Пуля на вылет

      Чувство стыда начало преследовать его с того момента, как он узнал, что из себя представляла красная армия. Их идеология могла вытянуть Британию из её отвратительного положения. И Тому было больно осознавать, что несколько лет назад именно он нанёс одному из её основателей серьёзный ущерб. Возможно, он и заслужил этого, но что Торд мог бы сказать, когда Томас его обвинял? Да и если задуматься, он до последнего не втягивал друзей в это. Том мог бы придумать много аргументов, но самый главный из них "цель оправдывает средства". Кто-то, вероятно, мог бы с этим поспорить, но точно не Том. Не тот, кем он является сейчас.       Томас устал от этого ребячества друзей, совершенно отказывающихся углубляться в тему. Они просто продолжали создавать хаус. Он действительно скучал по временам, когда он сам был вечно пьяным непоседой, из-за которого страдали Мэтт и Эдд. Они, помнится, постоянно успокаивали его каждое рождество, или что-то в этом роде. Однако, похоже, когда он наконец морально повзрослел, те упали до его прошлого уровня развития. Прискорбно, но он должен был двигаться дальше.       Подать заявку на вступление в красную армию не стало проблемой. Особенно учитывая, что Томас уже имел неплохую военную подготовку. Он мог вечно рассказывать про свою коллекцию автоматов, про то, насколько хороши его рефлексы стрельбы. Он стрелял ровно в цель даже когда был пьян, что лишь доказывало его мастерство.       Надежда на то, что стыд уйдёт после вступления в красную армию, так сказать возместив этим ущерб, пропала в первый же день тренировок. Все там были моложе его, а в глазах их была невероятная страсть к планам красной армии. Такой интерес мог быть только у молодёжи. И, вероятно, если бы они узнали…Ох, если бы они узнали, что сделал Том с тем роботом, должно быть, они возненавидели бы его всей душой. Томас боялся сблизиться с ними и случайно проговориться об этом, так что он не стал начинать общение вообще. Поначалу Мэтт с Эддом писали ему письма, но затем перестали. В конце концов он почти ни с кем не разговаривал, но это не мешало ему быть лучшим среди всех новобранцев.       Он был раньше на войне, но та была слишком хаотичной и закончилась тогда же, когда они отправились на поле боя. Том не успел причинить смертельный вред кому-либо. Или он просто не помнил этого? Он ещё убил большое количество зомби, однако те уже давно не были людьми. Так что, было лишь полное незнание, что будет, когда он убьёт своего первого настоящего врага. Он также с трудом носил ту форму, которую ему выдали. Как он вообще мог носить что-то после того проступка? Чувство, будто ты грязен, было невероятным. Особенно на поле его первой битвы, где повсюду был пепел и лёгкий туман. Это было то самое место, которое отражало все ужасы войны, с окопами и отвратно воняющими трупами.       Томас убил первого человека в тот вечер, и это было странное чувство. Вернее было бы сказать, что странным было то, что само осознание убийства отсутствовало. Он ждал полного разделения жизни на до и после, но этого не произошло. Было лишь лёгкое облегчение, что он наконец принёс красной армии и Торду помощь. Однако, этого не хватало, он делал слишком мало. Тогда, полностью успокоенный отсутствием угрызений совести за убийство, он продолжил. Один труп на его руках скоро превратился в двадцать, потом в сорок. Он не считал дальше, было просто бессмысленно.       В боях он чувствовал себя наиболее комфортно; всепоглощающий стыд из-за того, что он просто дышал тем же воздухом, что и Торд, пропадал. В те моменты он понемногу выплачивал свой "долг" перед Красным лидером. А та форма, ношение которой вызывало столько дискомфорта и ненависти к себе, ощущалась как вторая кожа. Но он всё равно не мог смотреть сослуживцам в глаза или говорить с ними. Если бы не построения и отсутствие необходимости произносить "Так точно", Томас бы уже забыл собственный голос. И, возможно, он был бы рад забыть его, как и свою внешность, и свою жизнь вне поле боя. Когда он мог приносить Лидеру помощь.       