Я заберу твою боль

– Потому что это все бесполезно, – сказал Ичикава и снова выпил, закашлялся и помотал головой, унимая спазм в горле. – Как бы я ни старался, чего бы я ни достиг… Я всегда останусь ребенком, которого не любил папа. Я уже даже не могу просто… ему назло, понимаете? Просто – стать крутым, добиться всего, чего у него никогда не было. И думать: вот, старый хрыч, видал? Понял теперь?.. А я не могу. Потому что он уже ничего не увидит. – Вот это – хуже всего, – кивнул Атсуши. – То, что он уже ничего не увидит. Не узнает. Ноль шансов исправить причиненный вред. – Или хотя бы отыграться, – пробормотал себе под нос Иссей. – Хотя, у меня-то пока еще есть такая возможность… Но как-то не думаю, что это сработает. – А это неважно, – яростно помотал головой Ичикава. – Штука в том, что это все равно иллюзия. Отомстить можно только за ту боль, что причинили уже сформированной личности. Отомстить и отпустить, и забыть… И жить дальше счастливо. А когда тебя обижали в детстве… – Человек, который смеется, – неожиданно сказал Атсуши. Все замолчали, глядя на него с интересом, и он поспешно пояснил. – Ну, в книжке… там детей уродовали, чтобы вырастить из них шутов. Запирали в бочке, чтобы они не могли расти и становились карликами. Выворачивали суставы, ломали и неправильно сращивали кости. Главному герою разрезали рот, чтобы казалось, будто он смеется… – Жуть какая, – Ичикаву передернуло, и он поспешно выпил снова. – Я просто… Я думаю, что мы – как эти дети. Ущерб уже не возместить. Мы не станем нормальными, даже если очень сильно постараемся… Мы уже выросли вот такими. Скрюченными и изуродованными на всю жизнь. Все трое задумались над сказанным и в полном молчании выпили еще по три рюмки, пока наконец Иссей не встрепенулся. – Так, хватит меланхолии, – решительно тряхнул он волосами и со стуком поставил стопку на стол. – Кажется, мы засиделись. – Точно, – с облегчением поддакнул Атсуши. – Пойдемте дальше. Там на углу еще отличный бар. И раменная напротив, я бы уже перекусил… – Отнесу бутылку, – подвел итог Ичикава, подхватил бутылку с остатками виски и отнес бармену – они вернутся завтра или на днях, когда настроение будет таким же паршивым, как сегодня, и допьют ее. А сейчас для смены темы нужна другая обстановка и другой напиток. Хорошо бы, конечно, сразу другая жизнь, но Атсуши уже давно не верил в перерождение душ. Да и вообще ни во что не верил. Не получалось. Иногда Атсуши казалось, что он, Тетсуши Ичикава и Иссей – совершенно разные люди, ничего общего не имеющие ни во внутренних своих человеческих качествах, ни во внешних их проявлениях. Ичикава – энергичный, целеустремленный, острый на язык, иногда даже грубоватый, но всегда неизменно чуткий к окружающим, очень явственно считывающий и чужое смущение, и чужое пренебрежение. Иссей – добрый, смешливый и чувствительный, иногда нарочито изысканный, но обычно очень простой и мягкий в общении. Он сам – бессильный, плаксивый, болезненно гордый и угрюмо замкнутый, только и ждущий внимания к себе, чтобы вцепиться в человека и присосаться к нему как к источнику недостающей энергии. Настолько не похожих друг на друга людей еще поискать. Но, как ни странно, роднило их одно: детские травмы. Ичикава, как самый продвинутый и решительный из всех, успел сходить к психиатру и получить диагноз: комплексное посттравматическое расстройство. Вот те, кто пережили, например, крушение поезда или падение с моста, страдают обычным посттравматическим расстройством. С ними один раз случилось что-то страшное, выбившее их из колеи, и им нужна помощь специалиста, чтобы прийти в себя и справиться со стрессом. А они трое… ну, можно сказать, что в детстве Атсуши летел с моста каждый раз, как отец входил в его комнату или хотя бы просто замечал его присутствие. Каждый раз, когда он начинал кричать. Каждый раз, когда он бил маму, брата или его самого. Атсуши падал с моста настолько часто и так долго, что буквально вырос вот таким – вечно летящим в пропасть. Как это вообще можно было вылечить, если болезнь, вот это самое расстройство, стало основой его личности? Он, конечно, пытался, но был уверен, что если и найдется способ, то исключительно где-то внутри него самого – опять поднимала голову его