Супрематическая симфония завтра или Пятый элемент

Когда с тобой во внешней реальности пятый месяц происходит очень насыщенное ничего, начинаешь учиться отвечать на вопрос «Как дела?» чем-то более разнообразным, чем «Все в порядке». Слишком скучно каждый день говорить одно и то же, но ведь что-то говорить надо, поэтому начинаются всякие: «Сегодня съел банан» или «Узнал, что лысые кошки на самом деле рождаются волосатыми, а лысеют уже потом». Закономерно, что в ответ звучит что-то типа: «А что-нибудь полезное ты сегодня сделал?» На это можно загадочно усмехнуться (предпочтительно), а можно ответить правду (которую почти все стараются пропускать мимо ушей, зачем тогда спрашивают?). Обычно, говоря о полезности, имеют в виду какой-то ощутимый результат определенных действий. Но полезность – неизмеряемая из-за своей субъективности величина. Если исходить из своей картины мира, то коэффициент полезности у вопроса «Как дела?», например, вообще отрицательный. А для кого-то без таких вопросов немыслима коммуникация. Вот только проблема, как обычно, не вскрывается внешними вопросами, внешней коммуникацией и вообще любыми инструментами внешней реальности. Потому что все проблемы, все «дела», которые «как» - они внутри. Иногда так глубоко, что и не докопаешься. Приходится рыть себя, буквально поднимать пласт за пластом, чтобы найти ответ. Чтобы понять вектор движения. Чтобы уловить суть. А суть, бывает, звучит настолько тихо, что замираешь в неподвижности, выключая одну за другой все системы жизнеобеспечения, все маячки и маркеры присутствия, чтобы они своим шумом не отвлекали. Не сбивали с мысли. С поиска. Поиска главного. Они не были братьями по крови, но что значит кровь, когда вы дышите в одном ритме и ваши сердца бьются в унисон? Они были единым целым, все пятеро, поэтому, когда произошел тот случай, ни один даже не рассматривал такой вариант – просто отойти в сторону и положиться на волю судьбы. Никто не знал, что именно произошло и какие силы стоят за исчезновением Имаи. Версий было множество, и каждая нелепей другой. Полиция и вовсе не знала, за что хвататься. В результате они отправились на поиски сами: Хошино взял на себя Кюсю, Окинаву и все мелкие южные острова; братья Хигучи занялись центральной и южной частью Хонсю, по пути прихватив еще и Сикоку. А Сакураи отправился на север – в Тохоку и на Хоккайдо. – Ты ведь любишь, когда попрохладнее? – невесело хмыкнул Толл, похлопав его по плечу, и Атсуши кивнул, улыбаясь от неловкости. Ему не терпелось поскорее отправиться в путь, тем более, что он был почему-то уверен, что его направление – самое правильное. Правда, рассказать остальным причину своей уверенности он так и не решился. А все дело было в том, что за прошедшие с исчезновения дни ему трижды снился Хисаши, и все три раза во сне его обступали белые острые льды и почти черная синь. Выглядело это довольно пугающе, но Имаи в его снах вовсе не был напуган. Наоборот, он был чем-то чрезвычайно увлечен и заинтересован, вот только Атсуши никак не мог разглядеть, чем именно. Впрочем, пока над всей Японией царил душный, жаркий, выматывающий август, и Атсуши подозревал, что даже на самом севере Хоккайдо – на мысе Соя – еще нет ни льдов, ни хотя бы прохлады. Поэтому ему предстояли долгие и тщательные поиски – от самого озера Касумигаура, где в тот день, когда пропал Имаи, кто-то видел в небе странных крупных птиц, летящих так высоко, что невозможно было разглядеть их породу даже в бинокль. Самая нелепая зацепка, какая только могла бы быть, и полиция, конечно же, не принимала ее в расчет. Но Атсуши нужно от чего-то отталкиваться, а больше в тот день во всей стране не произошло ничего необычного. Он понятия не имел, как искать пропавшего человека, но раз это был не просто какой-то посторонний парень, а Хисаши… наверное, он надеялся на чутье. На шестое чувство. На мистическое откровение даже, может быть… Почему-то он был уверен, что найдет Имаи. Именно он. Рано или поздно. Несмотря на то, что Атсуши не верил в судьбу, он точно знал, что это – судьба, которой не избежать. Имаи, скорей всего, посмеялся бы над его нелогичностью… И Атсуши готов был все отдать, лишь бы приблизить тот день, когда Имаи сможет над ним посмеяться. Если спросить его, какого он цвета и формы, то наверняка ответит, что он – черная звезда. А на самом деле – серебряный треугольник. Похожий на айсберг: самая верхушка на поверхности, а все остальное – глубоко под водой, в темноте. И чем ниже, тем больше вот этого, скрытого. Какая уж тут звезда. Вообще все получалось довольно органично: серебряный треугольник, синий прямоугольник, желтый круг и красный квадрат. Только с собой как обычно – никаких ассоциаций. Как будто даже выпадаешь из этой идеальной супрематической картины. Но мыслей о собственной неуместности никогда не возникало. Что это вообще такое – чувствовать себя лишним среди своих? По какому признаку? Свои на то и свои, что в их компании ты всегда на своем месте, чем бы ни был занят… Проблема только в том, что трудно собрать паззл, когда не знаешь, как выглядит его пятая деталь. Поэтому приходится перебирать один за другим жалящие пальцы куски льда, пока не найдешь нужный. Или пока пальцы не потеряют чувствительность к холоду. В той, прежней жизни, которая, видимо, окончательно завершилась в тот момент, когда он отправился в свое бесконечное путешествие, Атсуши редко бывал северней Сендаи, поэтому первый конфуз случился очень скоро, едва стоило первым признакам зимы тронуть небольшой городок рядом с национальным парком. – У вас неподходящая для такой погоды обувь, – сказала ему, стучащему от холода зубами, женщина в крохотной цветочной лавке, куда он забежал погреться. – Да, – смущенно признался Атсуши, разглядывая свои щегольские туфли. – Кажется, мне уже стоит купить что-то потеплее и поустойчивей… Женщина усмехнулась, кивая. Она была такой красивой, что от взгляда в ее сторону слепило глаза, и Атсуши старательно смотрел в пол, чувствуя позабытое за последние месяцы волнение. – Я принесу вам горячего чаю, – сказала она, скрылась в подсобном помещении и почти тут же вышла с дымящейся чашкой в руках. – Вот. Выпейте и сразу согреетесь. Атсуши послушно глотнул обжигающей жидкости, и голова тут же закружилась, колени мягко подогнулись, и он обнаружил себя сидящим на пухлом диване. От чашки, все еще зажатой в его руке, исходил ароматный пар, от запаха которого внутри что-то мягко сжималось – так пахло дома, давным-давно, когда он был совсем маленьким, а