Он переводился в новые отряды в течение года, поскольку его успех был невероятен. Он мог убить больше людей, чем весь отряд целиком. Ему выдавали через чур много медалей, и от этого Тому было тоскливо. Он их не заслужил, не заслужил даже часть из них. В конце концов у каждой такой медальки была одна судьба: быть отправленной к Эдду и Мэтту. Они снова начали писать ему и, казалось, скучали. Но Томас перестал чувствовать что-либо, помимо долга перед Тордом. Ему даже не снились кошмары с трупами и войной, о которых писали в книгах.       Но книги действительно оказались правы в самой обстановке. Томас привык к запаху крови, но к этим землянкам и окопам всё ещё тяжко было адаптироваться. Последний раз он мылся в речке три недели назад, а спал он всё это время, используя шинель как подушку и покрывало одновременно. Паек, тем не менее, был не так плох, и Томас не имел право жаловаться, что он белоручка, и жизнь в грязи ему неприятна. Наверное, однополчане думали, что Том – самый закалённый жизнью солдат, потому что он часто слышал, как его нахваливали. Но они ошибались. Томасу было некомфортно от обезображенных лиц трупов, втоптанных в землю его же ботинками. Но чувство стыда не давало открыть ему рот и сказать об этом.       Слух о том, что он – лучший стрелок всей краской армии, его раздражал. Потому что он так не считал. И потому, что из-за этого слуха Торд, вероятно, узнал о том, что теперь его бывший враг – двигательная сила армии.       У него были незначительные раны из-за боёв, но это никогда не доходило до лазарета. До этого момента. Пуля пробила его ногу насквозь, боль была невыносимой. Всё тело болело, а кровь была повсюду. Он впервые видел на себе не чужую кровь за столь длительное время. И это было бы отличным концом – погибнуть от кровопотери, вернув тот ущерб, причиненный Торду всем, чем можно было. Действительно звучит по-уёбски самопожертвовенно. И, естественно, он не умер. Какая жалость.       Обстановка больницы контрастировала с привычными боями. За то время ему казалось, что той жизни, без зловоний трупов, грязи и автоматов, не существует. И ощущать эту летающую в воздухе хлорку было поразительно. Душ был превосходен даже с раненной ногой. И Томас мог поклясться, что эта жизнь была идеальна после того мрака войны. Но он не мог наслаждаться ей. Чувство стыда снова доказывало это. Он был слишком бесполезен. Это чертовски раздражало. Он был зол сам на себя до ужаса. Хотелось рвать и метать. — Ваша рана не так страшна и скоро заживёт, — голос медсестры был излишне мягок, — Вот только после обследования мы обнаружили у вас рак глаз. Боюсь, вы не дееспособны для службы более.       Том был разбит. Это чувство сломленности описать было невозможно, поскольку он испытал весь набор отрицательных эмоций и одновременно с этим…Ничего. Он вскоре не мог даже осознать, что сказала девушка. "Недееспособность" – это словно реквием по сердцу и мыслям. Он ненавидел себя, он не хотел стать обузой, он не хотел ничего, кроме как вернуться в поле кровавой мясорубки.       Ему начали сниться битвы, пока он пролёживал оставшийся срок в лечебнице. Это всё ещё не были те кошмары. Наоборот – те сны ощущались как глоток воздуха. Они были детальными и наполненными тем, что Томас знал превосходно; он с трепетом во снах лежал в окопах, готовясь держать оборону от врага. Посыпаться в больнице же было ужасно, он надеялся остаться во снах навсегда.       Полный крах для него случился тогда, когда ему пришло письмо. Восхитительной красоты печать красной армии, подпись лично от её лидера. Все увидевшие это письмо ликовали Тому, что тот наверняка получит приглашение на скорый банкет красной армии, или что-то даже лучше. Том никогда с ними не говорил, поэтому такие комментарии воспринимались странно, даже с учётом, что они были его соседями по палате. С чего бы им так трепетать из-за него? И, к тому же, вероятнее всего, это лишь оповещение, что Тома казнят. Или ещё что похуже. Но он ждал именно смерти. "Я лично приглашаю тебя на банкет, старый друг."       Томас опешил. Это было даже не близко к тому, чего он ожидал. Хотя, возможно, Ларссон устроит показательною казнь уже на банкете? Хотя, красная армия, кажется, никогда не обладала такой жестокостью. Но такая кровожадность в адрес Тома была бы довольно уместной.       