Сучонок

На пороге стоят кроссовки. Грязные, разъебанные в мясо, стоптанные почти до дыр, расклеившиеся кое-где даже, со шнурками, чей первоначальный цвет не удалось бы идентифицировать даже после стирки. Видно, что на такие мелочи жизни, вроде стирки шнурков или покупки новой пары обуви, владелец разъебанных кроссовок не разменивается. Рядом уютно устроены вычищенные ботинки с блестящими круглыми носами. Носы потертые, бока ботинок кое-где поцарапались, но чистили их регулярно, не пропуская ни дня, с большой любовью. Костя осторожно кладет связку ключей на трюмо, глядит на свое отражение в зеркале, критически оценивая поцарапанную щеку и ссадину над бровью, трет заросший темной щетиной подбородок, чуть его вздернув. Хорош, ничего не скажешь. Из комнаты несется негромкая спокойная музыка и, как ни странно, плывет сладковатый запах дури, а с кухни пахнет чем-то очень вкусным. Желудок скручивает от предвкушения, и Костя с тоской вспоминает, что ничего не ел и не пил, не считая пончика в закусочной и жутко приторного кофе из бумажного стаканчика, с самого раннего утра, когда Олег разбудил его, ни свет ни заря, заставив выехать к очередной перепалке ебнутых на всю голову дилеров. – Дорогая, я дома! – хрипло кричит в сторону кухни, но двигается сразу в комнату, потому что сначала хочется разобраться с наглым обладателем разъебанных кед, вздумавшим раскуривать план в квартире сотрудника ФСКН. “Дорогая” баритоном смеется в ответ, выдавая хриплое “С приземлением, майор!”, нож остервенело стучит по доске, на сковороде что-то шипит с новой силой. Костя улыбается было, но тут же натягивает на лицо серьезную мину, восставая на пороге комнаты. – Так, сучонок, это что за дела, я не понял? Сучонок вольготно развалился на его, Костином, матрасе, вытянув ноги в полосатых носках и с удовольствием щурясь на плывущий над его встрепанной головой тяжелый дым, лениво поднимающийся под потолок серыми закрученными прядями. Приветствие вынуждает его подавиться и приподняться на локтях, и в Костю тут же упирается взгляд темных мазутных глаз с поволокой. Язык проходится по пересохшим губам, и они тут же растягиваются в радостной улыбке. – Ой, майор, ну наконец-то ты вернулся. Я уж думал не дождусь твою ментовскую задницу и умру тут со скуки. – Чё те надо? – Костя медленно направляется в сторону окна. Нужно проветрить, этот долбанутый всю комнату задымил. В голову приятно ударяет, но Костя мигом стряхивает наваждение, которое принялось было лезть ему в рот, в нос и уши, напоминая, как сладко может быть: сделать затяжку, и еще, и снова, пока не начнет покалывать на кончиках пальцев. – Так, ну-ка съебался с моей постели, – он толкает сучонка пяткой в бок, и тот мигом голосит, откатываясь на другую сторону матраса. – Ай, майор, больно же! Садист хренов! Костя не слушает, наклоняется, выуживая из пепельницы толстый косяк и облизывая его теплый кончик. На языке горчит, косяк ложится во внутренний карман куртки, а Костя наконец доходит до окна и распахивает его, давая стылому уличному воздуху пробраться в комнату и разогнать сгустившиеся под потолком тучи. – Я сказал съебался с постели, давай на кухню, там поговорим. Сучонок (он же Петя, он же главная головная боль Конькова) слезает с постели, встает и неловко наклоняется, чтобы подтянуть сползший полосатый носок, снова облизывает обветренные губы. Помимо сползающих поминутно носков на Пете висит огромная зелёная тишка, на ногах красуются драные джинсы, на шее блестит цепь, которой в прошлую их встречу не было. Костя вспоминает, как неделю назад Петю охаживали в переулке четверо уебков, а тот только голову прикрывал руками, сгруппировавшись, но молчал, как партизан, даже звука не проронил. И