Не умре девица, но спит.
Матфея IX, 24
Наутро гроб с усопшей царевной был поставлен для прощания в траурном зале. И хотя еще Петр Великий запретил обычай плакать по покойному, в тот день под сводами Лефортовского дворца никто не мог сдержать слез: Наталью Алексеевну очень любили… Проститься с сестрой юного императора пришли вельможи и дипломаты со своими семьями: как те, кто близко знал покойную царевну, так и те, кто видел ее всего несколько раз. Первым к гробу подошел Петр. Он не метался, не кричал и не плакал навзрыд. Но в его глазах была такая пустота, словно вчера вместе с царевной умерла и его душа, и осталось лишь тело… Петр глядел на бледное, почти прозрачное, личико сестры, на ее тонкие ресницы, голубые прожилки у висков, и по его щекам бежали слезы. Минуту он смотрел на нее помутившимися глазами, а после, не отрывая взгляда, медленно перекрестился и поцеловал сестру в венчик ¹ на холодном высоком лбу. Отвернувшись, юный император направился к выходу из зала и, не дойдя до него пару шагов, вдруг покачнулся и стал терять равновесие. — Ваше величество! — к нему тут же бросились два лакея в черных ливреях ², но Петр мягко отстранил их рукой. — Оставьте… Оставьте меня… — едва слышно произнес он. Лакеи послушно отступили в сторону. Смахнув с покрытого горячей испариной лба прядь волос, император медленно вышел из зала. После цесаревны Елизаветы к гробу стали подходить ближайшие родственники юного императора: Лопухины и Нарышкины. Когда они попрощались с царевной, их место заняла княжна Голицына. Слезы застилали ей глаза. Сквозь них лицо Натальи казалось ей маленьким-маленьким, а сама она — почти невесомой и едва различимой на фоне белого савана. Анна прерывисто вздохнула и перекрестилась. До последнего она верила, что царевна поправится, что ее болезнь отступит… В ее голове все еще звучал смех Натальи Алексеевны, она еще помнила блеск в ее глазах, живой и яркий, когда княжна рассказывала ей о жизни в Архангельском, когда они говорили о милом инфанте Карлосе, а теперь… Теперь не слышно ни голоса, ни смеха. Уже нет того сияния в глазах, и кругом лишь черные тени, лишь мрак… Княжна наклонилась и слегка коснулась теплыми губами венчика на лбу царевны. Несколько мгновений она глядела на нее, а после поправила на голове черный платок и направилась к выходу из зала. Переступив порог, она остановилась в коридоре, чтобы подождать отца, матушку, братьев и сестру. Обхватив руками покатые плечи, Анна сжала губы в тонкую линию и вздохнула. Наташа… И почему судьба так распорядилась? Почему она не осталась жива? Почему?.. Но быть может, теперь она будет счастлива? Кто знает? Может, в райских садах она стала ангелом с белоснежными крыльями? Ангелом, который будет рядом не только с юным Петром, но и с ней, и с другими. Пройдут месяцы, года, десятилетия, но ее облик будет жив. Он останется в сердцах тех, кто искренне любил царевну, и кого искренне любила она. Навсегда. …Вечером, когда церемония прощания закончилась, и зал, где стоял гроб, опустел, император снова подошел к телу царевны и присел возле него на колени. За окном, словно тяжелое полотно, растянулась ночная темень, и лишь здесь, в траурном зале, ее густую завесу разрывал теплый свет свечей. В зале было тихо; лишь под его сводами раздавалось мерное чтение Псалтыря над усопшей. Петр снова посмотрел на Наталью. Несколько месяцев назад они говорили, смеялись… Но сейчас она молчит, и никогда, больше никогда, он не услышит ее голоса, не увидит ее глаз… Отчего же он так пренебрегал ей? Отчего не приезжал раньше? Да провались к черту и эта охота, и погони за дичью по лесам, и