Он пришёл туда в своей любимой шинели, которую он носил поверх замызганной толстовки. В конце концов, у него не было ничего более официального. Всё празднество он держался поодаль присутствующих, мучительно ожидая момент истины. Было заметно, что Торд слишком часто смотрит в его сторону, несмотря на очевидную занятость знатных людей попытками поговорить с ним. Том не смог выдержать час пребывания здесь, поскольку уродливый шрам лидера был отчётливо виден при таком ярком освещении. Единственный плюс мероприятия – так это возможность выпить вино. Которое, конечно, не его любимый вид спиртного, но он не так часто выпивал на войне и в лазарете, как хотелось бы.       Том поспешил удалиться на балкон, где пробыл изрядное количество времени. Он насторожился, как делают это ветераны, когда послышался скрип двери. Цоканье ботинков на платформе разразило вновь возникшую после скрипа тишину. Красный лидер встал рядом, облокотившись на перила балкона локтями. — Ты пришёл, — он сказал это несколько меланхолично, что настораживало Тома всё больше — И, кажется, избегал меня весь банкет. — Мне жаль, — он не смог выдавить из себя ничего больше этого.       Торд повернулся к нему лицом, предоставив на рассмотрение свою изуродованную половину лица. Чем-то она напоминала те самые тела, что находил Том на поле боя, и это заставило с горечью сглотнуть. Единственный глаз смотрел на него испуганно, не ожидая, видимо, от Томаса такое благородство. — Тебе не должно быть жаль,— он прошептал это с тревогой.       Затишье. Том – насколько мог в этой напряжённой ситуации – наслаждался звучанием цикад, поскольку давно не слышал насекомых. Он даже не уловил момент, когда Красный лидер закурил сигарету. Не слишком ли дёшево для него курить обычные сигаретки? — Зачем ты пошёл на поле боя? — Давно вы об этом узнали? — похоже, алкоголь подействовал, раз он смог вести с ним диалог. — "Вы"?— Торд тихо усмехнулся, — В любом случае, ты знаешь, что вопросом на вопрос отвечать не очень вежливо. И всё же, Я узнал об этом, как только получил отчёт о новобранцах. Так могу ли я получить свой ответ? — Я хотел извиниться. — Извиниться? Перед кем же? — он то шептал, то просто говорил тихо. — Перед Вами, — Том поборол себя, наконец поворачиваясь к Ларссону всем телом, а не только лицом, — Я не мог спать из-за мыслей о том инциденте. Те кошмары были ужасны, ты, должно быть, даже не знаешь, какого это…Но я просто жил в бездне из чувства вины и стыда, периодически отвлекаясь на Эдда с Мэттом и их глупости. Поэтому я подумал, что единственный путь к моему прощению – вступить в армию. Я убивал с мыслями, что смогу этим отплатить тебе. — Ох, — его лицо было полно ужаса, а не механическая рука болезненно дрожала. Что он имел ввиду? К чему вообще была такая напуганность? Томас был в недоумении. — Ох? — Прости, я не могу не подстраиваться под душевную слабость, — Торд выглядит разбитым.       Он мягко дотронулся рукой до чужой скулы, вызывая тем самым небольшую неловкость. Вокруг было темно, однако одежда Торда выбивалась из-за своего ярко-красного цвета. В эту красноту элегантно вписывались и шрам, и повязка; Том в первый раз за вечер взглянул в его лицо без стыда. Он даже посчитал шрам на его лице обворожительным. Железная рука сжимала окурок. Том ухмыльнулся её занятному дизайну того же красного цвета. — Мне жаль, что ты винил в этом себя. Мне жаль за те кошмары, за этот стыд, — Торд всё продолжал шептать, — это лишь вина моей небрежности, Томас. — Я выстрелил в тебя гарпуном. Я заслужил это. — Том аккуратно и медленно убрал чужую руку со своего лица. — Я выстрелил в тебя бомбой из огромного робота. Это я не заслужил ничего хорошего от тебя. Ты не должен был сюда вступать, не должен был попадать в больницу, не должен был приходить на этот банкет…— Торд, казалось, начал сильнее нервничать, как только его руку без разрешения убрали, но он продолжал говорить довольно размеренно. — Однако я здесь. С раком глаз и с травмой колена.       Сначала Торд молчит, не решаясь ответить. Затем сладко вздыхает. — Я хочу встретиться с тобой завтра, только с тобой. Без банкета или чего-то ещё. Тебе будет удобно? Я сообщу время в письме. — Что ж, думаю, я согласен.