкой щечке. — Извини, я не мог не сделать это.        Они поняли странную одержимость Сынмина их голосами только через пару месяцев, когда Ким, полностью разбитый и лежащий в совместной кровати, сумел закончить без рук, стоило только парням прошептать пару пошлостей ему в самое ухо. Тогда они этот момент не обговорили, но старшие не могли не взять это на заметку. И использовать в своих интересах, конечно же.        — Вы два дьявола. Ненавижу вас, — неправдоподобно злится Сынмин, полыхая красными ушами и пряча лицо от чужих взглядов. Но ему не позволяют играть в робкую принцессу и, громко смеясь, переворачивают на спину. Весь воздух словно вылетает из него, стоит этим машинам лечь прямо на него. Но он не жалуется и лишь запускает пальчики в отросшие волосы, задумчиво их перебирая. — Вы так профессионально отвлекаете меня от темы.        — Мы не специально, — вполне искренне отвечает Ёнбок, лежа на груди Сынмина и смотря прямо в глаза Хёнджина, ни на секунду не разрывая зрительного контакта. Между ними всегда чувствуется та маленькая яркая звездочка, незримо связывающая их души. И Сынмин так любит видеть старших, видеть их чувства, не остывающие даже после стольких лет отношений. И как бы они ни препирались, как бы ни шутили друг с другом, Ким знает, что они готовы взорвать весь этот чертов мир. Готовы предать человечество инопланетянам, если это означает то, что им удастся спасти жизни друг друга.        И Сынмин не может не быть в восторге от этого.        Феликс первым тянется к старшему, притягивая для глубоко поцелуя, и стонет прямо в губы, начиная их сминать. Хёнджин хватает его за затылок, прижимая еще ближе к себе и не позволяя отстраниться для вздоха. Ёнбок тает в чужих руках, начиная походить на нуждающегося котенка, и цепляется за чужую шею. Они все еще лежат поверх Сынмина, на минуту позабыв о нем и упав в свою собственную реальность, только для них одних. Где нет проблем, экзаменов и суеты. Они аккуратно целуются, без укусов и напора, и мягко двигают губами, успокаивая друг друга.        Их глаза прикрыты, чтобы отдаться ощущениям на максимум, а дыхание медленное, чтобы не разрушить ту хрупкую атмосферу умиротворения, что царит между ними.        А Сынмин не может наглядеться. Его возлюбленные выглядят сейчас так красиво, абсолютно влюбленные и утонувшие друг в друге, и Ким не в состоянии отвести взгляд, наблюдая за каждым движением губ и подмечая мелкие детали.       — Ёнбоки, у тебя снова закончился бальзам для губ? — неожиданно спрашивает он и мгновением спустя закрывает рот ладонью, широко раскрывая глаза. Всё-таки у него действительно нет фильтра между мозгом и ртом. Старшие отрываются друг от друга и не могут сдержать умильного вздоха, видя, как нервничает их младший. Сынмин бормочет извинения и прячется за ладонями, но его руки со смехом перехватывают, чтобы накинуться на его лицо с поцелуями.        И Ким отстраненно думает, что в этот момент он тоже выглядит красиво.        Потому что влюблен и в него влюблены.        Потому что любит и сам любим.       — А насчет книги мне…       Продолжить ему не дают руки, который нагло хватаются за его попу и настойчиво ее сжимают, предупреждая. Губы находятся в плену Ёнбока, и Сынмин мычит что-то неразборчивое, думая, что все его тело — одно сплошное чувствительное месиво.       — Не отвлекайся, милый.        — Мы о тебе точно позаботимся, детка. Не думай. Просто,.. — шепот в самую душу.        — … чувствуй, — заканчивает голос с другой стороны, впиваясь зубами в ухо и игриво покусывая.        Да, Сынмин определенно самый красивый человек на всем свете.        Красивый и счастливый.