Маскарад

            Игорь, делая глоток обжигающего крюшона, щурится от яркого света и пёстрых костюмов. Вот мелькает бирюзовый муар, вот пролетает что-то алое, вот шуршит дымный тюль, вьётся в танце жёлтый атлас. И всё это — в вычурных венецианских масках, с сверкающими на свету камнями, с шелестящими перьями.       Гром думает, что соглашаться на этот маскарад было плохой идеей, хотя сам — в чёрном с капюшоном плаще и белой простенькой маске. Серёжа так и не сказал, в каком именно костюме придёт. Смеялся и говорил, подмигивая: «Разве не в этом смысл маскарада? Спрятаться за маской или угадывать, кто твой собеседник».       Поэтому Игорь тщательно всматривается в веселящуюся толпу в поисках костюма, в котором мог прийти Разумовский. Он переводит взгляды с цветастых арлекинов на сияющих коломбин, на ослепительные плащи.       Стучит хозяйская трость. В зал заходит — врывается — фигура в пламенном плаще, острую маску такого же алого цвета наполовину скрывает капюшон. Весёлым огоньком домино проскальзывает между вальсирующими, проплывает мимо смеющихся масок и, крадясь около стены, добирается до угрюмого как питерское осеннее небо капуцина.       Хитро смеётся небесная лазурь в прорезях маски и тянет капуцина из тени, вовлекает его в вьющийся вальс. А Игорь и не против: двигается, летает, повторяя движения за домино, сверкающим озорным и таким родным взглядом. Они носятся в этом разноцветном водовороте света и смеха, и Гром даже начинает улыбаться. Тихо, как бы про себя, но глаза выдают, и домино ещё ярче сияет.       А затем, проносясь мимо других гостей, тянет за собой в тёмные безмолвные коридоры капуцина – уже не угрюмого. Домино улыбается – ухмыляется – и прикладывает палец к губам, когда Гром начинает говорить.       Они петляют по сумрачным коридорам мимо запертых комнат, из которых раздаются лишь шелест тканей, скрип мебели и тихие смешки. Смеющийся огонёк утягивает Игоря в одну из таких пустых тёмных комнат. Щёлкает дверной замок и необходимость в масках отпадает, но никто не спешит их снимать: Разумовский наслаждается небольшой, но красочной игрой, а Гром наслаждается довольным Серёжей.       Сначала шелестят под учащённое дыхание и тихое хихиканье плащи – чёрный и огненный, падая на пол. Затем трещит кровать под тяжестью двух судорожно хватающихся друг за друга тел. Рубашки, штаны и бельё быстрыми резкими движениями отправляются в неизвестное двум гостям направление. Игорь ощущает дикий прилив возбуждения – от гибкого и податливого Разумовского, от сумрака и тишины комнаты, от атмосферы таинственности.       Последними слетают маски. И Игорь видит раскрасневшееся лицо, прикушенную нижнюю губу и потрескивающие бесовским огоньком глаза. Рыжие волосы, растрепавшиеся под капюшоном и маской, кончиками щекочут шею Грома.       Оба обнажены друг перед другом. Оба подпускают друг друга слишком близко. Настолько, что более им не спрятаться ни за какими масками, ни за молчанием, прерываемым тяжёлыми вздохами и тихими стонами.       Игорь притягивает к себе Серёжу, почти вжимает его в себя, руками блуждая по чужому – родному, драгоценному – телу, стискивая бока, оглаживая бёдра.       Разумовский льнёт к Грому, ластится словно кошка, губами проводя – кусая и зализывая – по щетинистому подбородка, по обветренным губам, по мускулистой шее, по ключице.       Они сливаются воедино – в поцелуях, в сначала медленных, затем резких и быстрых движениях, в учащённом дыхании, в стонах – Игоревых хриплых и Серёжиных звонких. Они переплетаются ногами, руками, стараясь смотреть – видеть – друг на друга, чтобы не упускать малейшие изменения в выражении лиц, чтобы любоваться друг другом, чтобы впитывать друг друга ещё больше, ещё полнее, ещё сильнее.       Они растворяются в друг друга – снова и снова, всю ночь, до утра, пока уставший хозяин не обойдёт свой дом в поисках загулявших гостей.