пирушки в доме Долгоруких! Юный император прерывисто вздохнул и провел рукой по обивке гроба из серебряного позумента ³. «Наташа… Милая Наташа, прости меня. Прости…» — прошептал Петр и плотно сжал губы. Ночью ему приснился странный сон: он держал Наталью за руку, и они весело бежали куда-то. Светило яркое солнце, в завитых волосах царевны прыгали душистые полевые цветы, и она громко смеялась. Вдруг Наталья отпустила руку Петра и, подобрав до коленей светлое пышное платье, побежала вперед быстрее. — Наташа! Куда ты? Подожди меня! — крикнул юный император и бросился за сестрой. Она бежала очень быстро и не оглядывалась. Петр видел впереди ее волосы, спину, расшитые рукава платья и бежал еще быстрее, но догнать сестру не мог. Так продолжалось какое-то время, пока юный монарх и царевна не добежали до небольшой реки. Здесь Наталья остановилась и опустила платье. Подойдя к самой кромке воды, она взглянула на противоположный берег. На той стороне реки темнел лес, но он не был похож на страшную черную чащу: лес был молодой, свежий, зеленый и приятно шуршал на ветру нежными листочками, сквозь которые пробивались золотистые солнечные лучи. Царевна сделала шаг вперед. Ее парчовые туфельки сразу же набрали воду, но она не обратила на это внимание и прошла дальше, придерживая одной рукой подол платья. — Наташа, подожди! Я тоже пойду с тобой! — крикнул император. Царевна обернулась. Откинув прядь волос с лица, она мягко улыбнулась брату и покачала головой. — Нет, Петруша, — проговорила Наталья. — Тебе со мной не надо. Оставайся здесь. — Но почему? — спросил он. — Еще не время… Еще не время, Петруша, — ответила царевна. Отвернувшись, она медленно направилась дальше. — Наташа! Наташа! — Петр звал ее, но царевна не откликалась. Будто не слыша, она шла дальше и дальше, пока не оказалась на противоположном берегу. Коснувшись рукой березового ствола, Наталья снова обернулась, помахала брату и скрылась среди зеленой листвы. Еще некоторое время Петр продолжал звать ее и взирать с надеждой на берег, но царевна не появлялась. Только солнце продолжало игриво светить сквозь листву, серебрило водную гладь реки, а легкий ветерок сплетал меж собой зеленые ветви берез. Утром слуги нашли императора на полу возле его кровати с горячим, как уголья в камине, лбом. У него поднялся сильный жар, светлые волосы стали влажными от пота, а сухие губы бессвязно что-то шептали. С трудом приведя юного монарха в чувство, слуги помчались за медикусом. Когда маленькая сутулая фигура Лаврентия Блюментроста вошла в комнату императора, обдав его утренним зимним холодом, он уже пришел в себя. Медикус осмотрел Петра, дал ему микстуру от жара и сообщил, что его состояние из-за последнего события очень неважное. — Ваше величество, вам лучше остаться во дворце, — говорил он, пока накидывал на плечи шубу. — Ваше здоровье… — Нет, — возразил Петр, — я пойду к Наташе. — Как вам будет угодно, — вздохнул медикус. «Я пойду обязательно. Я пойду к ней, — шептал юный император, пока ему помогали надевать траурный камзол и кафтан. — Пойду…» В день похорон погода стояла безветренная и тихая. Казалось, даже природа застыла в колючем морозном воздухе, печально взирая посеревшими небесами на безвременно ушедшую царевну. Так юна и хрупка! Только четырнадцать лет назад она пришла в этот мир и вот уже покидает его… Перед дворцом выстроилась траурная процессия. Священнослужители, вельможи, сенаторы, резиденты, цесаревна Елизавета и князья, графы и бароны со своими семьями в безмолвии смотрели на вход во дворец, ожидая появления Петра. Тусклое солнце освещало их черные одежды и