зарифмую похоть на похоть

      Ванечку хотелось сожрать.       На задворках сознания мелькнула идиотская мысль, что не стоило отказывать себе в удовольствии и сожрать ту шавуху с Литейного, хуй с ним с луком, Ванечка его любым бы принял, не девка. Мелькнула — и пропала, потому что какие тут мысли о шавухах, когда перед твоим носом маячит кое-что куда более аппетитное. Формой, конечно, отдалённо напоминающее, даже со своим собственным соусом…       Ванечка нетерпеливо поёрзал жопой по кровати, член приглашающе качнулся, напоминая Рудбою, что предаваться мечтам о жратве во время секса — идея ноль хуёв из миллиона. А если он такой дебил, что мчался сюда задрав хвост (не жравши не сравши, как обычно характеризовал это Ванечка) прямо со съёмок с Мироном, то это только его проблемы: Ванечка в этом всём точно не виноват, он всего лишь кинул фоточку… Неплохую такую фоточку, кстати, отношения с фотографом даром не прошли: даже композицию смог выстроить так, что сначала взгляд цеплялся за живот и торчащую тазовую косточку, и только потом стекал ниже, туда, где исчезала под тканью трусов рука. Фенечка на запястье венчала всё это великолепие — не просто какая-то поделка, а подарок, привезённый из теплейшей и пьянейшей Португалии.       В общем, развели Рудбоя как мальчишку, а тот даже и не подумал, что можно не разводиться.       Нравилось ему так разводиться, что уж.       На головке члена Ванечки проступила капелька смазки. Рудбой слизнул её, подразнил языком, коснулся губами и тут же отпрянул обратно. Ванечка ругнулся и захныкал. Ох как он любил, когда ему сосали. И как ему повезло — Рудбой обожал сосать Ванечке.       Он положил ладони ему на бёдра, сжал пальцы, чтобы проступили белые следы на нежной коже, надавил, разводя ноги шире. Сел поудобнее на полу, мимолётно подумал, что стоило бы расстегнуть собственную ширинку, чтобы ни на что не отвлекаться, но Ванечка так тёк, так пах, что всё остальное отодвинулось на задний план. Рудбой лизнул его член ещё раз: широко, мокро, жмурясь от удовольствия. И наконец втянул в рот, застонал сам, восхищаясь тем, как же они отлично подходили друг другу.       Ванечкин член и рот Рудбоя.       Почти так же прекрасно, как рот Рудбоя и шаверма с Литейного.       И уж однозначно так же идеально, как член Рудбоя и весь Ванечка целиком.       В башке кто-то прожал ульту Лешрака, замигал стробоскоп от тяжести на языке, от ощущения растянутости губ, от солёного привкуса. Рудбой с упоением сосал, а пальцы буквально сами собой скользнули по яйцам, мимолётно их погладив, и надавили на вход. От этого Ванечка тоже балдел; он, конечно, и от одного минета прекрасно кончал, но чтобы до спецэффектов с тини эирлайнс и разъёбом на миду — здесь требовалась многофункциональность.       Смазка валялась где-то в районе подушки, и со своего места Рудбой бы туда в жизни не дотянулся. Можно было бы, конечно, попросить Ванечку передать… но за такие читы и бан отхватить недолго. Поэтому Рудбой (не без громадного сожаления) впустил член, чмокнув его напоследок в налившуюся кровью и полностью открытую головку, и сплюнул на ладонь.       По слюне пальцы вошли как родные — как не догадался, что наверняка Ванечка успел подрочить, глядя сториз? Рудбой постарался светануться у всех имеющих право палить процесс — и не прогадал. Чтобы его Ванечка и не сидел приклеенным носом к телефону, а рукой к трусам? Это какой-то другой тогда Ванечка, а не вот этот, лежащий на кровати полностью раскрытым с гордо вздёрнутым на живот членом.       Не этот, охотно подмахивающий в такт движению пальцев.       Не этот, стонущий сквозь зубы, шипящий проклятия, нетерпеливый и голодный до одурения.       Не этот…       Не этот.       Рудбой свободной рукой обхватил ствол, провёл вверх-вниз, размазывая собственную слюну, смешивая её с выступившей смазкой. Линия уже была почти спушена, башня держалась на последнем хэпэ, и теперь перед ним стоял выбор: снести всю сторону или перейти к решительному наступлению в центре?       Разрешить Ванечке кончить только от языка, губ и пальцев или взять его, напомнить ему, чей он, выпустить мегакрипов и снести трон?       Выебать Ванечку до звёзд перед глазами или…       Да никакого «или» не существовало.       Облизав напоследок головку Ванечкиного члена, как самый лучший чупа-чупс в своей жизни, Рудбой встал в полный рост. Теперь ему стало ещё лучше видно, как же красиво Ванечка разметался по кровати — с лихорадочно горящими щеками, со сдвинутыми очками (опять не снял — говорил, что хочет видеть, а не только чувствовать!), вцепившийся в одеяло пальцами, с уже искусанными губами. Последнее, кстати, стоило бы срочно поправить — почему не Рудбоем искусаны эти губы?!       