мама заваривала ему при простуде отвар из лесных трав… – Простите, – пробормотал он, чувствуя, что краснеет, будто подросток. – Давно не получалось выспаться, и я… – Спите, спите, ничего страшного, – ласково сказала женщина и легко коснулась его волос, смахивая налипшие снежинки, и это было так приятно, что он даже прикрыл глаза. И, кажется, заснул тотчас же, и даже увидел сон... Да, это наверняка было сном, ведь на самом деле ничего подобного с ним не происходило?.. В этом сне Атсуши жил в большом светлом доме с небольшим волшебным садом, он жил там с женой – красивой как Юка-Онна и ласковой, как мама. У них были дети: мальчик постарше и девочка помладше, и он совсем не боялся этого. Наоборот, в этом сне они всей семьей ездили в горы на пикники, а еще летом на пляж в другую префектуру, и Атсуши вел машину, жена сидела в пассажирском кресле рядом, а дети на заднем сидении всю дорогу пели песни, и они с женой не могли сдержать счастливых улыбок… Сон все длился и длился, и чем дальше, тем глубже Атсуши проваливался в его красочное нутро, тем прочней увязал в нагромождении милых подробностей: кошка, заснувшая на его приготовленном на выход костюме, поступление сына в университет, отсвет от огонька свечи в бокале с вином, который обнимают тонкие белые пальцы жены… Все было так правильно, так размеренно, так… так, как и должно было быть. Идеальная жизнь, о которой он всегда мечтал, но почему-то всегда был уверен, что это простое житейское счастье ему совсем недоступно. Вот только… Вот только Атсуши чего-то недоставало в этих идиллических картинах. Он жил в чудесной сказке день за днем, месяц за месяцем, год за годом, и чем дальше, тем сильней ощущал, будто что-то потерял за всей этой уютной суетой. Что-то невероятно важное, без чего Атсуши еще недавно не представлял своей жизни. Вспомнить бы, что… «Аччан!» – будто бы звал его кто-то издалека, голос был знакомым, и каждый раз перед внутренним взором вставал нечеткий, будто бы дробящийся образ человека, когда-то так хорошо знакомого и даже любимого, но почему-то вычеркнутого из памяти. Голос этот никак не давал ему покоя, не позволял окончательно забыться, все свербел и надоедал, звал из теплой вечной весны в ледяную зимнюю стужу. И Атсуши понемногу начал грустить снова. Он становился все более замкнутым, все более рассеянным. То, что еще недавно вызывало воодушевление и даже счастье, больше не радовало, а наоборот казалось… неправильным? Искусственным. Фальшивым. – Что с тобой происходит? – в конце концов спросила его жена, за годы жизни вместе не постаревшая ни на день, все такая же красивая и свежая, как в день их знакомства в… В цветочном магазине?.. – Мне кажется, что это все не на самом деле, – признался Атсуши, глядя на нее почти со страхом. Только сейчас приходило осознание того, насколько странна та жизнь, которую он вел все это время. Насколько странен мир, в котором он живет. И насколько странна, даже потустороння эта женщина, с которой он оказался связан на много лет… Пытливо заглянув ему в глаза, жена вздохнула, качая головой. – Было глупо пытаться тебя удержать, да? Я знала, что рано или поздно ты догадаешься… Но подумай: здесь у тебя есть все, о чем ты мечтал – без усилий, без постоянных сопутствующих проблем. Идеальная жена, идеальный дом, идеальные дети. Идеальная жизнь. Ты готов от этого всего отказаться? – Но ведь я сам – совсем не идеальный, – возразил Атсуши. Все полнее наплывающее ощущение ирреальности происходящего отметало страх. Нечего бояться, если это все – просто морок, фантазия. Наведенная галлюцинация. – Мне не место в идеальном мире. К тому же… мне кажется, что мечтал я все-таки о чем-то другом. Я не могу сейчас вспомнить, о чем или о ком именно, но… Отпусти меня? Пожалуйста. Мне нужно… мне очень нужно найти кого-то. Это невероятно важно. Она кивнула, грустно улыбаясь. – Ну что же… тогда… просыпайся. Просыпайся, Аччан! – крикнула он резким, в секунду налившимся стеклом и сталью голосом. Из сна его выдернуло, будто пробку из бутылки – резко и почти болезненно. Виски ломило, шея и поясница ныли, а когда Атсуши открыл глаза, то едва не застонал от резанувшего по нервам яркого света – за окнами цветочной лавки было ясное утро, и солнечный луч бил прямо ему в лицо. Оказалось, что он так и сидит на диване все с той же чашкой в руках, и над горячим чаем до сих пор вьется ароматный дымок, вот только… судя по всему времени с тех пор, как он вошел в цветочную лавку, прошло изрядно… – Пожалуй, тебе хватит, – маленькая, абсолютно седая старушка в праздничном фурисодэ забрала чашку из его онемевших рук. Атсуши вздрогнул, переводя на нее взгляд. Эта старая женщина… она была ему откуда-то знакома, но он никак не мог понять, где видел ее раньше… – Спасибо за прекрасную жизнь вместе, Аччан, – произнесла старушка, кланяясь, и Атсуши похолодел. Он узнал ее – это была его жена из сна. Та самая невероятной красоты молодая женщина, что встретила его в этом цветочном магазине… когда? Когда? Сколько времени он проспал? – Не бойся, – сказала старушка, почувствовав его ужас. – Прошло всего пять недель. Твой друг все так же развлекается и даже соскучиться не успел. – Ты знаешь, где он? Старушка со вздохом покачала головой. – Знаю только, что ему ничего не угрожает, так что не переживай. Однажды ты его обязательно найдешь. И… попробуй обратиться к господину и госпоже Карасу, которые живут в префектуре Аомори. Возможно, они слышали, куда она унесла этого мальчика… – Она?.. Кто – она? Старушка улыбнулась так, что морщинки разбежались лучиками по всему ее лицу. – Сам узнаешь в свое время… Или не узнаешь, если не поторопишься. Так что – ступай. Ступай, пока я не передумала и не оставила тебя себе до скончания веков! Атсуши выбежал из цветочной лавки под яркое солнце и, не оглядываясь, быстрым шагом шел, куда глаза глядят, еще несколько кварталов. И только после этого остановился и огляделся по сторонам. Хорошо, хотя бы, что было уже не так холодно. Зима заканчивалась. Он ее проспал за чашкой чая… А вот еще такой вариант: синтезированные существа-гибриды. Они вроде бы и воображаемые, но на самом деле на каком-то пласте реальности они реальны: сфинксы и гарпии, химеры и вольпертингеры. Это генетическое джигсо: перемешать кусочки нарезанной ДНК, а потом складывать из них картинки, глядя, что выходит. Обычно получается что-то совсем нежизнеспособное. Очень редко получаются сказочные гибриды вроде алконоста или русалки. А еще реже – существа, которые выглядят как обычные