лица, притихшие в скорбном безмолвии. Наконец, появился и юный император. Он прошел вперед и остановился у крыльца, ни на кого не поднимая глаз. Петр был неподвижен, казался неживым, и лишь изредка его плечи вздрагивали под темной меховой шубой. Император продолжал смотреть прямо перед собой до тех пор, пока в дверях не показался гроб с телом царевны. Тогда Петр выпрямился и, не отрывая от него взгляда, направился следом за похоронной процессией в сторону Вознесенского собора ⁴. Когда священник начал отпевание, Петр почувствовал, как по его горячим щекам снова потекли слезы, а в груди защемило так, будто сердце поместили в холодные железные тиски. Его тонкие пальцы крепко сжали свечу. Они побелели от усилий; желтая капля воска, сорвавшись, застыла на руке и сильно обожгла ее, но он не заметил этого. Стирая с лица свободной рукой мокрые дорожки, юный монарх продолжал смотреть на полупрозрачные веки царевны. Его глаза быстро перемещались на ее голову, увенчанную диадемой, на парчовый подол платья, на алую ленту и бриллиантовую звезду ордена Святой Екатерины и снова поднимались к ее лицу. И внезапно Наталья стала казаться Петру спящей, затихшей не навсегда, а лишь на краткое время. Вот-вот она откроет глаза и взглянет на него, улыбнется, позовет по имени… — Наташенька, посмотри на меня… Посмотри, сестрица, — прошептал Петр. Его щеки вновь запылали. По спине и лбу мокрой змеей пробежал пот, колени задрожали, но Петр не обратил на это внимание. Не услышал он голоса Лаврентия Блюментроста, не почувствовал и касание Ивана Долгорукого, который все-таки осмелился подойти к нему и положить руку на плечо. Петр продолжал просить Наталью посмотреть на него и очнулся, лишь когда настало время опускать гроб в землю. Его крышка медленно накрыла лицо царевны черной тенью. Начали тихо постукивать молотки, вбивая в серебряный позумент и золотые кружева длинные железные гвозди, и каждый их удар гулко отдавался в ушах Петра: тук, тук, тук… Тело было предано земле. Замерли голоса священнослужителей, потухли свечи в руках провожавших царевну в последний путь, завершилось прощание… Юный император вышел из собора последним. Утренний мороз сковал его разгоряченное лицо, а дневной свет больно ударил по воспаленным глазам, и Петр оступился на крыльце. И тут же, будто сквозь туман, он услышал возле себя тихий голос и почувствовал, как кто-то тронул его за руку: — Ваше величество… Петр поднял взор: на него сочувствующе смотрели голубые глаза княжны Анны Голицыной. Ее рука в теплой шерстяной варежке лежала на его запястье. Юный император пронзительно взглянул на княжну, и от его взора ей стало так страшно, что она опустила руку и отошла назад, к братьям Сергею и Алексею. Слезы в глазах Петра высохли, губы и щеки уже не дрожали, но это безмолвие казалось ужаснее громких и истошных причитаний. Император смотрел на нее безжизненным взором, и по спине Анны пробежала такая дрожь, словно перед ней был не человек из плоти и крови, а холодный призрак… За поминальным обедом Петр с трудом съел только то, что было необходимо по обычаю. Пил он или ел — не имело теперь для него никакого значения, и единственное, что ему хотелось теперь больше всего, — воссоединиться с Натальей. Цесаревне Елизавете было очень жаль и усопшую племянницу, и страдающего Петра. Его мучения больно отзывались в ее душе, словно по ней ударяли тяжелым молотом. Они были в ссоре. Елизавета была ветрена и не относилась серьезно к чувствам Петра, но она все же любила своего племянника и искренне желала ему добра. Елизавета хорошо понимала его состояние, ведь не так давно тоже лишилась старшей