исключительная самовлюбленность и полагание себя мерилом всех вещей на свете. Так что Ичикава то ходил по врачам в попытках излечиться, то пил беспробудно, пытаясь забыть о том, что летит в пропасть. Атсуши то читал книжки по психологии и пытался развязать внутри себя узлы, которые едва мог даже нащупать, то просто смирялся с тем, что рано или поздно ужас закончится, когда он достигнет дна и погибнет. А Иссей… Иногда Атсуши казалось, что Иссей еще тогда, в ужасном своем детстве, научился летать. Наверное, так бывает с очень храбрыми и от природы оптимистичными людьми – когда их сбрасывают с моста, они не видят иного выхода, кроме как обернуться птицей… По сути, изнеженный и кажущийся самым хрупким Иссей был сильней их всех. Он помнил о том, что с ним происходило в детстве, он чувствовал ту же боль, но… при этом он не падал ежесекундно, вопя от ужаса или замирая от обреченности. Каким-то образом он научился взмывать над собственными страхами и увечьями, хотя бы на время полета становясь свободным… В первый раз увидев его крылья, Атсуши уже не мог заставить себя отойти прочь. Вцепился мертвой хваткой, безмолвно умоляя: помоги! Научи стать таким же, как ты! Таким же сильным, великодушным, добрым, бесконечно терпеливым… Помоги не упасть, ведь ты же знаешь, что за голодные чудовища распахнули свои пасти на дне этой пропасти… Иссей конечно же помог – позволил быть рядом. Вслушиваться, вглядываться, снимать паттерны поведения. Жить и дышать в такт. И когда Атсуши, как обычно ненасытный в своем желании обладать всем ценным и красивым, в какой-то момент предсказуемо попросил о еще большей близости, не отказал и в этом. И Атсуши на какое-то время стало легче – секс всегда его утешал и примирял с действительностью, а секс с Иссеем помог пережить очередной виток саморефлексии с очередным горьким разочарованием в себе и приступом черной тоски. Это было то, над чем Ичикава только глумливо подсмеивался, не понимая, насколько проще и сладостней удовлетворять телесную нужду с тем, кто тебя понимает и никогда не требует того, чего ты дать не можешь – просто не способен в силу своих уродливых травм. С тем, кто никогда не оттолкнет, взаимно очарованный и взаимно сочувствующий. Иссей, принимавший его восхищение с неизменной благодарностью, мог одним своим прикосновением унять боль, даже не подозревая, в каком месте у Атсуши болит в этот раз. Женщины, девушки – они почти всегда появлялись в жизни Атсуши с обещаниями, сладкой нежностью и обволакивающей заботой. Каждая из них манила в свои объятия, будто шепча всем телом: «Я заберу твою боль, я дам тебе дом, со мной ты не будешь одинок». Атсуши каждый раз верил, но боль никуда не исчезала, даже когда очередное мягкое нежное тело обнимало его всем своим естеством. И через какое-то время понимал, что его тяготит навязанный другим человеком дом, а неодиночество с той, которую не любишь, переносить гораздо тяжелей, чем вечное свое сиротство… Иссей не обещал ничего. Не завлекал, не обволакивал, не трепетал. Не был нежен и заботлив. Не старался удержать или контролировать. Он просто существовал рядом, дышал, смеялся и горячо выдыхал от откровенных прикосновений, угловатый и жесткий на ощупь, требовательный и прямолинейный, такой непохожий на всех, с кем Атсуши раньше имел дело… С Иссеем и в постели было проще, чем с любой из женщин. С ним Атсуши хотя бы не боялся ежесекундно, что причинит боль или еще как-то навредит. Несмотря на все свое изящество и утонченность Иссей был сильным и мог дать отпор в том случае, если Атсуши занесет. Не то чтобы он себе хоть раз позволял подобное, но всегда этого боялся, потому что в страшных снах, всегда приходящих неожиданно и нападающих исподтишка после самых счастливых и сладостных моментов близости, Атсуши делал ужасные вещи. Просыпался с колотящимся сердцем и слезами на глазах, смотрел на ту, что мирно спала рядом… и понимал, что так не может. Жить в постоянной погоне за избавлением от боли и постоянным страхом причинить боль другому человеку… У Иссея и этой проблемы не было. По крайней мере, он никогда ни о чем подобном не рассказывал. – Как у тебя получается? – спросил Атсуши однажды, когда они еще только начинали узнавать друг друга. Он лежал на