Юный император

      Зима заметала пушистым снегом дороги и равнины. Белоснежные сугробы застывали ранним утром, и казалось, что золотое солнце освещает морские волны, искрящиеся в его лучах, будто сотни самоцветных камней.       Иван Долгорукий возвращался с утренней охоты домой. Погода стояла безветренная и тихая. Свежий снег мягко хрустел у него под ногами и сверкал на солнце тысячами крохотных огоньков. Вскинув ружье на спину, Иван остановился и взглянул наверх. Небо над ним было кристально-чистым. Вдохнув полной грудью, молодой князь на несколько мгновений прикрыл глаза… Хорошо… Недолго постояв на месте и подышав морозным воздухом, Иван направился дальше.       Заходя в дом, он услышал шум, раздававшийся с женской половины. Внезапно мимо него, едва не сбив с ног, промчалась краснощекая девка Дунька, неся в руках деревянную шкатулку.       — Простите бога ради, барин! — крикнула она и побежала дальше.       Иван удивленно посмотрел ей вслед. Сняв ружье, шапку и полушубок, он крикнул денщика Федьку, чтобы он все прибрал, и отправился на женскую половину.       Шум привел его к опочивальне младших сестер. В комнате стоял густой запах французских духов, из-за ширмы для переодевания слышались взволнованные голоса княжон Елены и Анны. Они быстро переговаривались меж собой и, кажется, о чем-то спорили.       Около большого зеркала стояла Прасковья Юрьевна. На ней была надета парчовая роба ¹, расшитая серебряными нитями. Голову княгини украшала сложная прическа с множеством локонов и лент. Рядом с ней стояла Дунька и помогала надевать ей на шею изумрудное ожерелье.       — Куда собираетесь, матушка? — спросил Иван, оперевшись рукой о дверной косяк.       — Княгиня Анна Львовна Трубецкая пригласила нас в гости к обеду, — ответила Прасковья Юрьевна.       — Когда возвратитесь?       — К вечеру, думаю, отправимся домой. Может, и ты с нами съездишь? — предложила княгиня, повернувшись к сыну. — Нас всех приглашали, да отец твой поехать не может, говорит, занят. А Николенька, Алеша и Саша с раннего утра уехали вместе с дядьями на охоту.       — А Катерина?       — Катерина… — Прасковья Юрьевна вздохнула и кивком отпустила Дуньку, закончившую поправлять украшения. Та, поклонившись, вышла за дверь. — Катерина задумчива, грустна. Я ей предлагала поехать, тоску развеять, да она отказалась. Впрочем, ладно… Пусть остается дома, ежели хочет. Так что, Ванюша? Едешь?       Иван невесело кивнул. Братья на охоте, сестры врозь… и он не у дел. Не то чтобы молодой князь сильно страдал оттого, что братья не хотят часто проводить с ним время, а младшие сестры стараются держаться особняком и от него, и от Катерины, однако все же… Они нечасто выезжали куда-то всей семьей и сейчас снова оказались порознь.       — Поскорее собирайся, сынок, — улыбнулась Прасковья Юрьевна и повернулась к дочерям: — Что же вы, сударыни мои, до сих пор не готовы?       — Но, матушка! — из-за ширмы показалось недовольное личико княжны Елены. — Мы решали, как мне лучше локоны заколоть: я говорю — повыше, а Аннушка говорит — ниже, к плечам спустить…       Дальше Иван не стал их слушать и направился в свою опочивальню. Надев парадный наряд малинового цвета, плотно облегавший его фигуру, он слегка улыбнулся своему отражению в большом хрустальном зеркале. Что ж, в гости, так в гости…       Правда, у кареты, которую спешно готовил к отъезду молодой кучер Степан, Ивану все же пришлось задержаться, поджидая матушку и сестер. Наконец, те вышли на крыльцо и плавно проследовали к карете. Они осторожно устроились на мягких сидениях, стараясь не помять пышные платья и поправляя мягкие шубы и шапки. Иван сел напротив них. Кучер плотно затворил дверь, и через несколько мгновений карета Долгоруких тронулась с места.       По дороге юные княжны почти не умолкали, шушукаясь о том, кого еще увидят, кроме хозяев и их домочадцев, когда приедут в гости. На их румяных от мороза лицах отражалось радостное предвкушение скорого веселья. Прасковья Юрьевна имела вид спокойный и уверенный. Иван смотрел в окно, на белоснежные холмы, и ни о чем определенном не думал…       Через некоторое время послышалось ворчание лошадей: карета медленно останавливалась. Степан проворно соскочил с козел и помог выйти Прасковье Юрьевне и княжнам. Иван вышел следом за ними и оглядел широкий двор, на котором они остановились.       