представители своей породы. Вот только на самом деле ничего обычного в них нет. Крови разных предков зовут их, раздирая разум на части. Такие существа почти всегда безумны. Но при этом почти всесильны... Вот только редко найдется человек, которому они захотят помочь. Только тому, кто примет их такими, какие они есть, не разбирая, что именно в них принадлежит какому миру. Ну… ведь есть люди, которым все равно, из каких частей ты собрал себя? Которые не твердят раз за разом: только посмотри на себя, как тебе не стыдно, ты не должен быть таким, ты должен быть сяким… Люди, от которых не хочется сбежать. Иногда океан шумел ночами так сильно, что Атсуши не мог заснуть. Он выходил на террасу и смотрел в темноту, где что-то громко дышало, скрипело и ворочалось, и сходил с ума от тягучего, бессильного, как во сне, беспокойства. Он жил в доме Карасу во уже вторую неделю – поначалу госпожа Карасу выхаживала его, измотанного и больного после долгих месяцев скитаний и поисков, но вот уже третий день, как Атсуши был почти здоров, а ничего так и не изменилось. С ним по-прежнему любезно и даже дружески вели беседы за вечерней выпивкой, его обильно и невероятно вкусно кормили, ему выделили удобную и красивую спальню… Но на все просьбы рассказать, знает ли господин Карасу, куда пропал Имаи, тот только качал головой и обещал, что об этом они поговорят немного позже. Вот только позже все никак не наступало, и Атсуши уже начал подозревать, что не наступит никогда. По крайней мере до тех пор, пока он не сделает то, чего от него ждут…. Да, он мог только догадываться, что ждут от него именно этого, но весь его жизненный опыт подсказывал вполне определенное развитие событий. Господин и госпожа Карасу были братом и сестрой, близнецами, похожими настолько, что в первые дни, в полубреду и горячке Атсуши даже думал, что это один человек, который чудится ему в разных образах. Небольшое белое, как лепесток лилии, лицо с печальными глазами и маленьким нежным ртом, узкие плечи и бедра, длинные чуткие пальцы, тонкие брови вразлет, высокий заостренный нос с горбинкой… Только у Мари-чан ее густые волосы были пострижены в каре, а Масамицу-кун носил свои длинные, почти до лопаток, собранными в хвост. Когда Атсуши впервые увидел брата и сестру вместе, он даже с некоторым разочарованием нашел между ними еще несколько незначительных отличий, но все равно сходство было невероятным. Брат с сестрой жили в старинном роскошном доме на самом краю высокой скалы – буквально у самой террасы начинался обрыв, сто или даже двести метров пустоты, а дальше – соленая пена бьющегося о каменные уступы океана, острые обломки и круглые сутки бурлящая смерть… Атсуши не решался подходить к обрыву, у него голова кружилась от одной мысли о том, что пропасть находится так близко. Только ночью, в полной темноте он мог заставить себя выйти на террасу и закурить, дрожа от иррационального страха невидимой высоты. Найти это место было так сложно, что Атсуши едва не погиб, пытаясь. Все, что у него было, это слова цветочницы из Тоно, что где-то в Аомори живут некие господин и госпожа Карасу, которые могут помочь ему в поисках. Он обошел пешком почти всю префектуру, расспрашивая полицейских, листая пухлые справочники в телефонных будках и справляясь у местных жителей в глухих деревнях. Раз сто ему попадались отдельные люди и целые семьи с фамилией Карасу, но никто из них понятия не имел об Имаи и о том, где его искать. В конце концов он заболел от постоянного стресса и недоедания – взятые в дорогу деньги у Атсуши кончились еще в Мияги, так что сначала он продал на стихийном ночном рынке свой автомобиль и стал передвигаться на электричках, а еще через пару месяцев ему пришлось расстаться и с дорогими часами и продолжить путешествие уже пешком. Лежа на тонком футоне в копеечной гостинице городка Икокума, Атсуши чувствовал, как его тело плавится от высокой температуры, горло дерет, а дышать становится все трудней из-за постоянного хрипа в груди. Перед глазами плыли странные, потусторонние образы: бело-синие ледяные иглы, будто в калейдоскопе складывающиеся в причудливые узоры; знакомые ладони, твердые пальцы в привычных мозолях от струн, задумчиво постукивающие по заиндевевшему стеклу; чьи-то гигантские зрачки, нависающие над бескрайним ледяным простором, – и колкая вьюга остужает его горящее лицо, и чей-то голос все зовет его: «Аччан!..», но он не в силах не то что с места сдвинуться, а даже пальцем шевельнуть. В какой-то момент ему показалось даже, что он умирает, и это было очень страшно и обидно, Атсуши даже заплакал от отчаянья, что он так и не нашел, так и не спас Имаи из сюрреалистического ледяного плена, а вместо этого сгинул сам. Ему слышался треск птичьих крыльев из-за распахнутого окна, вороний грай, и чудилось, что стервятники слетаются к его ослабевшему телу в ожидании скорой трапезы… Но именно в эту минуту сквозь пелену слез он увидел незнакомое и очень взволнованное женское лицо. А потом прохладная ладонь коснулась его лба, и Атсуши застонал от короткого удовольствия, потянулся к этой ласковой руке… Но на этом, видимо, силы его окончательно истощились, и черное небытие накрыло его с головой, отключая все органы чувств. Очнулся он уже в этом пустынном и роскошном доме на скале – вдали от людских поселений, вдали от любой цивилизации. Госпожа Карасу, Мари-чан, как она попросила к ней обращаться, сказала Атсуши, что они с братом услышали на рынке Икокумы, куда приехали пополнить запасы провизии, о том, что какой-то невероятно красивый и не слишком здоровый юноша ищет их по всей префектуре. Узнав, что он остановился в гостинице, они захотели с ним встретиться, но обнаружили Атсуши в тяжелом состоянии и решили забрать его к себе и позаботиться о нем. – Мы живем здесь практически в изоляции, – призналась Мари-чан, смущенно улыбаясь, – так что для нас в радость принять гостя. Прошу вас, не спешите нас покинуть. Она отводила взгляд, но уже немного пришедший в себя Атсуши не мог не замечать, как загораются румянцем ее щеки, едва она позволяет себе посмотреть в его сторону. Как она нервно сжимает пальцами влажное полотенце и как ласково касается его лба, отводя от лица отросшие за время скитаний волосы. Если бы у него не было цели, Атсуши непременно задержался бы в этом доме на столько, сколько потребуется, чтобы сделать эту прелестную девушку счастливой, но… его ждали. Хисаши ждал его уже почти полгода, а он так ни на шаг и не приблизился к разгадке его исчезновения. Все, решил