как ему жалко стало, когда Петя рвался из его рук, весь трясся от адреналина и боли, и заполошно орал, что в ментовку не пойдет и в рехаб не ляжет, лучше вот прямо здесь в этом переулке грязном заплеванном сдохнет. И рукавом грязным утирал текущую из носа кровь, пока Костя не впихнул его в машину, где швырнул ему в руки полотенце из сумки, собранной в спортзал. Тёма заставлял заниматься системно и соблюдать какой-то хитрый режим питания, так что теперь у Кости на заднем вместо выпотрошенных пакетов от чипсов и смятых этикеток от батончиков лежала аккуратная сумка с формой (пидорские лосины и шорты, пара белых футболок, перчатки, кроссы, полотенце) и контейнер с едой. – Ладно, сучонок, не истери. Будешь на меня работать, усёк? Сучонок согласно закивал, прижимая к носу белое полотенце. Костя нахмурился, развернувшись к нему с водительского. – Я Петя, – голос всё еще дрожал, но пацан уже начинал успокаиваться, осматриваясь в тачке и внимательно, настороженно разглядывая лицо майора. – Да мне похуй, хоть Вася. – Сам ты Вася, – вскинулся сучонок. – Для тебя товарищ майор. – Ну хорошо, товарищ майор, говори, чего делать надо. Всего неделя с того дня прошла, а Петя уже весь мозг Косте вынес, информатор недоношенный. То в драку встрянет, то ужрется на набережной и на звонки не отвечает, то притащится к его дверям среди ночи и скребется как дворняга в полном невменозе, словом, не информатор – стихийное бедствие. Али по сравнению с ним просто образцово-показательным доносчиком был, храни Аллах его грешную душу, или как там у них у чурок принято. Они заваливаются на кухню вместе, первым Костя выталкивает Петю, а сам протискивается следом и тут же подвисает, увидев Тёму. Тот стоит у плиты, что-то помешивая лопаткой в сковороде, в одной нательной майке, и желтый свет от светильника лижет подкачанные рельефные предплечья. Тема оборачивается к ним, хмыкает. – Вот, пустил твоего кошака драного, он сказал, что информацию новую про поставку в порт принес. – Эй! – возмущается Петя, хотя сам уже крутится возле стола, вынюхивает, чем бы поживиться, и наконец хватает с тарелки с нарезанными овощами огурец. Тут же начинает хрустеть им на всю кухню, продолжает говорить с набитым ртом. – Вы как обращаетесь с информатором? Вот ща передумаю и пойду кому-нибудь другому солью. – За стол садись, особо важная персона, – советует Тема. – Ты тоже, – он смотрит на Костю, уже мягче, с едва уловимой улыбкой, от которой у Конькова внизу живота разливается тепло. – Поедим, а потом можете тереть за свои дела сколько угодно. Вот бабка моя говорила… Хочется выгнать Петю из квартиры и скорее поцеловать кривящиеся в улыбке губы, огладить ладные смуглые плечи, притереться бедрами, прижаться всем телом. Вместо этого Костя послушно оставляет куртку на крючке в прихожей, моет руки и садится за стол рядом с сучонком, который уже, проигнорирав элементарные правила гигиены, едва ли не с урчанием наворачивает с тарелки стейк, подкладывая себе овощей. – А ты точно мент, а не повар под прикрытием какой-нибудь? – спрашивает у Тёмы. Тот добродушно наблюдает за восторженным Петей, отпивая пиво из бутылки. – Просто вкусно, как в парижском ресторане… Костя фыркает, чуть не подавившись. Кашляет в кулак, переводя взгляд на Петю. – Тебе-то откуда знать, сучонок, как в парижских ресторанах готовят? Учти, чебуречная на Васильевском за ресторан не считается. Костя получает чувствительный тычок в плечо, в ответ дает Пете подзатыльник, но тот терпит, не отвечает, только запихивает в рот очередной кусок мяса и просяще косится на холодный запотевший бок бутылки с темным нефильтрованным, к которому Коньков еще не притронулся. Костя закатывает глаза. – Ладно, пей. – Ну, бля, спасибо, майор, от