Но, прежде чем приступить к сладкому, пришлось отвлечься на мирское — стянуть джинсы, давящие на хуй так, что Рудбой бы не удивился посиневшим, как у какого-нибудь Шторма, яйцам. К счастью, обошлось, и освобождённый наконец член встал по стойке смирно, готовый к труду, подвигам и революции.       Кровать скрипнула, Ванечка блаженно улыбнулся. Рудбой замер над ним на четвереньках, гладя взглядом эти идеальные линии, цепляясь за острые углы ключиц и тазовых косточек, путаясь в кудряшках в паху и на голенях. Собственное длинное тело на фоне компактного Ванечки снова показалось несуразным, и чтобы поскорей от этого отвлечься, Рудбой наклонился, прихватил зубами вызывающе краснеющий сосок. Ванечка охнул, зашарил ладонями по постели, нашёл смазку — и впечатал тюбик Рудбою в грудь.       — Еби уже, дядь.       Это был приказ, ослушаться которого Рудбой не смел. На то, чтобы натянуть резинку и выдавить смазку, ушло несколько секунд — Рики медленней по карте бегал, чем Рудбой всё это проделывал. Нет времени предаваться размышлениям, нет времени аккуратничать — вперёд, скорей, давай!..       Ванечка выгнулся дугой, когда Рудбой в него вошёл — размашисто, не жалея, не миндальничая. Он любил так, они оба любили; их страсть часто выливалась в ярость, в синяки, укусы, ссадины, но всё это было для них свидетельствами любви. Ближе, ярче, сильнее, быстрее!       Удовольствие прошивало с ног до головы. Рудбой зарычал сквозь зубы, дёрнул Ванечку на себя, заставляя его сесть себе на колени; вжался ртом в основание шеи, куснул, практически ощущая, как наливается кровоподтёк. Ванечка всхлипнул и вцепился короткими ногтями в спину Рудбоя — то ли отомстить, то ли пометить в ответ, ни один из них не раздумывал над мотивами собственных поступков. Как-то не до того было. Потом, конечно, и шипели друг на друга, и прятали одеждой, и недовольно рассматривали отражение в зеркалах; но вряд ли согласились бы поменять всё это на чинный миссионерский секс под одеялком.       Одеяло сбилось комом. Ванечка прижался всем телом, коленями сжал бёдра; его член истекал смазкой, пачкал живот Рудбою. Он коротко вскрикивал на толчках, полностью уже отключившись от реальности, плавая в предоргазменном океане наслаждения. Рудбой читал его как открытую книгу, как хорошо известное стихотворение; и сейчас было самое время дожать, швырнуть Ванечку на простыни, покорить этот трон древнего, одной чётко рассчитанной ультой устроить взрыв, чтобы разметало обоих, чтобы упасть обессиленными, чтобы свет померк, чтобы тьма разодрала когтями…       Чтобы Охра сыто облизнулся, оскалившись в своей вечной ухмылке.       Ванечка на короткий миг замер, сжался весь, откинул голову назад в безмолвном крике — и кончил, размазывая сперму по их слепившимся в одно целое телам. Рудбой улыбнулся, языком прошёлся по щеке, собирая капли пота и — почти наверняка — выступивших слёз, опрокинул Ванечку спиной на кровать. Тот раскинулся безвольно, как будто не осталось в его теле ни единой мышцы, растёкся лужей, всем Морфлингам на зависть. Рудбой полюбовался, как его член выскальзывает из Ванечки, такой налитой кровью, такой твёрдый, подтянул того обратно к себе за бока и одним слитным движением надел обратно на себя. Проигнорировал протестующий писк и с силой двинул бёдрами раз, другой… зная, что причиняет дискомфорт, но уже не в силах остановиться.       Оргазм накрыл Рудбоя, как и всегда с Ванечкой, ураганным порывом, будто на него кастанули еулом. Собственный полурык-полустон оглушил, и он рухнул на постель, подминая Ванечку под себя. Тело стало ватным и одновременно лёгким-лёгким.       Шевелиться не хотелось.       Курить хотелось, но когда-нибудь потом.       И ещё хотелось всё-таки сожрать Ванечку.       * * *       В себя они пришли не скоро, кажется, Рудбой даже успел задремать, потому что шевеление под боком — Ванечка спихивал его с себя — началось как-то абсолютно внезапно. Наконец он вылез, бесцеремонно пнул Рудбоя пяткой в живот, обтёрся краем одеяла, повздыхал. Не получил ответа, вздохнул ещё раз, протяжно и с намёком.       — Щас бы шавухи. Может, сбегаешь? — Помолчал немного, оценил, видимо, полное нежелание Рудбоя реагировать, и добавил: — А в холодильнике для тебя тортик. Киевский. Я вот сбегал. Метнись за шавухой, а?       За дверью спальни заскрёбся и замандел Гриша. Рудбой, вздохнув, свесился с кровати и зашарил в поисках трусов.       Ради «Киевского» можно было и себе за шавухой сгонять. Не зря же мечтал.