сестры. Теперь с ними нет ни Анны, ни Натальи. Одна, черноглазая и темноволосая, дочь великого преобразователя, спала вечным сном в Петропавловском соборе, а другая — совсем юная — в Вознесенском… После поминального обеда Елизавета подошла к Петру, но тот тихо попросил тетушку оставить его одного. — Не суди меня, мой мальчик. Не надо… — проговорила цесаревна и прерывисто вздохнула. — Я не сужу, — ответил Петр и посмотрел на Елизавету. И еще одни глаза с испугом взглянули на юного императора… Не только Елизавете было жаль Петра, но кроме нее подойти к нему в этот день никто не решился. Покидая дворец, все с сочувствием глядели на императора, лишившегося в тринадцать лет всех близких и оставшегося один на один со своим горем. Совсем юный монарх… Да что там юный! Совсем мальчишка, на долю которого выпало такое испытание… Барон Остерман и князь Голицын с сыновьями, супругой и дочерьми покинули поминальный обед последними. У выхода из зала, где проводился обед, Анна немного задержалась. Сделав вид, что поправляет подол платья, она украдкой взглянула на Петра — тихого и бледного. Еще во время болезни Натальи Анна осуждала про себя поведение императора, однако теперь она увидела, как сильно ему плохо, и ей стало жаль его. Анне захотелось чем-то утешить Петра, поговорить с ним, сказать, что Наталья Алексеевна навсегда останется с ним, что лишь тело ее оставило этот мир, уснуло, а душа будет рядом. Но княжна не решилась подойти к нему, да и настала пора возвращаться домой. В коридоре Дмитрий Михайлович остановился, чтобы поговорить с канцлером Гавриилом Ивановичем, а их дети направились к каретам. Спускаясь по крутой лестнице вместе с Сергеем Головкиным, Анна вздохнула и оперлась рукой о его протянутую ладонь. — Я знаю, что вы были очень дружны с покойной царевной. Прими мои соболезнования, — проговорил юноша. — Да, Сережа, мы были с ней близкими подругами. Я буду молиться за Наталью Алексеевну, — вздохнула Анна. Дойдя до карет, они распрощались — так же тихо и печально.***
Со дня похорон царевны миновало несколько дней, но состояние Петра только ухудшилось. Медикусы уже начали опасаться за его здоровье. За эти дни он сильно изменился: похудел, осунулся; из глаз пропали блеск и прежняя живость. Теперь Петр даже не был похож на себя: он словно стал бледной тенью, которая не могла найти места в этом мире… Пренебрегая советами лекарей, юный император стал все чаще обращаться к своему неизменному спутнику — вину. И хотя они мягко уговаривали его оставить эту затею, Петр так и не прислушался к медикусам. Остерман знал о состоянии Петра. Теперь дворцовые слуги чаще видели в коридорах его маленькие прищуренные глаза, со вниманием рассматривающие все и вся, и угловатый профиль, с немного выдвинутой вперед широкой нижней челюстью. Андрей Иванович много раз приезжал в Лефортовский дворец, и не только для того, чтобы посочувствовать Петру: прежде всего, вице-канцлер заботился о своем положении. Сейчас император в скорби, это верно. Но придет день, когда он поднимет голову, когда очнется. И вот тогда первым, кого он увидит, будет не Василий Лукич, не Алексей Григорьевич и даже не Иван, а он — Андрей Иванович. Князь Алексей Долгорукий злился. «Старая лиса Остерман! Чтоб его!» — с негодованием шептал он, расхаживая взад-вперед по своей опочивальне. Без сомнения, и у князя были во дворце свои глаза и уши, и он знал обо всем, что там происходило, но в отличие от барона не приезжал к Петру Алексеевичу. Боязно… Василий Лукич тоже затих в своем имении — его совсем перестало быть слышно. Но был Ванька — царский фаворит. Хотя и тот сначала