души, – сучонок тут же присасывается к бутылке, как пиявка. Глотает шумно, шмыгает и улыбается. – Эх, мужики, хорошо у вас. Я бы остался… Да вы не зовёте. Тёма смеется, поглядывая на Костю, пока тот угрюмо утыкается в свою тарелку, предварительно наградив Петю несколькими яркими матерными эпитетами. Доедают под беспорядочный треп Пети, который от косяка и пива совсем плывет и вроде как забывает, зачем пришел. Даже посуду вызывается помыть, но начав, делает всё из рук вон плохо, так что Тёма забирает у него губку и пинком выгоняет курить вместе с Костей. Оставив всю информацию, Петя долго натягивает свои грязные стоптанные кроссовки в прихожей, рассыпается в комплиментах тёминой стряпне, даже песню какую-то затягивает. – Вали уже, сучонок, – Костя немного нетерпеливо напирает на него, оттискивая за порог. – И будь осторожен, ладно? Не лезь в дерьмо и не трепись своим длинным языком направо и налево. – Да я своим длинным языком много чего другого интересного умею, – Петя тычет языком за щеку, дурашливо играя бровями. – И для тебя, майор, могу скидку сделать. Когда дверь за Петей закрывается, Костя оборачивается к стоящему в проходе Тёме. Тот смотрит вроде ласково, но в то же время немного грустно, и Косте это не нравится. Что-то Тёма недоговаривает. – Ну чего? – Да этот твой сучонок разве сможет без дерьма прожить? У него на роже бегущая строка, что вступит и сам не заметит, как. Сущая правда. Костя его всего неделю знает, а тоже понял, что у Пети без проблем жизнь не жизнь, и он всегда их на свою тощую задницу найдет, наркоман проклятый. Коньков проходит на кухню, усаживается на табурет, двигает к себе пепельницу и, щелкнув зажигалкой, с удовольствием затягивается. Тема садится рядом, вытаскивая сигарету из пачки. – Да я в курсе. Но пока он инфу приносит, придется потерпеть. Ну а если его где-то из-за его тупости грохнут, это уже не мои проблемы. Внутри колет, словно тупой булавкой. Это неправда. Если сучонка грохнут, Костя пиздец как расстроится. Но Тёме об этом знать не обязательно. Беда в том, что Тёма итак его насквозь видит, поэтому только мотает головой в ответ, делая затяжку. Костя завороженно смотрит, как обхватывают сигарету длинные ровные пальцы, как Тёма облизывает губы, оторвавшись от фильтра. Голос у него тихий, с хрипотцой, немного сонный: – И ведь пиздишь, как дышишь. Он тебе нравится, не зря ты его у отморозков тех отвоевал... – Ну, отвоевал - это слишком громко сказано, – смеется Костя, укладывая голову Тёме на плечо и потираясь. Тема бездумно гладит его по жесткому ежику волос, от чего по загривку бегут мурашки. – В общем, это всё лирика. Я пробил по своим каналам и оказалось, что Петя твой не так прост, как хочет выглядеть. Документы у него поддельные и фамилия, которую он тебе назвал - липовая. А настоящая - Хазин. – Чего? – он не верит своим ушам. Перед глазами снова вспышками несутся: стоптанные грязные кроссовки, красный вечно текущий нос, замес в переулке, неумелые закладки. Где это всё, и где Хазин Юрий Андреевич - московский генерал, чьи регалии и слава уже давно за пределами первопрестольной всех в оторопь вгоняли. – Того. Пару лет назад с отцом рассорился в пух и прах, из академии его тут же выперли, да он и сам не особо хотел. Потерялся на некоторое время, а потом вдруг всплыл здесь, в Питере… По мелочи толкает, на закладках работал, ну это ты уже сам знаешь. Начал хорошо, нашел себе кормушку, у дилера одного карманной собачкой заделался, тот поебывал его, везде с собой вывозил, но потом Петю оттуда выперли за дурной характер. Он с кем-то из людей этого дилера повздорил и на перо его принял. Хорошо, того парня в больнице успели спасти, иначе пизда сучонку. А так