Атсуши, прислоняясь плечом к столбу террасы и закуривая. Пора. Невидимые часы, отсчитывающие дни, недели и месяцы его поисков, ровно в эту секунду пробили очередной раз – нужно было собираться в путь. Иначе он может не успеть к сроку. Он понятия не имел, что за срок и кем он назначен, но чувствовал его всем своим существом. Нужно идти дальше, на север, сквозь шелестящую осень, становящиеся все прохладней дни. Только зимой он сможет найти Имаи, в этом Атсуши был уверен. Довольно отдыха в приятном обществе. Если господин и госпожа Карасу не захотят ему помочь информацией, не страшно. Спасибо им, что помогли выжить и приютили на пару недель… Он уже почти докурил, фоном обдумывая, сколько времени займет дойти из поместья на краю океана до переправы на Хоккайдо, и получится ли заработать в портовом городке Ома достаточно, чтобы не умереть с голоду в ближайшие дни, и чтоб еще хватило на паром до Хакодате, как за его спиной зашелестели двери и раздались тихие, легкие шаги. – Господин Сакураи? – позвала Мари-чан нерешительно, и Атсуши обернулся, невольно улыбаясь. Она зажгла лампу в спальне, и теперь ее хрупкая фигурка на фоне подсвеченной изнутри бумаги дверей выглядела еще тоньше, а лица было совсем не разглядеть. – Вы еще не спите? Уже поздно… – Увидела, что вы вышли, и… – она вздохнула, всплескивая руками, словно крыльями, в своем вечном черном домашнем кимоно. Атсуши стало немного стыдно. – Не волнуйтесь за меня, – мягко попросил он. – Я привык полуночничать. – Я… – Мари-чан поколебалась, но все-таки сказала: – Я боялась, что вы уйдете этой ночью. Атсуши сглотнул, чувствуя, как начинают гореть уши. – Я бы предупредил. Не стоит подозревать в меня в неблагодарности и неучтивости… – Я не… Простите. Я не это имела в виду. Она опустила голову и выглядела такой потерянной и несчастной, что Атсуши не выдержал. Между ними все было понятно с самого начала, но все-таки он думал, до этого не дойдет. Надеялся – где-то в глубине своей жадной души, – что она все-таки решится, но не верил в это до последнего… Но теперь, когда терять было уже нечего, Атсуши подошел к ней вплотную и обнял, и Мари-чан тут же доверчиво прильнула к его груди. – Послушайте, – прошептал он, против воли утыкаясь носом в ее ароматные волосы. – Я скоро уйду, и нам не стоит… – Я знаю, – перебила его Мари-чан. – Именно поэтому… именно поэтому нам стоит… Аччан?.. Он не мог сопротивляться. Не после того, как она приподнялась на цыпочки и поцеловала его – робко и почти неумело. После этого поцелуя Атсуши увел ее обратно в спальню, задвинул двери на террасу и выключил свет. Больше они не разговаривали. Только один раз, когда он уже было хотел сделать все как можно безопасней, но Мари-чан решительно притянула его к себе выше и обняла бедрами, Атсуши осторожно спросил: – Не боишься, что получится ребенок?.. – Я не… у меня не может быть детей, – голос Мари-чан неожиданно дрогнул, она отвернула лицо, в темноте ее глаза блеснули слишком ярко, и Атсуши торопливо поцеловал ее, слизывая непрошенную влагу с глаз. Все получилось даже лучше, чем он надеялся: у Мари-чан было немного опыта, но Атсуши ей так явно нравился, что это искупило и обоюдную неловкость, и обычное в таких случаях напряжение. – Не говори ничего, – попросила она в конце, улыбаясь и прижимая ладонь к его щеке. – Я сама все знаю. Это не важно. Важно только то, что сейчас. Атсуши кивнул, выдыхая с облегчением. Он осторожно коснулся следа от неосторожного поцелуя на ее длинной шее. – Если твой брат узнает… – Он знает. Атсуши осекся, приподнявшись на локте и уставясь в ее бесхитростные глаза. Она снова улыбнулась и потянула его обратно. – Мы думали, кому из нас лучше к тебе пойти и… решили, что лучше так. Ведь… так правда лучше? Тебе так проще? Он торопливо кивнул, прижимая ее к себе, пряча ее лицо на своей груди… Пряча свое лицо, которое неожиданно загорелось от предположения, что Масамицу-кун мог бы прийти к нему тоже. Сумбурные мысли метались и бились, словно влетевшая в дом птица – Атсуши не знал, что и думать по этому поводу. Эта часть любви всегда находилась в той области, в которой он чувствовал себя максимально неуверенно. Он обычно знал, как порадовать женщину, и точно знал, чего хочет сам… Но красивые мужчины, как правило, вызывали у него смущение и волнение – своей недоступностью, своей идеальностью… Тем, что им самим совсем ничего от Атсуши было не нужно. Но Масамицу… Мари-чан усмехнулась, потираясь носом о его пылающую кожу и легонько целуя. – А ведь ты был бы не против, правда, Аччан? Может… мне позвать его? Он будет рад. – Нет, – торопливо оборвал ее Атсуши, прижимая тонкое тело к себе плотней, словно кто-то пытался вырвать Мари-чан из его объятий. – Не нужно. Мне хорошо с тобой. – Я бы тоже… осталась, – тихо сказала она, помолчав. И Атсуши облило жаром от ее слов. Он не знал, что и думать, но… может быть, это был его шанс узнать о себе что-то новое? Понять, что же он все-таки чувствует, и способен ли он чувствовать хоть что-то подобное?.. – Я ничего не знаю о том, кто и зачем забрал твоего друга, – сказал Масамицу-кун под утро, когда у них уже не оставалось сил, а усталость парадоксальным образом так и не наступила, – но я знаю, что за птиц видели пролетающими над озером Касумигаура больше года назад. Это реликтовые белые орлы из парка Ширетоко. Их там очень мало, никто даже не знает, сколько… И в последний раз их наблюдали в парке больше пятидесяти лет назад. – Почему ты думаешь, что это они? – спросил Атсуши. Ему было ужасно неловко вести такие разговоры, даже не выбравшись из постели, но брат с сестрой, казалось, не испытывали совершенно никакого смущения по этому поводу. – Мы их видели, – коротко ответила Мари-чан. – Мы их знаем, – эхом откликнулся Масамицу, и Атсуши почему-то поверил им сразу и безоговорочно. – И вы думаете… – Белые орлы никогда не улетают так далеко от своих скал, тем более летом – климат Хонсю им слишком жарок. – Но ведь орлы не могли похитить человека? Разве может орел поднять такой вес? Масамицу только вздохнул, выбираясь из-под одеяла. Сейчас, без одежды, в предрассветной полутьме его можно было отличить от сестры только по длинным распущенным волосам, и от недавних воспоминаний о том, каким он ощущался на ощупь, как эти волосы скользили между пальцев, в животе сладко ныло. – Если птицы, которых считают вымершими, появляются в месте, где никогда не обитали… это уже можно считать невероятным событием. Если в то же время в том же месте происходит что-то настолько же