Впереди возвышался роскошный дом. Его фасад украшали белоснежные массивные колонны, а по ширине растянулись большие, закругленные у верхней рамы окна. Дверь в дом из темного дерева была украшена резными узорами — гроздьями винограда, листьями и цветами. Возле высокого крыльца стояло еще несколько карет, принадлежавших другим приглашенным. Княгиня с дочерьми направилась в дом, и Иван пошел следом за ними.       Внутри дома, у входной двери, их радушно встретила хозяйка — княгиня Анна Львовна Трубецкая. Отчего-то черты ее лица и улыбка на краткий миг показались Ивану знакомыми… Наверняка он где-то видел эти синие глаза и густые локоны. Но молодой князь не стал придавать этому значения.       Поприветствовав хозяйку и поблагодарив за приглашение, Прасковья Юрьевна и княжны Елена и Анна расплылись по разным комнатам: княгиня Долгорукая, завидев знакомую графиню, направилась к ней, а княжны упорхнули в компанию юных девушек. Иван направился к юношам, стоявшим неподалеку от места, где на бархатных стульях, завершив порхание по комнатам, сели милые прелестницы. Иван немного поговорил с ними, но вскоре их разговор перестал его интересовать.       Он побродил еще немного по комнатам… Кажется, ожидали появления других приглашенных, и они должны были вот-вот подъехать: слуги начали носить в столовую подносы с дымящимися блюдами.       В поисках новой компании молодой князь зашел в еще одну комнату, служившую для приема гостей. Эта комната отличалась от той, переливавшейся изумрудными тонами, из которой он только что вышел: цвета здесь были неяркие, плавно переходящие от светло-персикового к светло-бежевому, и в мебели, и в портьерах, и в картинах, украшавших стены, оклеенные китайскими обоями.       На диванчике сидела пожилая пара — князь и княгиня, с которыми Иван не был знаком. Они тихо о чем-то переговаривались. Рядом с ними, на тахте, сидела девушка с изящно завитыми крупными локонами. Иван учтиво поприветствовал князя и княгиню; они ответили ему тем же. Девушка, услышав знакомый голос, вздрогнула и обернулась. Когда она взглянула на него, лицо молодого князя озарила радостная улыбка: это была графиня Наталья Шереметева.       — Иван Алексеевич! — Наталья встала с места и улыбнулась, соединив ладони меж собой. — Как я рада вас видеть!       — И я рад нашей встрече, Наталья Борисовна, — Иван сделал легкий поклон.       Графиня села на тахту и жестом пригласила князя занять место рядом с собой.       — Вы давно приехали? — спросил он, когда оказался напротив нее.       — Почти самой первой, — ответила Наталья, оправив складки на пышной юбке из зеленой тафты.       — Вы знакомы с хозяйкой или же с кем-то из своей семьи приехали?       Наталья улыбнулась:       — Да, со своей старшей сестрицей я знакома. Однако я приехала не одна: здесь еще мой брат Петр.       Иван улыбнулся в ответ. Так вот отчего он решил, что уже видел княгиню Трубецкую! Они с Натальей были очень похожи, несмотря на разницу в десять лет.       — Так значит, Анна Львовна тоже из рода Шереметевых? — спросил Иван.       — Нет, она из рода Нарышкиных, — ответила Наталья.       Заметив недопонимание на лице князя, она пояснила:       — Дочь покойной матушки от ее первого мужа, Льва Кирилловича Нарышкина.       Иван кивнул в ответ.       Затем, бросив взгляд на вход в комнату, он вновь обратился к графине:       — Почему вы остаетесь здесь, Наталья Борисовна? Не идете к остальным гостям?       — Собиралась идти, да задумалась, — ответила она.       Встав с места, Наталья приблизилась к картине, висевшей напротив, и поманила за собой Ивана. Тот быстро подошел к ней. На картине была изображена молодая женщина в парчовом платье и изящных украшениях. Ее черные локоны спускались ниже талии, а темные глаза глядели так тепло, что казалось, смотрят в самую душу.       — Взгляните, Иван Алексеевич, — проговорила Наталья. — Эта красивая женщина будто в самое сердце глядит! А как изограф ² положил здесь краску! — графиня провела указательным пальцем вдоль щеки красавицы, не касаясь полотна. — Переход от белил к нарумяненным щекам так мягок…       — Да, картина прекрасна, — согласился Иван. — И ее облик… — он задумчиво посмотрел на нее. — Кажется, она вот-вот заговорит…       — Вы тоже заметили? — улыбнулась графиня. — Сколько я ни спрашивала, никто этого не отмечал. Однако все говорили, что картина красива. «Портрет княгини N»… Жаль, что изограф неизвестен, — добавила Наталья, повернувшись к Ивану. — Я бы с удовольствием пожала ему руку… И спросила, как он добился того, чтоб княгиня глядела, будто живая. Сколько я ни пыталась, у меня так не выходит.       — Вы тоже пишите портреты? — улыбнулся Иван.       — Стараюсь научиться.       — И я в юности любил писать… Но батюшка говорит, что у меня нет таланта, — проговорил князь.       Наталья склонила голову набок и взглянула на Ивана, слегка удивленная.       — Не хочу показаться вам невежливой, однако я так не думаю… — проговорила она. — Вы увидели то таинственное и прекрасное, что другие не замечали. У вас… чуткая душа, Иван Алексеевич.       Князь мягко улыбнулся, посмотрев в синие глаза графини. Чуткая душа… Он редко слышал от кого-то такие слова…       Половица у входной двери скрипнула, и Иван с Натальей обернулись: в дверях стоял юноша-лакей в алой ливрее. Он учтиво поклонился сперва князю и княгине, а после Ивану и Наталье. Затем, несколько растерявшись, он взволнованно пригласил всех пройти к столу. Графиня Шереметева одарила его очаровательной улыбкой, а после вышла из комнаты следом за князем и княгиней.       …Обед прошел замечательно. И хозяева дома, и их гости прекрасно провели время, наслаждаясь вкусными блюдами и занимательными разговорами. Рядом с Иваном сидела княжна Елена и без умолку говорила с кем-то из семьи Трубецких, но молодой князь, казалось, не слышал голоса веселой сестры: напротив него сидела графиня Шереметева, и Иван не мог отвести от нее глаз… Впрочем, не он один: пригожая Наталья не раз ловила на себе восхищенные взгляды. Однако Ивана привлекала не столько телесная ее красота, сколько ее достоинства. Он и ранее встречал множество прекрасных девушек и среди высшего света, и среди крепостных. Наталья же нравилась ему своей искренностью, чуткостью, добротой… И глядя на ее густые локоны, матовость румяных щек, Иван с каждой минутой находил в ней все больше достоинств.       На обратном пути в Горенки молодой князь смотрел в окно кареты, приложив лоб к застывшему стеклу; в голове его звучал и звучал голос графини Шереметевой…       — Эй, братец! Что ты молчишь? Никак, опять влюбился?       — Верно, Аннушка! — хихикнула княжна Елена. — Молчит, как кукса. И куда подевалось его балагурство?       Княжна ткнула Ивана острым локтем в бок и громко рассмеялась. Молодой князь смерил ее недовольным взглядом, но ничего не стал отвечать. Начни он говорить о графине — снова раздастся хохот. Не стоит давать сестре повод для сплетни.       …Возвращаясь в свой дом, графиня Наталья не могла оторвать взгляда от окна кареты, смотря на темнеющую впереди дорогу и синее небо.       — О чем задумалась, сестрица? — услышала она позади себя.       Отвернувшись от окна, Наталья плавно качнула головой:       — Ни о чем, Петенька.       — Вот как? — серые глаза графа Шереметева недовольно сощурились, а темные брови соединились. — Уж не об Иване Долгоруком ли ты думаешь? Он сегодня глаз с тебя не сводил.       Наталья вспыхнула:       — Что ты, Петенька, право…       — Смотри, Наташа. Смотри, — граф погрозил ей тонким указательным пальцем, — ты не про него невеста. И тебе, мне думается, лучше с ним вовсе не заговаривать. Сама знаешь, какие слухи вокруг него ходят, какое дурное влияние он оказывает на юного государя… Не поддавайся его обманчивым речам!       Наталья вздохнула. Она и правда обо всем знала. И том, какие слухи вокруг него ходят, и о влиянии на Петра Алексеевича… Но не хотела в это верить. Видела в Иване лишь хорошие черты, а до тех историй ей дела не было. В конце концов, мало ли у царского фаворита завистников? А может, он вовсе не пьяница, не гуляка? Может, это лишь слова его недоброжелателей?       Наталья снова взглянула на брата Петра, задумчиво смотревшего вперед. Он был только на год старше, но держался так, будто намного превосходил ее по возрасту. С ней, младшим братом и сестрами он обращался весьма строго, но Наталья прощала ему излишнюю суровость…       Они рано лишились родителей, и Петр остался главой семьи и старшим наследником огромного состояния Шереметевых. От постоянных забот на его светлом лбу залегли две морщины, а сурово сжатые губы придали ему вид решительный и твердый. Наталья, зная о том, как сильно Петр любит ее, брата и сестер, никогда от него ничего не скрывала и всякий раз безропотно слушалась его. Однако теперь… Иван из-за тех слухов да и своего… нескромного поведения явно был ему не по душе. И как же, как же признаться ему, да и себе как признаться, что при одной мысли о князе Долгоруком ее сердце бьется сильнее? А пока с губ слетают слова любезности, колени начинают подрагивать и пальцы немеют… Как?