его помяли только как следует и на улицу выбросили. Ну он раны зализал и пошел кладменом, со Скифами закорешился. Может и вышел бы толк, если бы он таким бедовым не был. Коммуникативные навыки хорошие, гладко стелит, вон, даже в майорский дом пробрался и, как я погляжу, в майорское суровое сердце тоже без мыла пролез. Ему немного тревожно от того, что он сам не додумался пробить сучонка, но виду Костя не показывает, безмятежно глядя на завитки дыма от сигареты и давя окурок в пепельнице. Приподнявшись со своего места, он перекидывает ногу через темино бедро, усаживаясь сверху, лицом к лицу. Тёма смотрит на него снизу вверх, и они так близко, что почти касаются носами, а Тёма выпускает последнюю струю дыма в сторону от лица Кости и тоже тушит свой окурок. Ведёт теплыми пальцами по скуле, оглаживает щетинистый подбородок, требовательно кладет горячую ладонь на шею и резко притягивает к себе, целуя в губы. Поцелуй выходит долгим настолько, что под конец у обоих не хватает дыхания. И это так охуительно, и именно то, чего ему хотелось после долгого промозглого дня под всеми семью ветрами. Он с трудом отрывается от Тёмы, ловя губами его влажные выдохи, оседающие на подбородке, рассматривает, обхватив его лицо ладонями, ведет подушечками больших пальцев по скулам. Кожа под пальцами теплая, чуть шершавая, Тёма завороженно смаргивает. –Я уж думал, Артем Николаевич, вы сегодня и не предложите, – хрипло шепчет Костя на выдохе и ерзает бедрами, под которыми уже чувствует упирающийся в задницу горячий стояк. Захлестывает такой волной возбуждения, что перед глазами пелена встает. Он давно не хотел кого-то так сильно: чтобы до скручивающихся внутренностей и кома в горле, до буквальной потребности ощутить - на себе, в себе, глубоко, до самого нутра. Тема стягивает с него свитер одним плавным движением, утыкается носом куда-то в подмышку и тянет запах, от чего Костя взрыкивает, не в состоянии сдержать рвущийся изнутри звук. Тёма не останавливается, лижет шею и гладкую безволосую грудь. Его борода натирает кожу, оставляя сердитые красные отметины, пальцы вминаются в спину с силой, поддерживая, пока Костя трется о его бедра снова и снова. И это так хорошо, лучше дури сучонка, лучше любых наркотиков. Тёмины руки скользят дальше, больно хватают за обтянутую джинсами задницу, давят, заставляя притереться ближе. Спотыкаясь, не в силах оторваться друг от друга, отерев плечами и спинами все стены и косяки, они добираются до матраса. Костя с готовностью падает на спину, а Тема нависает сверху: дергая ширинку, спускает с Кости штаны вместе с бельем, отшвыривая куда-то в сторону. – У меня, – глухо бормочет Тема, целуя разведённые гладкие бедра, прикусывая кожу и тут же зализывая укус, – у меня вообще-то были на этот вечер грандиозные планы, пока твой помойный протеже не притащился. – Но он ушел. Тема горячий, как печка, и Костя задыхается от общего жара, который плавит их покрытые испариной тела. Смотрит как в бреду на свою бледную на контрасте с теминой кожу, укладывает ладонь на его макушку, перебирает темные с проседью волосы, пока Тема старательно отсасывает ему, крепко вцепившись в колено. Влажно, липко, не стесняясь, забирая глубоко и почти не помогая себе руками. Как загипнотизированный, Костя медленно вскидывает бедра, загоняя член ещё глубже, словно пытаясь проверить, на сколько Темы хватит, но терпение сгорает, как спичка на ветру, напряжение переливается через край, и он сам отпихивает от себя Тёму. Тот садится на пятки, утирая рот тыльной стороной ладони. Тонкая цепь с небольшим крестом блестит на потной коже, липнет к тяжело вздымающейся груди. – Что? – Ничего. Он переваливается через край матраса, шарит по полу в поисках