невероятное, вроде бесследного исчезновения человека… Эти два происшествия нельзя не связать между собой, как тебе кажется? Атсуши эта логика уже, после года с лишним поисков, казалась сомнительной, но, с другой стороны, у него так и не находилось других зацепок. Все те же необычные птицы, которых никто не видел, все те же люди, раз за разом глядящие на фотографию Хисаши и качающие головами… Теперь он по крайней мере знает, что это за птицы и где они обитают. – Значит, парк Ширетоко… – сказал он, хмурясь. Мари-чан утешающе погладила его по руке. – Тебе лучше отправиться в путь до полудня, – сказала она с сочувствием. – Так ты сможешь уехать от шторма, который закроет паромную переправу на пять дней. Одиночество – штука крайне неприятная. Когда никого рядом нет, возникает ощущение, что реальность начинает плыть и утекать сквозь кончики пальцев. Необходима стабилизация, и пятеро человек создают идеальную схему напряженности, резонируя и удерживая материальный мир в нужной точке. Но когда ты остаешься один, особенно надолго… Разум может играть с тобой самые разные шутки. Испытывать на прочность. Подсовывать невероятности… Иногда, если долго пробудешь один, можно и богом себя возомнить, и пророком. Или просто гением. И почти всегда это болезненные состояния – неуравновешенности, неумения найти опору. Боги, пророки и гении, измучившись в стерильности своего разума, создают в нем целые миры, и почти всегда эти миры несчастливы и чересчур реальны. Ведь что может сильнее привязать к реальности, чем бесконечное балансирование? Сосредоточиться на прекрасном и несбыточном можно в относительном довольстве и покое – когда у тебя есть хоть что-то, всегда хочется большего, и воображение здесь – отличный помощник. Даже падая в пропасть, можно отключиться от реальности – она больше не нужна, ведь нет надежды на спасение. Но когда реальность рассыпается, раня своими жесткими осколками, сложно избежать искушения хвататься за них в попытке сложить что-то новое, небывалое… Вот только новое из осколков старого сложить почти всегда невозможно. Получится только уродливая путаница, которую время и законы бытия в результате все равно растащат в стороны, как ни цементируй чужой и своей кровью. Поранят, изрежут, изломают, перемелют и – вернут все на свои места. Тайфун застал Атсуши в Имакане: несмотря на не слишком убедительные возражения, Масамицу-кун отдал ему свою машину – роскошный новенький «ягуар» последней модели, а Мари-чан собрала в дорогу объемную кожаную сумку с одеждой и сменной обувью, все, на удивление, идеально подходящего ему размера. Так что переправиться на Хоккайдо получилось быстро, а отъехать на более-менее безопасное расстояние от берега – еще быстрей. Тайфун был сильным, и пережидал его Атсуши две ночи в небольшой семейной гостинице в деревне – как оказалось, кто-то из его благодетелей ухитрился распихать по всем его карманам деньги, так что Атсуши в ближайшее время не стоило волноваться о пропитании и ночлеге… Правда, это все вызывало у него странные ощущения. Он не привык к такой благотворительности и не мог отделаться от мысли, что брат с сестрой вот так заплатили ему за последнюю ночь, проведенную в их доме. Наверное, Атсуши должен был бы чувствовать себя униженным такими предположениями, но почему-то испытывал только благодарность и знакомое по работе маятное ощущение собственной недостойности подобных подарков. Не так уж он и постарался, чтобы принимать это все… Как ни пытался Атсуши не думать о произошедшем, два дня вынужденного простоя и вечный дождь за окном не могли не увести его в рефлексию. Так что двое суток он занимался только тем, что ел, спал, смотрел в мутное от стекающих потоков воды окно, пил самогон, который хозяин соседней забегаловки гнал из самолично выращенной тыквы, и пытался пережить произошедшее. Получалось не очень: возможно, из-за того, что он еще не до конца поправился после лихорадки, а, возможно, и из-за достаточно крепкого, хоть и вкусного самогона Масамицу и Мари-чан в его воспоминаниях упорно сливались в одного человека неопределенного пола. Подробности же и вовсе куда-то уплывали вместе с мутными струйками дождя, бесконечно льющимися по стеклам. Атсуши помнил только свои ощущения: волнение, удивление, удовольствие… Он помнил, что ему очень понравилось, да и его партнерам, судя по всему, понравилось тоже… Но воспроизвести произошедшее в памяти, чтобы пережить еще раз, посмаковать какие-то самые яркие моменты, никак не выходило… В результате на вторую ночь Атсуши что-то причудилось, и он решил, что сейчас самым лучшим и правильным будет выйти под дождь, чтобы почувствовать, как тугие струи воды обнимают его тело. Он даже рубашку снял, оставшись в одной тонкой футболке. Вышел – и тут же моментально промок, продрог до костей, но из какого-то вечного своего упрямства стоял под ливнем еще минут десять, пока в холле гостиницы не зажегся свет и не выглянул хозяин. – Сакураи-сан, – позвал его старик, неодобрительно разглядывая своего мокрого постояльца. – Вам пневмонии мало было? Идите в дом. Атсуши окатило острым стыдом, от которого стало жарко даже под ледяным дождем. Откуда хозяин гостиницы знал о его болезни? Да и вообще… Таким тоном – усталым, но заботливым – с ним говорил только один человек в жизни – мама… Мама! – прошило озарением Атсуши. Он не говорил с матерью все эти месяцы, она, наверное, с ума сходит от беспокойства! – Можно воспользоваться вашим телефоном? – спросил Атсуши, войдя в прихожую. У него зуб на зуб не попадал от холода, и хозяин сунул ему плед, прошел на кухню, загремел чайником… – Ночь на дворе, – проворчал он наконец, возвратившись в гостиную. – Куда вы собираетесь звонить… – Я… – начал было Атсуши, но хозяин его оборвал: – Я позвонил вашей матери еще вчера, когда вы только объявились, – сказал он, тяжело глядя Атсуши в глаза. – С ней все в порядке, нечего трезвонить среди ночи. – Откуда вы… – пробормотал Атсуши, вглядываясь в лицо старика и приходя во все больший ужас. – Кто вы?.. – А сам-то как думаешь? – спросил старик, знакомо усмехаясь. Но этого не могло быть, такого в принципе не бывает… – А что из случившегося с тобой за последние месяцы в принципе бывает? – отвечая на его невысказанные мысли, философски спросил старик, покачав головой. – Снежная дева, продающая букеты? Человек-птица неопределенного пола? Орлы, которые унесли Хисаши куда-то на север? – В заповедник Ширетоко, – автоматически поправил его Атсуши и тут же спохватился, чувствуя, как колкие