Кто-то вместо нас

«Буду я — я из более прочного теста, Я достойна занять это место, я многое делаю лучше». Flëur — Формалин «Я уезжаю навсегда, и вообще все всегда уезжают навсегда. Вернуться невозможно — вместо нас всегда возвращается кто-то другой». (Макс Фрай — Простые волшебные вещи)

Я возвращаюсь домой по укрытой зимними шапками деревьев аллее. Снега выпало непривычно много, старожилы даже говорили, что такого не было едва ли не полсотни лет. Скоро он стает, оставив после себя лишь недолгое удивление, но пока что я возвращаюсь домой, разглядываю пушистые сугробы и зябко прячу руки в рукавах легкого пальто. В окне моей комнаты горит свет, так ярко, солнечно, так приветливо, что я останавливаюсь и невольно замираю. Раскидистый особняк испещрен вспышками, то тут, то там в рамах мелькают смутные силуэты: где-то суетятся слуги, где-то ребята проводят собрания для своих подопечных, в каком-то из огромного числа горящих окон прямо сейчас дожидается меня Занзас. Новости, разумеется, я несу ему хорошие новости, и мне следует поторопиться, но я лишь еще раз окидываю мой собственный вот уже почти десять лет дом и возвращаюсь взглядом к моему окну. Мне чудится, как будто по комнате кто-то ходит, листает многочисленные книги, лениво копается в разбросанных документах. Ну да, Хаято как и всегда свалил срочные планы мне на стол, а разобраться в них пока что недосуг: и сил нет, и времени не хватает, да и желание отсутствует. Но быть может тот, кто сейчас бродит по моему кабинету, вдруг ухмыльнется, придвинет к себе скрипнувший стул, потрет усталые воспаленные глаза, вооружится остро наточенным карандашом и примется продираться сквозь неограниченный полет фантазии Гокудеры-куна. Этот кто-то ведь тоже любит мягкие толстовки с теплыми капюшонами, спортивные кеды и простые тканевые брюки. Он неохотно носит рубашки и галстуки, до сих пор не научился самостоятельно заправлять по утрам кровать и готов поскользнуться и позорно рухнуть на любой не на месте оставленной вещи. И шкурка банана до сих пор ходит в фаворитах, как в самых лучших древних комедийных фильмах. Черно-белых, мягко скребущих пушистой лапкой по сердцу. У этого кого-то янтарные глаза, во лбу время от времени вспыхивает пламя предсмертной воли, и он все еще не слишком уверенно чувствует себя в мире мафии и так до сих пор не решил, а чем на самом деле он хотел бы заниматься. И если я вдруг войду в этот дом и встану рядом с ним, вы не найдете в нас отличий, как бы ни пытались. Просто этот кто-то… Более усидчивый, более спокойный, более решительный. Он смотрит на ребят и видит в них подчиненных, а не друзей, он смотрит на карты и прекрасно понимает, как нужно исправить планы, он глядит на Занзаса, и тот невольно отступает на один шаг, поскольку тот, другой, гораздо сильнее, чем я. Однажды он тоже устанет от всего и будет идти к своему дому, а затем вздрогнет и остановится, потому что поймет: там давным-давно ждут уже не его, а кого-нибудь другого. Быть может, даже уверенного в себе мафиозного Дона, одним мановением руки решающего чужие судьбы и довольного своей участью. Быть может, осмелевшего мальчишку, который вдруг перекинет из окна веревочную лестницу и покинет это поместье, чтобы больше никогда в него не возвращаться. Я не расстроен и не зол. Я думаю о том, что и сам в свое время встал на место глупого наивного мальчика, что желал принести миру добро и справедливость, что спасал Вселенную от злобного Бьякурана и стоял до конца, защищая своих друзей от Занзаса. Этот мальчик был наполнен силой, невероятной силой, и в какой-то момент она неумолимо принялась иссякать, открывая дорогу мне. Отвести взгляд от оранжевого пятна на стене невообразимо сложно. Фантазия свивается в тугие кольца, чтобы броситься на меня с распахнутыми клыками, чтобы вонзиться прямо в нежное беззащитное горло. Я уже дорисовываю детали, представляю себе голос того, другого, и в какой-то момент почти верю в то, что он сейчас выглянет в окно, а я… А я растаю бесследно, и никто даже не заподозрит, что меня больше нет. И жизнь продолжится своим чередом, и Занзас получит свои заветные новости, и Хаято поутру лишь восторженно воскликнет: «Джудайме, я даже не сомневался в том, что вы найдете самое лучшее решение!» — и отправится к подчиненным передавать высочайший приказ. Вспомнит ли тот, другой, как смотрел на меня сквозь полупрозрачную занавесь, когда придет его время? Станет ли он останавливаться, замирать посреди дороги время от времени и думать: «А ведь когда-то я мог… Ведь было же когда-то…»? Или как и я лишь грустно улыбнется в последний час и смиренно прикроет глаза, уступая место кому-то еще? Огромный снежный сугроб срывается с ближайшей ветки и со всей своей радостью набивается мне за шиворот. Я охаю, взвизгиваю, подпрыгиваю на месте, проклинаю и снег, и деревья, и собственную легендарную везучесть. И нужно срочно вытряхать пальто, стараясь не слишком громко стучать зубами, и вообще лучше бы мне помолиться всем богам, чтобы такой позор не обнаружили бы варийцы или, что еще хуже, Реборн! Он-то точно не позволит мне забыть, как я едва не превратился в снеговика, может, даже какой-нибудь памятный праздник учудит, и придется потом потомкам ежегодно отмечать День снежного Вонголы. За этой суетой я почти забываю о своих мыслях. Теперь они мне кажутся смешными, нелепыми и невообразимо грустными. Я, наконец, отряхаюсь, поправляю воротник пальто и кидаю еще один, контрольный взгляд на заветное окно. А потом вдруг понимаю, что никого в моей комнате нет, что давным-давно меня ждут там любимые друзья, и вообще стоит поторопиться, пока Занзас не начал швыряться бокалами. Переступая порог, я невольно замираю на мгновение, а затем спокойно продолжаю движение. Я или уже кто-то другой?