смазки. Интересно, видел ли её сучонок. Наверняка видел, хотя какая, к херам, разница. Костя гонит от себя все лишние мысли, пытаясь сосредоточиться на крышке тюбика. Гель холодит пальцы, липнет, течет. Костя заползает на колени Тёмы, заводит руку за свою спину, толкаясь в себя смазанными пальцами, жмурится и стонет на каждом толчке. Тема не торопит, гладит его плечи, ведет ладонями вниз, перехватывает за талию, жмется губами к шее, притирается грудью к груди. Ловит за подбородок, смотрит в глаза, позволяя двигаться медленно, неторопливо, терпеливо ждёт, пока Костя опустится полностью, приняв член до основания. Когда Костя низко стонет и замирает, Тёма целует его, давая привыкнуть. И ждёт. Всегда ждет, не начиная движение первым. – Сейчас, – шепчет Костя. Чувство заполненности внутри всё еще тянущее и немного неприятное, но он бы его ни на что не променял. – Всё в порядке, – Тёма целует складку между сведенными бровями, гладит ее большим пальцем, распрямляя. – Не торопись. Такого монстра оседлать непросто, я понимаю. Костя фыркает, забывая о дискомфорте. Тихо хрипло смеется, уткнувшись лбом в потное плечо, пробует губами соль с кожи на вкус. – Вот уебок. Не смеши. – Давай, принцесса, скачи уже, единорог заждался. – Сука… Он цепляется за широкие плечи, приподнявшись, совсем немного, и опускается. Руки Тёмы перехватывают его крепче, подбадривая, и Костя поднимается и опускается снова, и снова, и опять. Тёма начинает двигать бедрами навстречу, вскидываясь, беспорядочно целуя, куда попадет, слюняво мажет шею, грудь, предплечья. Член скользит внутри, выбивая из него хрипы и стоны, и надолго Кости не хватает: он кончает, сильно сжавшись, под тёмин беспорядочный ласковый шепот, от которого голова идёт кругом. Тёма и не думает останавливаться, трахает его еще несколько минут, ласково уговаривая потерпеть, скользя ладонями по покрытой испариной спине, вылизывая мочку уха, сжимая и щипая ягодицы до красноты. Костя снова утыкается лбом в его голое плечо, подскакивая на каждом толчке, задыхаясь и жмурясь. Потому что кажется, что ему и терпеть не надо. Потому что кажется, что он заводится снова от похабного шепота, от больших сильных ладоней, от распирающего чувства наполненности, от плавно толкающегося в него члена. – Блять… – ему не хватает воздуха, чтобы договорить. Внутри становится совсем горячо, влажно, Тёма обнимает его почти до хруста и наконец тоже стонет: низко, утробно, с облегчением. Дальше всё сливается в одно яркое нечеткое пятно: теплые струи в спину, бегущая по телу и уходящая в сток пена, второй раунд, потому что он снова хочет, чувствуя себя голодным, и Тёма даёт ему с готовностью, не спрашивая, не рефлексируя, просто заполняет собой до предела и остается рядом. Они курят у форточки, дым уплывает на улицу, желтый свет ночника лижет Тёмино уставшее лицо. – Чего смотришь? Только не говори, что ещё раз, Коньков, я конечно изумительно хорош, но на третий заход меня не хва… – Костя не дает договорить. Хватает за край футболки, кроме которой на Тёме ничего нет, притягивает к себе, целуя; отстраняется с мягкой улыбкой, затягиваясь горечью у самого фильтра: – Идём спать. Завтра вставать рано. Глубокой ночью, когда чья-то тачка во дворе захлебывается сигнализацией, Костя тревожно подскакивает на своем месте, выдергивает ствол из кобуры, судорожно пытается нащупать ногами тапочки. Тёма щурится, еле разлепив глаза, тут же садится, шарит по полу в поисках выключателя от ночника: – Что случилось? Кость? Костя оборачивается на трель звонка. Его мобила на кровати исходится, съезжая и мелькая экраном. Номер не занесен в записную книгу, но последние четыре цифры Костя за эту неделю успел выучить наизусть. – Сучонок...