боку, подсунув локоть под щеку и завороженно глядя на улыбающегося с закрытыми глазами Иссея. – Что получается? – голос у него был мягкий, легкий, чуть подрагивающий – словно крылья бабочки. Атсуши бы очень хотел, чтобы его голос звучал так же беззаботно и почти радостно… – Ну, вот так… – Атсуши смущенно улыбнулся, когда Иссей открыл один глаз и посмотрел на него искоса. – Быть таким… открытым. Несмотря на все. Иссей хмыкнул, улыбнувшись, и тоже перевернулся на бок, оказываясь нос к носу с Атсуши. – Это просто свойство характера, – произнес он медленно, утренний свет, льющийся из окна, путался в его ресницах и мягко обрисовывал скулы. – У меня получается отстраняться и… не думать о плохом каждую секунду. – Я тоже не думаю… не каждую секунду, – смутился Атсуши, но Иссей обнял ладонью его щеку, так утешающе и тепло, что сразу же расхотелось оправдываться. Он опустил ресницы и придвинулся ближе, находя губами губы, обнимая тонкое горячее тело, вздрагивая от яркого, такого искреннего движения в ответ… И следующие полчаса действительно не думал ни о чем плохом. Вообще ни о чем не думал. А спустя пару часов проснулся от кошмара, в котором красивое лицо Иссея разлеталось в кровавые клочья под его кулаками, сел в постели с колотящимся сердцем, обнял себя за плечи, сжимая, удерживая внутри рвущийся крик… И почувствовал горячее прикосновение ладони между лопаток. – Это неправда, – произнес голос Иссея тихо и напористо. – Это просто сон. Этого не случилось и никогда не случится. И Атсуши расплакался – горько и сладко, от отчаянья и облегчения одновременно. Шанс все исправить – призрачный, абсолютно нереалистичный, но все-таки шанс – появился неожиданно, и сперва Атсуши даже не воспринял его всерьез. – Мне Отомэ-чан рассказывала, – негромко, будто нехотя пробормотал Яги, пряча глаза и катая по тарелке одинокий орешек, который так и не удалось достать из скорлупы, – что она после… ну, этого всего. Короче, ей было плохо. Атсуши кивнул, привычно окорачивая порыв разозлиться, обидеться, а то и хуже – провалиться в очередной приступ самобичевания. Все упоминания о бывших и том, как он с ними обошелся (конечно же плохо), вызывали в первую секунду взрыв отрицания, обиды, а потом, после осознания, – тоскливое чувство вины. Почему-то получалось так, что Яги дружил или близко приятельствовал со всеми женщинами, с которыми Атсуши более или менее долго встречался. И каждый раз, как он расходился с очередной девушкой, Яги был тут как тут со своим сочувственным плечом, о которое можно было опереться. Причем, это не выглядело так, будто бы он специально сближался со всеми его бывшими, нет, все начиналось еще во время активной фазы их отношений, а потом… а потом просто не заканчивалось. Именно Яги его бывшие плакали в жилетку, когда уходили от Атсуши. Правда, до сих пор он не пытался этим давить на мозг, прекрасно понимая, что просто так люди не расстаются, и возвращать то, что успело подойти к своему концу, смысла нет. Так что Атсуши терпеливо вздохнул, ожидая продолжения, и Яги наконец-то поднял на него глаза, криво улыбаясь. – В общем, она услышала про одну… ну, это секта, наверное. – Секта? – не такого поворота Атсуши ожидал, но Яги длинно вздохнул, кивая и подливая им еще виски. – Там, в общем, мужик есть один, – начал он, неловко усмехаясь, словно пытаясь показать, что сам не верит в то, что рассказывает. – Вроде как то ли святой, то ли мошенник. Короче, надо к нему попасть, он послушает тебя, и если решит, что у тебя достаточно хреново все… он заберет твою боль. – Что? – оторопел Атсуши. – Это как? Яги смущенно помялся, хмыкая, а потом решительно выпил и сморгнул набежавшую слезу, махнул рукой. – Да черт его знает. Отомэ-чан сказала, что он просто берет тебя за руку – и все. Будто весь мрак из души высасывает. – То есть, ей помогло? – скептически поинтересовался Атсуши, но Яги, все так же криво ухмыляясь, кивнул. – Ага. Замуж через месяц собирается. Все у нее хорошо, вроде… А вот эта новость уже вызывала иррациональную обиду. Атсуши, конечно, понимал, что тоже был виноват в их разрыве, и счастья Отомэ-чан заслуживала, как никто другой… Но сама мысль о том, что какой-то мужик взял ее за руку, и она забыла обо всем, что между ними было… – Ну