мурашки ползут по загривку и заставляют ежиться. – Значит, это все неправда? Ничего этого не происходило? Тогда… что вот это все? Я что... в бреду? Или… я умер? Старик вздохнул, качая головой, поднялся на свист закипевшего чайника. – Не знаю. Но, думаю, если бы ты умер в двадцать три, меня бы тоже не было. Это было логично… хотя, какая логика может быть у горячечного бреда? Атсуши смотрел на старика во все глаза, поражаясь тому, что еще вчера, приехав в деревню и сняв комнату, он не заметил их потрясающего сходства. Наверное, дело было в том, что хозяин был совершенно не похож на его отца, а себя Атсуши как ни старался не мог представить старше тридцати. А этому человеку было… за пятьдесят? За шестьдесят? Или даже больше? Атсуши пытался вглядеться в его черты, чтобы… запомнить на будущее? Нет, скорее, в этом было что-то от извращенного любопытства, с которым копаешься в неприятных воспоминаниях. Хозяин был определенно стар – и морщины, и тяжесть во взгляде выдавали возраст. Но вместе с тем черты юного Атсуши отчетливо проступали и в его лице, и в его теле. Неожиданно показалось даже, что этот старик по сути гораздо моложе его самого – по крайней мере он точно свободней, если не физически, то душевно. Вот как плавно движется, как усмехается самым уголком губ, как смотрит – словно знает о нем все-все-все… Наверняка так и было, но от мысли об этом Атсуши прошило неожиданно резким приступом стыда, и он отвел взгляд, кутаясь в колючий, но невероятно теплый плед. Пока старик расставлял чашки на столе и разливал чай, из спальни вышла одна из его кошек – полосатая, с нервно подрагивающим кончиком поднятого вверх хвоста – и запрыгнула на стол, сунула нос в чашку. – Ну что ты хулиганишь, – неожиданно мягким, даже дрогнувшим от нежности голосом произнес хозяин и подхватил кошку под лапы, поднял, прижимая к груди, а та мурлыкнула и боднула его в подбородок. И в этот момент Атсуши так отчетливо увидел себя: эта вечно полусмущенная улыбка, эти брови, сдвинутые в попытке удержать сентиментальные слезы, и эта неизбежная влага в уголках глаз – просто от того, что кто-то маленький и трогательный у тебя в руках, и невероятная любовь пополам с жалостью выворачивают тебя наизнанку… – Значит, это то, что меня ждет? – все-таки не выдержал и спросил Атсуши. Старик глянул поверх кошачьих ушей и хмыкнул: – Это зависит только от тебя. Будущее, знаешь ли, не статично… – Он погладил кошку и добавил негромко: – Одно могу сказать точно – если откажешься от Хисаши, вряд ли твоя жизнь станет счастливей. – Я бы и не смог, – пробормотал Атсуши, чувствуя, как предательски загораются скулы. – В смысле… он ведь нас собрал. И все такое… Старик глянул на него остро и вздохнул, снова утыкаясь носом в свою кошку. – Не бойся этого, – посоветовал он. – Любить Хисаши сложно, но главное – не забывать, что он всегда отвечает взаимностью. Просто для него это все… выглядит иначе. Он вообще другой, во многих смыслах. – Я понимаю, – пробормотал Атсуши, сгорая от неловкости. Как этот человек может рассуждать так спокойно? Может, в таком возрасте уже и… не чувствуешь ничего? Старик тихо рассмеялся. – В таком возрасте просто смиряешься со многими вещами. Перестаешь требовать от мира то, что он тебе не может дать. Находишь радость в том, что имеешь… Открываешь для себя прелесть вещей, которыми раньше пренебрегал в погоне за фантазиями. А иногда… иногда совершенно неожиданно получаешь то, о чем и мечтать не смел. Хозяин – Атсуши не знал, как еще его называть, не собственным же именем! – глянул на него еще раз, теперь уже доброжелательно и слегка насмешливо, и кивнул на исходящую паром чашку с чаем. – Выпей горячего и ложись спать. К утру тайфун пройдет стороной, и тебе нужно будет собираться в дорогу. Путь неблизкий, да и время начинает поджимать. Утром дождь и вправду закончился. А с ним и, видимо, наведенный братом и сестрой морок – сумка с вещами, брошенная Атсуши в углу маленькой гостиничной комнатки, превратилась в ком сухих листьев, веточек и перьев, и хозяин потребовал выбросить мусор и подмести за собой пол. Оставленный под навесом новенький, сверкающий свежим лаком автомобиль оказался двумя здоровенными ветками, кое-как перевязанными разлохмаченной соломенной веревкой. – Как я на этом сюда добрался? – растерянно спросил Атсуши, разглядывая то, что осталось от машины, но хозяин только раздраженно головой покачал. – Вопрос в том, как ты выберешься отсюда, – сказал он недовольно. – Пойдем-ка. Он повел Атсуши через анфиладу комнат, и кошки, какое-то бесконечное количество кошек, казалось, всех пород и расцветок, сопровождали их по пути, то появляясь из-за очередной двери, то исчезая. Комнаты тоже были разные: то светлые и просторные гостиные и спальни, изящно и со вкусом меблированные, то крошечные затхлые чуланы, иногда и без окон, зато переполненные каким-то пыльным темным барахлом. И в каждой, в каждой – по одной, двум, а то и трем кошкам за раз! – Сколько их у вас всего? – не выдержал Атсуши, когда очередной пушистый красавец перегородил ему дорогу, тычась под коленку и требуя ласки. – Много, – вздохнул хозяин и погладил кота, взял на руки и посадил на маленькую, будто специально для кота сделанную полочку. – А ты ему нравишься. Он обычно не любит… чужих. Все-таки кошки гораздо умней, чем о них принято думать. В одной из последних комнат Атсуши невольно задержался – здесь на ростовых манекенах висели десятки самых разных нарядов. Перья, шелка, бархат, блестки, тесьма, затейливое кружево… Голова шла кругом от такого великолепия. Он даже украдкой погладил какую-то невероятной красоты кружевную бордовую рубашку с матовой искрой, но хозяин гостиницы окликнул его, и Атсуши пришлось поспешить к выходу. – Кажется, я все-таки стану звездой, – пробормотал Атсуши первое, что пришло в голову при взгляде на ряды автомобилей, занимающие огромную, словно ангар, пристройку. Их здесь было… не больше, чем котов, конечно, но много. Очень много. Неужели это все… – Поменьше фантазируй, – посоветовал старик. – Давай, выбери то, что тебе нравится, и отправляйся. Ты и так тут слишком задержался, меня уже начинает мутить от ностальгии. Трудно было поверить, что вот это все – для него. Выбирай любую, которую захочется. Атсуши даже с некоторым азартом прошелся по рядам, разглядывая машины. Конечно, как он помнил, это все было сном, бредом или наведенной галлюцинацией, но раньше он даже в бреду не воображал себе такие богатства. Машина, впрочем, нашлась быстро – это был тот самый