Такояки

Ло мчался через улицы, цепляясь за углы и столбы на поворотах, держась только силой воли на ногах. И окружали его люди, и видел он баннеры — бумаги о розыске со столь, вдребезги мозг, знакомым, грубым лицом. Русые, крутящиеся на концах волосы, карие глаза с алой остротой в глубине. Оскал со сжатой в зубах дешманской сигареты. Он ставил на то, что это либо дорогой его сердцу Кора-сан. Либо третий Донкихот, чего уж явно быть не могло — такого просто не было. И однозначно ни сын одного из великанов, уж точно. В руках Трафальгар нёс несколько листовок, сжимая и сгибая их. Рассматривая в моменты отчаяния. И где?! И куда бежать, искать?! Он преступник, как написано — дизертир, точно скрывается! А он, Росинант, точно умел такое, каким бы заметным уж тот ни был. Костры поликлиник дымились обильно, и шуба его пернатая, но их никогда не умели достать, забрать под стражу. А ещё! Кора-сан дезертир! Он жив, он цел, он точно где-то ещё есть в этом мире, не под могильным камнем на Маринфорде, не в братской могиле на Миньоне. А невредимый среди толпы зевак. А ищет ли он Ло так же, как Ло ищет его? Отчего-то эта мысль лезла наглее, когда он совсем-совсем перестал чувствовать ног. Свалился посреди улицы и тяжело дышит, трясётся. И где-то там... Где-то там Кора-сан тоже упал и, наверное, отшиб себе что-то. Или выронил табак и загорелся. Или он, ходячая катастрофа, опять вымещает свои эмоции на чём-то. Сильный, уверенный в себе, такой же неловкий и немного недальновидный. Всё такой же Кора-сан. А может и не такой же, людям свойственно меняться. В голове слишком много всего кружилось и Ватер не успел хорошо увернуться от летящей пули Дозорного-морпеха. Тот услужливо стрелял одной, трясущейся рукой, невпопад. А щёку всё равно поцарапал. После него стреляли и другие — шумно, криво, убого. Метал рикошетил; пахло огнём и порохом; свистел разрезаемый воздух. А ноги сводило; ранка кровила; лёгкие уже горели. Но оторваться удалось, в неразберихе улицы наполнились людом, и солдаты уже стрелять не могли. А Ло, подстать, скрылся и запрыгнул на крышу, уже с высоты наблюдая за островом. Здорово, так бы сразу. Может, по мареву будет легче определить. Коразон загорался регулярно — по пять-семь раз за день. Не больше десяти — он курил только десятку в день при обычных обстоятельствах. Особенно, когда экономил. А может, стоило сначала спросить. Сейчас, чутка поостыв, следя за уходящим днём в оранжевой окантовки вечера, он смог более трезво поразмышлять. Человека, вообще-то, очень тяжело найти другому человеку. Особенно когда другой — один врач-пират, на котором лежит ответственность о команде. Может попытаться как-нибудь договориться?.. Только вот, с кем? Можно было бы привлечь революционеров; их становиься больше с каждым днём, и делают они правое дело — пытаются свести Мировое Правительство. Дезертиры им только в радость, да и выживший из Флеванса с фруктом Опе-Опе тоже хороший подарок. Драгон согласиться, если только предложить. Но обрадуется ли сам названный Дезертир такому вниманию?.. А помнит ли он этого ребёнка? А дезертировал ли на самом деле? А вдруг это всё бредни его больного мозга во время лихорадки? Больно закружилась голова. И в нос ударил приятный запах жаренных осьминогов. Такояки — маленький ларёк под ним только открылся, и хозяин начал готовку. С улиц шёл шум, огни и люд. Пират спустился, огляделся. И бросил это дело — искать того самого. Нерационально, невозможно. Заказал одну порцию и смотрел за ловкими движениями большого хозяина прилавка. Крыша была тканевая, развивалась на ветру, и к деревянной балке был подвешен фонарь на грязном гвозде. Масло шипело и пузырилось, тесто дымилось, приборы ходили ходуном — и казалось, словно рук у торговца было больше, чем две. Розовая кожа и вся в шрамах. Но свою аппетитную закуску Ло получил. Проголодался за вечер — это да, это конечно. А Такояки были с соусом терияки и обсыпаны кунжутом. И на языке было приятно. А потом улица кончилась. И свет кончился. И пошла тьма прибрежная, к которому они пришвартовались. Вся команда уже была — Бепо задорно запрыгал, махая своей лапой в знак приветствия. И улыбался. А потом подошли и остальные, тоже улыбались и прыгали от счастья. И Трафальгар улыбнулся, поднявшись на борт и закрывшись в кабинете с такояки. И с бумагами со столь дорогим лицом. И уже в ночь он позвонил Главе Революционной армии с просьбой. И ему ответили лояльно-официально, что если будет, то позвонят. И Ло таким довольным и просидел всю ночь напролёт, думая о любимом Коре-сане, думая о вкусном, но закончившимся, такояки, а ещё думал о своей дружной команде. А после закрыл свой ежедневник, пометив всё, кроме покупки новых лекарственных средств, галочкой.