что же, – попытался он быть рассудительным. – Рад за нее. Надеюсь, с замужеством у нее все сложится удачней… – Ну да, ну да… – Яги покивал. – Я не про то. – А про что? – Ну… может, тебе съездить к этому мужику? Это где-то в Ибараки. Атсуши от неожиданности сглотнул пересохшим горлом и поспешил выпить, чтобы выиграть немного времени. Правда, это все равно не помогло. Ну не мог он серьезно воспринимать такое предложение. – Да ну, чушь же какая-то, – сказал он как можно мягче, с почти вопросительной интонацией, чтобы Яги не обиделся на резкость. – Так ведь не бывает. – Не бывает, – согласился Яги, который и не думал обижаться. – Но вдруг сработает? С ней же сработало. А Отомэ-чан – вот вообще не из этих внушаемых девочек, сам знаешь. – Знаю, – вынужден был согласиться Атсуши. – Но все это как-то… А ты сам веришь в такие штуки? – Неа, – Яги безмятежно покачал головой. – Но, я думаю… если что-то такое существует, то оно работает вне зависимости от того, веришь ты в это или нет. Так что почему бы не попробовать? Мысль была настолько здравой, что Атсуши даже оторопел на секунду. Но потом Яги снова разлил по стаканам, и Атсуши решил, что подумает об этом всем завтра, на трезвую голову. – А там у храма нет парковки, – сказал ему работник службы проката на станции Камиогава. – Можете велосипед взять, а лучше пройдитесь пешком, всего час-полтора ходу, а настраивает хорошо. Вы же к старику? – Вероятно, – пробормотал Атсуши, ежась от смущения. – У нас тут много приезжих, и все к старику идут, – доверительно сообщил работник, кивая. – Вы не беспокойтесь, он всех принимает, но вот сможет ли помочь – это не от него зависит. Как боги решат. – А имя у него есть? У старика этого, – спросил Атсуши, доставая пачку сигарет – уже начинало колотить от волнения. – Есть, наверное, – философски вздохнул работник, – только его никто не знает. Старик и старик, он тут полтора года как живет при храме, так его все и называют… Это раздражает, думал Атсуши, шагая вдоль дороги: с одной стороны – забранный бетонными плитами откос, поверх которого буйно топорщилась лесная зелень, с другой – спуск к деревенским домам. Какой-то непонятный старик, какие-то чудеса, и все относятся к этому, как чему-то, что само собой разумеется. Пришел непонятно откуда безымянный мужик, поселился при храме, начал лечить паломников – и все рады. И мужик, которому дали кров и еду, и храм, в который потекли пожертвования, и, конечно же, паломники, которые воображают себе, что излечиваются… Даже жители городка довольны – у них появилась такая яркая достопримечательность! Все теперь едут в их богом забытую деревню, чтобы старик подул на их вавки… И всем плевать, что это мошенничество, главное, что люди верят. Или не верят, а все равно идут, потому что отчаяние толкает и не на такое. Вот Атсуши ни во что не верит, а прется черт знает куда по деревенской дороге – чтобы что? Чтобы какой-то старик взял и чудесным образом излечил его? Избавил от кошмаров почти каждую ночь, от тоски и неуверенности, от черного отчаяния, от холодной пустоты, которая вытягивает из него любую радость, любые чувства… Неужели это вообще возможно – чувствовать себя как-то иначе чем расколотой на миллион черепков оболочкой человека, в которой нет ничего, кроме годами запертых ярости и боли, и от любого неосторожного движения черепки могут разлететься в стороны, и весь смрад гниющей души выльется на окружающих… Неужели можно просто бродить по краю обрыва и не смотреть вниз, не срываться в пропасть ежесекундно, даже в те моменты, которые, казалось, самой природой предназначены для радости и празднования жизни?.. Неужели удовольствие и счастье бывают не сиюминутными, неужели возможно жить без всепоглощающего чувства вины и стыда за то, какие решения принимал в своей жизни, за то, каким человеком в итоге стал?.. Наверное, стоило бы заранее выпить, чтобы хоть немного расслабиться и не накручивать себя, но Атсуши надеялся, что небольшая поездка за рулем среди полей и лесов настроит его на умиротворенный лад. А прогулки пешком его обычно больше заводили, чем расслабляли, так что у неожиданно появившихся на повороте храмовых ворот Атсуши остановился почти с досадой. Прошел уже час? Или это какой-то другой