***

      Золотые линии, плавно соединившись, снова качнулись. Снаружи слышались голоса, хруст снега под колесами, тихое ворчание лошадей. Анна откинула расшитую золотистыми нитями занавеску и посмотрела в окно кареты. Впереди уже виден Вознесенский собор. Княжна плотнее прижала к шее пушистый воротник шубы и опустила глаза на белые нежные цветы, которые держала перед собой. Анна опасалась, что цветы замерзнут, пока карета не достигнет конца пути из Архангельского до Вознесенского собора, ведь они, выращенные заботливой рукой матушки в зимнем саду в их доме, не привыкли к холоду и морозу. Но опасения были напрасны: цветы остались свежими.       Много дней прошло с тех пор, как княжна в последний раз навещала покойную царевну в Вознесенском соборе, и теперь снова упросила батюшку позволить ей съездить туда. Получив разрешение, она взяла с собой небольшой букет из белых цветов: Наталья Алексеевна очень их любила.       Карета остановилась у крыльца. Анна, подобрав полы шубы, вышла и, прижав цветы к груди, посмотрела вперед. Собор освещался тонкими солнечными лучами, и снег на нем искрился, как вышитая мастерицей серебряная парча: день нынче был солнечный.       Подойдя к дверям, Анна перекрестилась и вошла в собор. Ее тут же объял густой запах ладана и воска. Внутри собор освещали свечи, горевшие в кандилах ³, и солнечный свет, проходивший сквозь окна. Почти в самой глубине слышался голос священника, читавшего молитву. И вокруг было так тихо… Анна перекрестилась и прошла дальше.       У места, где была похоронена царевна, княжна Голицына в нерешительности остановилась: впереди стоял юный император. Он был почти неподвижен, лишь голова его тихо клонилась вперед и снова поднималась, как будто он кивал кому-то. Анне не хотелось тревожить его, и она решила уйти, но Петр, услышав ее шаги, обернулся. Княжна сделала реверанс.       — Простите, ваше величество. Я не знала, что вы здесь, — проговорила она, когда их взгляды встретились.       — Вы принесли цветы, — проговорил он, взглянув на букет, который княжна держала в руках.       — Наталья Алексеевна любила их.       Слегка улыбнувшись, Анна прошла вперед и положила цветы у надгробия. Снова поклонившись, Анна направилась к выходу из собора.       Выйдя на крыльцо, она услышала за собой голос Петра:       — Княжна, постойте.       Анна повернулась к нему и слегка прищурилась, приложив руку к лицу: солнечная краска брызнула ей на глаза и щеки.       — Я хотел поговорить о Наташе. Я знаю, вы были рядом с ней долгое время. Скажите… она очень сердилась на меня? — Петр слегка нахмурился и поджал губы, ожидая ответа.       — Нет, ваше величество. Наталья Алексеевна нисколько не сердилась. Напротив, она всегда говорила о вас лишь хорошее и ожидала вашего приезда…       Уже договаривая, Анна поняла, что последние слова были лишними. Непреднамеренно она причинила Петру боль, напомнив о последних днях сестры. И она сразу же сделала попытку уйти от печального:       — Но чаще мы говорили с ней об античных философах и о поэтах. Наталья Алексеевна любила читать и даже сама пробовала писать…       — Сама? — Петр, казалось, слегка удивился.       Анна кивнула.       — Расскажите мне еще, — улыбнулся юный император.       — Она находила весьма интересными сочинения Алкея. Впрочем, Наталья Алексеевна наверняка рассказывала вам об этом…       Княжна Голицына продолжала говорить, и юный император почувствовал, как внутри него что-то сжалось и противно заныло… Не единожды Наталья говорила ему о философии, о поэзии, о том, как это занимательно, но он не слушал. Философия? Древняя история? Зачем, для чего? Тогда его манило другое: охота, балы, веселая компания, развлечения, которые предлагал Иван, каждый раз новые, да и не всегда подходившие ему по возрасту… А теперь… Они росли рядом, были дружны, но сейчас Наталья открылась ему с другой стороны, и ему показалось, что он совсем мало знал о том, чем жила его сестра. А княжна Голицына знала ее лучше него и очень бойко теперь говорила о том, чего он почти не знал.       …Во дворец Петр вернулся вечером: приехал Иван Долгорукий, и они вместе отправились на прогулку. Иван скакал впереди на вороном коне и говорил о Горенках, о Катерине, однако Петр почти не слушал его. Он смотрел вперед и думал о словах Анны. Юный император обнаружил, что их разговор, касавшийся древних философов, поэтов и ученых, он почти не мог поддержать, лишь слушал княжну…       Дойдя до кареты, они распрощались. Петру запомнилось перед их прощанием еще одно: говоря о Наталье, княжна упомянула, что привозила с собой из Архангельского книги и читала их ей, пока она лежала в постели. А после говорила о том, что в доме их собрана большая библиотека: ее батюшка очень ценит книги и не жалеет для них средств. И то ли умышленно, то ли непреднамеренно Анна сказала, что Петру наверняка будет интересно побывать у них… Но юный император решил, что все же непреднамеренно: сказав, она смутилась и добавила, что если он пожелает…       Из раздумий его вывел голос Ивана:       — Петр Алексеевич, быть может, поедем к Яузе?       — Нет, не теперь. Вернемся во дворец. Хочу почитать что-нибудь, — махнул рукой юный император.       И поздно вечером, расставив на столе несколько зажженных подсвечников, Петр принялся за чтение трактатов древнегреческих философов. Язык оригиналов не был ему знаком, и он приказал принести перевод. Русских переводов не нашлось, но были переводы на немецком. Немецкий юный император знал плохо, но смысл некоторых строк все-таки понял. И в тот же миг решил: обязательно выучить немецкий, а после взяться за изучение древнегреческого.       Свечи стремительно таяли, небо за окнами делалось все темнее, но Петр продолжал читать. То, что особенно нравилось, он записывал, и оттого его рука с пером почти не лежала спокойно. Часы в опочивальне пробили полночь, но юный император продолжал писать.       …Утро было солнечным, ярким. Заря, словно нежная красавица, лениво потянулась после сладкого сна и улыбнулась. Улыбка ее окрасила небосвод розовым сиянием, украсила пурпуром посыпанные снегом ветви деревьев и кустарников, укутанные, словно теплым одеялом, крыши домов. Наступал новый, веселый морозный день.       Камердинер ⁴ юного императора, Лопухин, проснулся в этот день раньше обыкновенного. Он знал, что Петр любит вставать позже и в это время еще спит, но камердинер направился к нему в опочивальню: нужно было разжечь огонь в печке. Он решил сделать все сам, не дожидаясь истопника.       Зайдя в опочивальню, Лопухин на несколько мгновений замер у входа от удивления: в комнате витал густой запах прогорелых свечей, и некоторые из них все еще продолжали дымиться, а за столом, положив голову на руки, спал Петр. В правой руке он держал перо, рядом стояла открытая чернильница и в беспорядке лежало множество листов, исписанных частым почерком. Возле головы юного императора, рядом с подсвечниками, лежала раскрытая книга. Утреннее солнце золотило светлые волосы Петра и касалось его мягкой щеки. Лицо его было спокойно и умиротворенно.       Камердинер с улыбкой смотрел на юного монарха, и сердце его наполнялось радостным чувством: хотя Петр и возобновил учебу, сильного рвения заниматься он не испытывал, но теперь… Никогда прежде камердинер не видел, чтобы он засыпал, зачитавшись. Выходит, юный император сильно увлекся, а значит, стал искать знания, стал возвращаться к жизни… Очень тихо, стараясь шуметь как можно меньше, камердинер затопил печь-голландку и вышел из опочивальни, плотно притворив двери.