заупрямился. — Нет уж, батюшка, — сказал он, когда Алексей Григорьевич велел ему съездить к императору, — вы теперь ближе к Петру Алексеевичу, чем я. И на охоту вместе ездили, и в карты играли. Не я должен ехать к нему. Схватив сына за воротник кафтана, князь прошипел в ответ: — Да ты что, не понимаешь?! Ежели император от нас отвернется — всем нам конец! Остерман с Головкиным и Голицыным съедят нас без остатка! Этого хочешь? Но Иван лишь мотал головой и молчал. Однако выход все же нашелся. Как-то вечером в дверях дома, обдав сени морозной свежестью, возникла высокая фигура Василия Лукича. Поговорив с братом Алексеем, князь изложил ему свои соображения: пусть Иван поедет, но не один, а с Катериной. Даже если Петр еще зол на них, Долгоруких, Катю он не прогонит. Если бы не несчастье с царевной, кто знает? Может, Петр уже и полюбил бы княжну… Алексей Григорьевич мысль одобрил и Ваньку вскоре уговорил поехать в Лефортовский дворец. А Екатерина стала сопротивляться. Она понимала, к чему клонят ее отец, брат и дядя и не хотела этого. В глазах княжны Долгорукой Петр был хотя и царственным, но всего лишь ребенком. Однако Катерина все же подчинилась воле своего родителя — не смогла взбунтоваться и отказать. Сидя в карете с братом Иваном, она лишь тихо вздыхала. Тяжелые локоны падали ей на лицо, мешая взглянуть вперед, а кружево на новом платье кололо руки и ключицы. И чего ради она едет в Москву? Если бы Петр испытывал к ней интерес, то позвал бы княжну сам. Стоило ему лишь пожелать, и Алексей Григорьевич, не дав Катерине и опомниться, сразу отправил бы ее к нему… Княжна опустила глаза на руки и улыбнулась: в полумраке кареты на ее тоненьком пальчике блеснуло серебристым лучом изящное колечко. — Что это у тебя? — спросил Иван, наклонившись к сестре. — Ничего. — Катерина сложила руки на груди, и блеск пропал: это был подарок графа Миллезимо. План Василия Лукича был хорош, однако император в этот раз не захотел принять ни Ивана, ни Катерину. Но Долгорукие не сдавались. Время от времени царский фаворит приезжал во дворец вместе с сестрой, и Петр однажды принял их. Хотя они и недолго пробыли у него, начало было положено. Теперь становилось ясно: император не отвернулся от Долгоруких, они еще в силе…***
Однажды Иван приехал из Горенок в Москву один. Екатерина не пожелала поехать с ним — сказалась больной. Выйдя из кареты, молодой князь приказал кучеру ожидать его, а сам отправился к покоям императора. На этот раз он приехал не по приказу отца. До сих пор Иван выполнял все повеления Алексея Григорьевича, даже если они противоречили его желаниям, но сегодня он сам решил приехать к Петру. Пару дней назад Иван стал непреднамеренным свидетелем разговора Алексея Григорьевича и его соглядатого, приехавшего из старой столицы. Проходя через сени в свою опочивальню, Иван услышал, как посланник князя говорил, что император чувствует себя очень плохо. Алексей Григорьевич тогда нахмурился и, дослушав посланного, отпустил его. Услышанное не выходило из головы Ивана, и тогда он решил еще раз съездить к Петру Алексеевичу, чтобы поговорить с ним. Но молодой князь не думал о том, как бы помочь своей семье вновь обрести влияние: он искренне хотел поддержать юного императора. Однако ему не повезло: во дворце сообщили, что Петр Алексеевич уехал в Вознесенский собор и вернется нескоро. Когда князь сказал, что подождет возвращения юного монарха, ему ответили, что он велел не беспокоить его. Поняв, что сегодня он императора не увидит, Иван решил вернуться домой. Князь направился к выходу из дворца. Спускаясь по лестнице, он заметил внизу возле нее невысокую