не киряй.

«киса любит кокаин» — три дня дождя.

все свое свободное время киса посвящает одиночным прогулкам с воткнутыми нераспутанными наушниками и катанию на скрипящих качелях с сигаретой в руке. он старается не контактировать с другими после случая с появлением отца, злость стала приходить на каждого без разбора настолько часто, что он умудрился поцапаться даже с самым неконфликтным человеком в их компании — мелом. ваня просто не хочет втягивать в свои проблемы остальных. объяснять, что повелся на слова матери — стыдно, рассказывать, что у него отец, оказывается, нихуя не художник, а простой наркоман со стажем и ломкой до заикания — он даже договорить не успеет, сразу выбежит с 'логова', поджав распушившийся от обиды на всех хвост. они его не поймут. у них такого не было и не будет. и на том спасибо. не хватало, чтобы и у остальных отца не было. он, по факту, был, тусовался в квартире, но его как будто так и не существовало нигде, кроме фантазий десятилетнего кисы. он выстроил образ высокого, смешного, привлекательного авантюриста с большим будущим, а появившийся через семь лет человек, которого он знал под псевдонимом 'доктор', испортил выстроенную модель папы. папа. у него есть отец, ого. когда все стали замечать, что их врач и кислов по-особенному ведут себя возле друг друга, они, хотя и обещали, что не будут никому говорить, выдают тайну, мешавшую жить нормально последние недели три. слова о семье шумно оседают в воздухе самолета, пока киса материт его, самого себя и все вокруг, спихивает всю вину на папу, ругает маму за вранье, истерично смеется над тем, что у него, как вышло, полная семья, а он все прошедшие годы жаловался, что дома у него проблемы, что родственника конкретного не хватает в свидетельстве о рождении.       — кис, ты как? порядок? — хенк своей заботой душит его сильнее, чем трава покупная, стискивает горло, заглядывает в прячущиеся за волосами кудрявыми глаза, словно внутренности разглядеть хочет, выловить что-то плохое, что жить счастливо мешает. не там ищет. оно у кисы в голове все: все его гуляющие на свободе мысли, тревоги, страхи — незаконно сбежавшие заключенные.       — я в ахуенном порядке, спасибо, что спросил, мудак. — язвит, прикрывает дрожащий голос, чтобы не выдать огорчения, разочарования своего в этом никчемном и жестоком мире. да, батя появился, но не тогда, когда нужен был, а в тот момент, когда почти налаживаться все начало у него. прогадал со временем немного. через три дня молчаний мел скидывает в общий чат информацию о вечеринке у анжелы. киса с борей отвечают стикерами, устраивают маленький спам-срач, несмотря на, казалось бы, обиду, шлют друг друга нахуй с улыбками на лицах, завершая их собственный диалог. ваня планировал напиться на тусовке, чтобы отрубило совсем, чтобы даже говорить не смог в случае предложения уединиться, чтобы завтра пожалеть обо всех ранее принятых решениях, хорошо закинуться таблетками, но в итоге выпил только пару рюмок чего-то крепкого, что передавалось в высоких стаканах от рук к рукам, и забрал у кого-то несколько самокруток, чтобы не уходить с пустыми карманами отсюда. тихо-мирно они снова сошлись с хенком в дружеском рукопожатии в отдаленной части дома. слава богу существуют жидкости, способные выключить ненадолго мозг блондина, который даже под рюмками водки не трахается ни с кем. заканчивают ночь они, путаясь в проводе от наушников, где рубят щиты на максимум только для них двоих, сидя в отдаленной комнате, где на полу, рядом с кроватью, стоит огромный фикус, который светится от слабого неонового света. атмосферно. киса все девять композиций из телефона друга курил то, что ему подогнал какой-то паренек на вечеринке, не заботясь о качестве товара. потерял смысл в этом. и в жизни тоже. хенк укладывает голову на острое плечо, перебирая фаланги своих пальцев, шепчет всякий бред, осознавая, что киса одолбанный уже давно сидит рядом, ловя приход.       — борь, ты бы только знал, как я заебался уже. — язык заплетается, кисины глаза цепляются за каждый предмет в полуосвещеной комнате, пока под веками прыгающие галлюцинации от наркоты его поганой. — боюсь я, как батя, сторчаться к годам двадцати и ходить к малолеткам за дозой новой. жизнь, блять, рушится прям передо мной, а я сижу, суп мамин ем и обещаний хуев рот даю. он встает с чьей-то мягкой кровати, собираясь выйти в коридор, где вечеринка была в разгаре часа два назад, идет в сторону прохода дверного, чтобы с третьего раза открыть дверь, но не доходит. хенк его сзади обнимает, руки сцепляя в замок, припадая щекой к плечу друга.       — мы что-нибудь придумаем, вань. вместе с тобой, потому что ты мальчик умный и самостоятельный, на опыте доказано. — правда это частична: кисе бы только облик создать дохуя уверенного парня, которому помощь не сдалась ничья совсем, он ведь сам умеет проблемы свои решать, которые копятся-копятся у него, а потом он заливает их чем-нибудь крепким и заваливается к хенку на квартиру под вопросительный взгляд оксаны. не позер, оно видно сразу. — только ты мне разреши тебя за руку взять и подтолкнуть на путь, может быть, не самый лучший, но точно правильный, хорошо? блондин ждет удар в лицо привычный, как на набережной в первую встречу, потому что не поделили что-то в компании, по-детски кулаками размахивая, как в классе восьмом в ресторане, где киса напился до белки, что их игорь потом растаскивал друг от друга, поочерёдно выгоняя из заведения, как на прошлой неделе, в логове, из-за трубочек скрученных с травой, но получает только быстро вздымающуюся грудную клетку и всхлипы еле слышные. все еще боится слабость показать, даже при нем. паническая атака уносит разум и тело ванино с собой.       — дыши, кис. пять на вдох, пять держишь, пять на выдох. понимаешь меня? — ебаная дурь. он ему выпотрошит каждую самокрутку с этой дрянью, а потом успокаивать будет, что ничего страшного с ним без этой отравы не случится. — не отключайся только. пакетов рядом нет, а парень его не слышит совсем. хенк его хоронить не собирался в ближайшее время, поэтому аккуратно, пытаясь не спугнуть, хотя тут любое движение за ужастик примешь, накрывает чужие губы своими. делит с ним один воздух на двоих, учит дышать заново, словно младенца новорожденного, пока тот в поцелуй не вливается, сознание обретая и язык проталкивая в рот напротив, а потом с разочарованным стоном отлипает от губ, гигиеничкой намазанных.       — не налегай. это профилактика была, чтобы ты не сдох тут раньше времени. — звучало, как типичная отмазка, но боря, как и весь их преподавательский состав, ебал их в рот. пусть прищур свой хитрый засунет себе туда, куда он девочкам член свой засовывал пьяный. ваня ухмыляется сидит, зрачками исследуя лицо друга, подмечает родинки на светлой коже, которые в приглушенном освещении кажутся веснушками, уши чутка оттопыренные, волосы, неряшливо уложенные пятерней в ванной минут десять назад. рядом с ним все это время был он. он с простой красотой своей, не цепляющей никого, кроме девчонок из шестого класса, зато с характером сильным, на двоих словно, с запасом, с улыбкой успокаивающей и желанием выбраться из жизни остервенелой, в печенке сидящей. и насколько же дурь одурманила его, что он такого человека рядом не замечал, синими отметинами покрывая, зло шипя на извинения, хотя сам должен был прощения просить. нихера он не заслуживает его. сказка детская, а не жизнь реальная.       — руку давай свою сюда, хенкин. не отпущу тебя больше никогда и никуда. — смеется над своими же словами, потому что где они и где киса неадекватный. не вяжется что-то совсем. улыбку чужую родную ловит, под веками надолго запомнить хочет, чтобы если какая хуетень в жизни, а он бам! — глазки прикрыл и у него там мир свой нереальный, где райские врата птицами опиваются, где никаких наркотиков и только их скреплённые в замок руки. — ты — мой последний шанс, борь. не пожалей потом, что утопающего спасать решился.       — хуйню не неси, кислов. — черты лица улыбаются доброжелательно. блять, он сейчас расцелует его всего. киса слово дает, что перед ним ангел-хранитель его, а не друг со школьного туалета и первого алкогольного опьянения. трогает его, щупает себя — поверить не может. не хочет разочаровываться потом, если это сон его галюнный опять, таблеточный. хенк обещание свое скрепляет мизинчиковой клятвой, как в детстве, как раньше, где тепло и хорошо было, а ваня слезы свои другой рукой, свободной, подтирает, потому что он теперь не только сам справиться со всем может, но еще и боре о каждом пиздеце рассказать, выслушать совет, позволить в волосы зарыться, которые мятой пахнут после шампуня, нежную руку в своей сжать, поцеловать в щеку, лоб, губы, шею и глаза свои закрыть ненадолго, чтобы переждать весь апокалипсис с образом солнечным, выгравированным на обратной стороне век собственных, и мизинцами, перехватывающими друг другу в схватке шуточной.