белый, элегантно выстроенный «порше», на который Атсуши уже некоторое время заглядывался, воображая, что купит его себе, как только накопит достаточно. И пусть он наверняка тоже превратится в горстку пыли и старых тряпок, главное – это добраться до заповедника и найти Имаи. А потом… потом Атсуши накопит и купит себе настоящий. Почему-то теперь он был уверен, что все у него отлично получится. Может быть, конечно, он и не доживет до старости, как хозяин этой гостиницы… Но он станет звездой. И с Хисаши поговорит. И… он справится. Точно справится со всем. Время течет незаметно, когда есть дело. Внятная задача. Можно было бы назвать ее задачей на логику, но размышлять в таких категориях слишком… холодно? Да, пожалуй, можно обозначить это так: холодно. Но это не сковывающий воображение и тело холод, напротив, это настоящая ледяная симфония, которую можно видеть и слышать одновременно, внутри которой можно существовать; которую можно использовать как… как арифмометр. Старое слово, такое забавное. Но очень подходящее. Когда находишься внутри, то буквально всем телом чувствуешь, как щелкают воображаемые зубчатые колеса и цилиндры в попытке просчитать нужное решение. Как острые прозрачные льдины сходятся и расходятся, выстригая снежное кружево идеальных пропорций. Эта вечная морозная идеальность немного раздражает, она слишком правильная и из-за этого кажется неуместной. Но… других инструментов нет. Только ледяные ножницы, крупные и мелкие формы, летящий в будущее цвет – фиолетовый, синий, бирюзовый, серебристый, серый… и еще миллион оттенков. – Еще есть зеленый, – произносит чей-то голос за плечом, и руки вздрагивают, льдинки падают из пальцев и бьются, бьются, бьются… в крошево. В неправильные частицы, из которых ничего толкового не собрать! – Еще есть желтый, – твердит свое голос. – И красный. И оранжевый. Как огонь. Ты помнишь, что такое огонь?.. Воспоминания тут совершенно лишние, они не помогут решить задачу. Но сложно забыть, что человек, чей голос звучит за плечом, и есть – огонь. А в присутствии огня работать со льдом – заранее провальная затея. Холод сохраняет, а огонь – уничтожает. Сметает со своего пути. Огонь – плавит... Плавит! Вот в чем дело! Не нужно месяцами собирать льдины в узор, отчаиваясь от их строгой геометричности и ломкости, от того, что они не хотят складываться в задуманное. Можно просто… оплавить огнем лишнее! Спаять напрочно! Выплавить тот самый нужный пятый элемент! И пусть у него нет единого чистого локального цвета. Пусть он не вписывается в простейшую комбинацию плоскостей. Кто сказал, что супрематизм идеален для поиска своей истинной сущности? Ни один чистый принцип не будет хорош в таком деле, потому что чистые принципы – мертвы, а жизнь кипит только в эклектичном сплавлении жанров. В сочетании льда и огня. Звука и слова. Тьмы и света. Пустоты и наполненности… Лед плавится, освобождая скованное сердце, стекая по базальтовым стенам. И огонь обнимает за плечи, не убивая, как опасалось раньше, а согревая. Пробуждая. Пробуждая впервые за все это холодное время… Все, чем занимался Атсуши в последние дни – это лежал в постели, приходя в себя после болезни, ел не слишком вкусное больничное питание и изредка общался с медсестрой, отчитываясь о самочувствии и позволяя себя осмотреть. Все остальное время он был предоставлен сам себе: Юта принес ему эту игрушку, от которой все с ума сходят – Game Boy, но пока Атсуши сумел разобраться только с одной игрой, которая называлась Tetris. Там нужно было складывать фигурки вместе, такая головоломка на время… Наверное, именно из-за этой головоломки он и начал вспоминать. Так всегда бывает со снами: в тот неуловимый момент, пока ты еще находишься между сном и явью, все, происходившее еще недавно, тебе кажется таким ясным, таким четким. Таким логичным и понятным. Даже мысли не возникает постараться запомнить или даже записать все увиденное по свежим следам. Потому что – как же такое можно забыть? Кажется, что яркий сон отпечатался в памяти навечно… Но стоит открыть глаза и пару раз вдохнуть и выдохнуть, осознать, где ты находишься, ощутить свое ноющее от слабости тело и почувствовать запах больницы… как все недавние сны тут же испаряются. В первые сутки после того, как Атсуши пришел в себя, он не помнил, чтобы ему что-то снилось. Он провел в горячечном бреду несколько дней, врачи даже опасались за его жизнь… Но вот он пришел в себя, и кроме легкой слабости – никаких признаков болезни. Огонь, который клокотал в нем все это время, мягко притих, и Атсуши сумел выкарабкаться. Так что он не думал ни о чем таком до тех пор, пока не начал играть в головоломку. Что-то напомнили ему эти падающие сверху геометрические фигуры, да так остро, так отчетливо, что он замер, не дыша, пытаясь ухватить за хвост ускользающее воспоминание… И очнулся только когда игрушка просигналила ему о проигрыше. Вот только теперь он уже кое-что помнил. И чем дальше, тем больше воспоминаний к нему возвращалось. Он помнил дорогу и клонящиеся к земле ветви опаленных багрянцем осени деревьев. Помнил первые снежинки – колкие и жалящие, залепляющие лобовое стекло словно мухи. Помнил ночь в доме старухи-айну: похлебку из рыбы, набитый сеном тюфяк, жуткую черную улыбку от уха до уха – в трепещущем свете очага он сначала не поверил глазам, потом испугался… И только несколько ужасных секунд спустя понял, что это просто татуировка. В дорогу старуха дала ему вяленой рыбы – кажется, больше у нее ничего и не было. Атсуши не хотел брать, но она настояла, и не зря – следующую ночь ему пришлось провести у самых ворот закрывшегося с закатом парка Ширетоко. И он остался бы на улице, если бы не еще одна добрая женщина, позволившая переночевать в своем крошечном домике, оккупированном десятком разноцветных котов. Из вяленой рыбы был сварен суп, который отправился в кошачьи миски, а Атсуши проснулся наутро от странного беспокойства и, выйдя на улицу, увидел неправдоподобно крупных орлов с абсолютно белым оперением, кружащихся над домом… Дальнейшие события вспоминались путано и кусками, как всегда и бывает во сне, особенно, если он вызван затяжной горячкой. Его машина каким-то образом превратилась в белого кота, который остался в доме приютившей его женщины – Атсуши нужно было идти дальше одному. И он пошел, и всю дорогу его сопровождали кружащиеся в небе белые орлы. Поначалу он опасался, что те нападут или еще как-то попытаются остановить его, но птицы, кажется, только наблюдали. Атсуши шел почти целый день, ведомый