женскую фигуру в соболиной шубе и белом пуховом платке. Фигура изящно спахивала с рукавов холодные хлопья снега. Иван узнал ее: это была графиня Наталья Борисовна Шереметева. Странная была эта графиня Наталья: несмотря на юный возраст, природную миловидность и умение прекрасно держать себя в обществе, она не любила выходов в свет, предпочитая оставаться дома, читая книги или музицируя, в то время как другие ее ровесницы обожали балы и приемы. Наталья редко появлялась на балах, и лишь однажды, на именинах цесаревны Елизаветы, Иван увидел ее. Так они познакомились. Долгорукий спустился с лестницы и подошел к графине. Улыбнувшись, он проговорил: — Приветствую вас, Наталья Борисовна. Графиня Шереметева подняла голову и мягко улыбнулась ему в ответ: — И вам доброго дня, Иван Алексеевич. — Что вас привело во дворец? — спросил молодой князь. — Мой брат ехал к одному иностранному дипломату и я попросилась с ним, чтобы нашего императора навестить. Ему, говорят, очень плохо, — ответила Наталья, печально взглянув синими, как васильки, глазами в лицо молодому князю. Ивану стало ужасно стыдно. Даже Шереметевы знают о состоянии Петра, а он собрался к нему только сейчас! — Вы напрасно приехали, — вздохнул царский фаворит. — Петра Алексеевича нет во дворце. — Как жаль, что я его не застану… Хотела передать его императорскому величеству пирожки с лесной ягодой, — произнесла графиня и, повернувшись к своей служанке, что стояла позади, взяла у нее из рук блюдо с пирожками, обернутое для сохранения тепла белыми отрезами ткани. — В вашем доме замечательно готовят, — улыбнулся Иван, почувствовав аромат запеченных ягод и свежего хлеба. — Это так. Но в этот раз я решила сама испечь их для его императорского величества, — улыбнулась Наталья. — Вы пекли сами? — удивился Иван. — Надеюсь, Петру Алексеевичу понравится, — кивнула графиня. — Но раз государя нет, пойду, пожалуй, оставлю блюдо в его покоях. Была рада увидеть вас, Иван Алексеевич, — добавила она и, улыбнувшись, медленно направилась к лестнице. Несколько мгновений Иван смотрел на ее невысокую фигуру, поднимавшуюся по крутым ступенькам, а после отправился к своей карете. Возвращаясь в имение, молодой князь смотрел на белые поля, стелющиеся по бокам дороги, и думал о состоянии Петра. Надо бы еще раз съездить к нему, снова навестить, ибо уже многие начали это делать. И внезапно в его памяти всплыл запах запеченных ягод и синие глаза Натальи Шереметевой… Иван и не думал, что так чувствителен: мягкий запах лесных ягод на миг вернул его в детские воспоминания, в тот безмятежный и веселый мир, в котором он, маленький князь, был очень счастлив. Иван вспомнил густые леса, поля и маленькую землянику, что так любил. Не велеть ли после приезда испечь с ней что-нибудь? А Наталья Борисовна… Своими руками стряпает пироги. До сих пор князь Долгорукий не слышал о том, чтобы графини сами что-то готовили. Удивительно… Вернувшись в Горенки, Иван столкнулся в сенях со своим отцом. — Ты к императору ездил? Он тебя принял? — взволнованно спросил Алексей Григорьевич. — Я не застал его, — ответил Иван. — Не застал? Где же он был? — удивился князь. — В Вознесенский собор уехал. К сестре… — В Вознесенский? Ну, ничего. В следующий раз удастся его повидать… А ты молодец, Ваня, — улыбнулся Алексей Григорьевич и легонько хлопнул сына по плечу. — Все верно делаешь. Иван нахмурился. И теперь его отец ни о чем, кроме своего положения, не думал… Совсем ни о чем… — Ох, батюшка! Доведет нас когда-нибудь до беды ваше властолюбие… — вздохнул молодой князь и, не став дожидаться ответа, отправился к себе в опочивальню.