храм? Написанная от руки, размытая дождями табличка на замшелом камне гласила: «Я заберу твою боль», а это означало, что Атсуши пришел по адресу. Вот только входить в храм в таком настроении… Он сел прямо на землю у ведущей вверх по склону лестницы к святилищу и закурил, стараясь выровнять дыхание и успокоить мысли. Он в любом случае пришел сюда, так что стоит просто помолиться. Атсуши уже давно привык молиться, толком не веря в то, что это на что-то влияет. Молитва была ритуалом, как и многие другие вещи в его жизни – чем-то, что успокаивало не хуже, чем несколько глотков виски. Пару сигарет спустя Атсуши с удивлением признал, что здесь – спокойно. Тихо. Несмотря на его опасения, паломников пока не наблюдалось, он сидел у ворот храма в полном одиночестве, только редкие машины проезжали мимо по своим делам. Шелестели на ветру деревья, мягко пригревало весеннее солнце, и пахло здесь так… как когда-то пахло дома. В родном городе. В те несколько месяцев после смерти отца, когда Атсуши еще думал, что он способен быть счастливым, и вот сейчас, когда все наладилось… Здесь воздух пах так же – свободой, свежестью и надеждами. Пожалуй, Атсуши это нравилось. Пожалуй, ему бы и вправду хотелось хотя бы ненадолго поверить, что это чувство, это предвкушение долгой и счастливой жизни еще можно вернуть. Докурив, он поднялся и, вдохнув полной грудью сладкий деревенский воздух, начал неторопливо подниматься по лестнице к храму. Сигарета тлела в пальцах, а Атсуши казалось, что у него нет больше сил, чтобы даже просто поднять руку и затянуться. – Старик взял мою ладонь в свои, – произнес он медленно, через силу. Через силу же усмехнулся. – Этот человек – он и правда старик. Лет сто ему, не меньше… Иссей, бледный, ошеломленный и оттого еще более красивый, смотрел на него то ли с ужасом, то ли с надеждой. – И что… что произошло потом? – спросил он, замирая. Атсуши стало резко стыдно, и это, как ни странно, придало ему сил. – Старик заплакал, – сказал он, будто извиняясь. – Заплакал? – растерялся Иссей. Атсуши кивнул. – Сказал, что… – Атсуши сглотнул, произнести это вслух было слишком тяжело. – Сказал, что не сможет мне помочь. Сказал, что боль лежит в фундаменте моей личности. Сказал, что если он заберет мою боль… меня просто не останется. Я сломаюсь. Не найду другой опоры… Получается… Все, что я есть, – это моя боль. Если не станет ее… – Неправда, – быстро и жестко ответил Иссей, его черты заострились, будто бы он боролся с гневом. – Ты – не твоя боль. В тебе очень много… всего. Другого. Я знаю. Я вижу тебя. Ему так легко было верить… Атсуши покорно кивнул, опуская взгляд. – Ну… значит, боль занимает настолько существенный объем, что я разрушусь, если ее убрать. Несущая конструкция. Оцепенение, накатившее после возвращения из Камиогавы и державшее его последние несколько дней словно в состоянии глубокой заморозки, анабиоза, начало отступать только в эти секунды. Он чувствовал себя лягушкой под весенним ломающимся льдом – еще сонной, но уже начинающей ощущать изменения температуры вокруг и внутри себя. И ощущения эти совсем не были приятными… – Значит… – попытался усмехнуться Атсуши, – значит, придется жить вот так. Всегда. До конца. Больно. Это всегда было больно – каждую секунду, даже если он старался не думать и не вспоминать… – Для нас нет спасения, – прошептал Иссей, обнимая его. Его объятия не обещали ни облегчения, ни утешения, но в его руках Атсуши парадоксальным образом почувствовал себя спокойней. Цельней. Надежды не было, но… Он все равно был не одинок. Атсуши был с тем, кто принимал его и расколотым. Кто понимал, каково это – падать, и не требовал сию же секунду измениться к лучшему. Кто просто дарил удовольствие от близости и трепещущее, никогда не иссякающее чувство влюбленности. – Спасибо, – пробормотал Атсуши, изо всех сил стараясь не расплакаться от переполнявших чувств. Но Иссей грустно улыбнулся и поцеловал его так, что сдерживаться стало невозможно. Наверное, эти слезы были самыми сладкими за всю его жизнь. Атсуши падал в этих крепких объятиях точно так же, как падал с самого детства, но сейчас он точно знал, что Иссей удержит, не допустит того, чтобы он достиг дна, и голодные пасти чудовищ не сомкнутся на его горле.