наитием и какой-то детской уверенностью, что он все делает правильно. И, как бывает только во сне, оказался прав: внутренний компас привел его к пещере у самого моря, где он и нашел Имаи. В той пещере не было ни света, ни тени. Ни верха, ни низа. Только бесконечное огромное и одновременно бесконечно крошечное пространство, собранное из кристаллов льда. «Темпоральный пузырь» – так сказал ему Хисаши, когда они оттуда выбрались. Атсуши понятия не имел, что это значит, но Имаи был уверен, что находился далеко в будущем, вот только, когда они вышли к людям, оказалось, что время каким-то образом развернулось вспять, и они оказались в прошлом – на полтора года назад, в дне, случившемся до того, как Имаи исчез… После этого сон становился особенно отрывистым и невнятным, перед внутренним взором мелькали только странные, неописуемые словами образы, фантастические ледяные фигуры и бледное, почти белое лицо Хисаши с прозрачными голубыми глазами… Как же Атсуши боялся, что не успел! Что тот погиб, замерз насмерть, пока он так долго добирался… Но голубые глаза неожиданно налились цветом, стоило только прикоснуться к холодной руке Имаи, обнять его заледеневшие плечи. Он был живым! Просто… «Просто задумался». То, что снилось дальше, вспомнить никак не получалось. Что-то было, точно было, но как Атсуши ни старался, так и не смог выудить из своей памяти ничего, кроме отдельных картинок, отрывочных слов, тактильных ощущений и… еще был запах. Какой-то очень знакомый, но как нарочно ничего похожего по пробуждении даже в голову не приходило. Атсуши в очередной раз пытался вспомнить что-то связанное с удивительным сном, лежа в постели и глядя в белый потолок, когда дверь в палату скрипнула и вошел Имаи. Собственной персоной. – Привет, – сказал он неловко. – Поправляешься? – Привет, – ответил Атсуши, глядя на него как завороженный. Не верилось, что вот он, живой, настоящий Хисаши – прямо перед ним. И не нужно никуда ехать, не нужно ничего преодолевать и скитаться месяцами, чтобы просто… просто взять его за руку. Имаи тем временем посопел, придвинул стул к его кровати и сел. – Напугал нас всех, – проворчал он, закидывая ногу на ногу и глядя куда-то вбок. – Прости, – спохватился Атсуши. – Сам не знаю, как меня угораздило… Имаи покивал, остро взглянул Атсуши в глаза и тут же снова отвернулся. – Так бывает… если резко попасть из завтра во вчера. Ну, условно. Атсуши замер, чувствуя, как оцепенение охватывает его, пригвождая к постели. Эти слова… это… этого же не могло быть? – Что? – спросил он слабо. Дурнота накатывала волной, и уже не разобрать было, где сон, а где явь. Где пугающие метаморфозы, вызванные горячечным воображением, а где – дробящаяся на куски реальность. – Ну, ты потерял несколько дней, – торопливо пояснил Хисаши, глядя на него с тревогой. – Наверное, это сбивает с толку… да? Он неожиданно взял Атсуши за руку, и дурнотное вращение мира вокруг своей оси резко прекратилось. Атсуши с облегчением выдохнул и откинулся на подушку, прикрыв глаза, чувствуя, как дрожит что-то под желудком, как звенит в ушах, остро и громко, перекрывая все внешние звуки... Крепко-крепко держась за ладонь Имаи, как за маяк в этом слишком непредсказуемом мире. – …потому что у чисто логической задачи оказалось полностью этическое решение, – услышал он наконец негромкий голос продолжающего беседу Хисаши. – Это как с музыкой, многим кажется, да и мне раньше тоже казалось, что достаточно знать несколько правил, и все получится. Но фокус в том, что на самом деле все получается только тогда, когда идешь против правил. Да? – Да, – выдохнул Атсуши, начиная улыбаться. Он так и не решался открыть глаза, но крепкая сухая ладонь Имаи отлично заземляла его и без визуальной составляющей. За сомкнутыми веками плясали разноцветные круги, треугольники и квадраты, Имаи все рассказывал и рассказывал, а Атсуши казалось, что он слышит не его голос, а звучание целого оркестра. Все-таки это его путешествие – оно было не зря. Пусть и только во сне, но оно принесло ему что-то очень важное. Отвечать на вопросы посторонних интересно – заставляет думать в другую сторону, в которую еще не думал. Из хороших вопросов иногда рождаются другие хорошие вопросы, с которыми хочется остаться наедине. Из хороших вопросов получаются неожиданные ответы, о которых и сам не подозревал, пока не спросили. Жаль, что хорошие вопросы бывают редко, в основном из раза в раз спрашивают одно и то же, иногда очень глупое, это раздражает так, что очень хочется сказать что-то глупое в ответ. Обидно только, что этого тоже не замечают и продолжают спрашивать. На неприятные же вопросы отвечать и вовсе не хочется. Например, о том, почему он не любит летать. Как будто мало людей боятся летать и для этого нужны какие-то особенные причины? Аэрофобия, вот как это называется. Просто случается иногда. Но такой простой ответ никогда никого не устраивал, это как будто «Как дела?», только «Почему вы боитесь летать?» Приходилось выдумывать внезапную турбулентность и все такое прочее. Все равно он не мог сказать правду. Правду о том, что когда Аччан свалился с внезапным воспалением легких, а он сам исчез на несколько дней, он вовсе не провел их в запое в очередном баре. На самом деле он понятия не имел, где находился все это время. Но отчетливо помнил, что в какой-то момент ему на пару секунд вернулось сознание, и он увидел под собой землю – далекую, пестро расчерченную на квадраты полей и огородов, усыпанную зеркальными кляксами озер, изрезанную темными ветвями рек. Он помнил, что не чувствовал тогда ни малейшего дискомфорта – было удобно дышать, он не мерз и даже не ощущал ветра. При этом оставаясь не защищенным совершенно ничем видимым. И несмотря на полную транслируемую телом безопасность, его мозг испытал такой ужас, что сознание отключилось тут же и больше не включалось до тех пор, пока он не обнаружил себя дома, в своей постели. Уже потом пришли другие воспоминания – смутные, странные, будто бы вынутые из фильмов или аниме, а не из реальной жизни. Там был лед, очень много фантасмагорических фигур изо льда; долгие дни и месяцы в попытках найти верное решение и освободиться… Медленное угасание и такое же медленное, апатичное отчаянье. И неожиданно пришедший на помощь огонь – из чужих рук. Из рук наконец нашедшего его Аччана… Безусловно, это все было снами, фантазиями. Бредом. Но отвязаться от мысли, что, только заболев и окунувшись в огонь, Аччан сумел согреть и вернуть к жизни его оледеневшую душу, было уже невозможно.