***
Николай стоял на четвереньках, чуть согнув локти. Первые пятнадцать минут дались ему достаточно легко, но его выдержка неумолимо терпела крах с каждой новой секундой. Стараясь удержать столь драгоценную задницу на своей спине, Гоголь даже вдохнуть полной грудью не мог. Капельки пота стекали по прохладной оголённой коже, накрытой только свисающим с плеч Фёдора плащом. Уперев взгляд в пол на какое-то время, Коля прикрыл глаза. Чувствуя тепло мягких ягодиц и бёдер на своей спине, он облизал пересохшие губы. Распущенные блондинистые пряди то и дело липли ко лбу, заставляя всё лицо чесаться. Портило весь настрой. Гоголь надеялся на один из двух вариантов: или Достоевский вовсе не заметит его телодвижений, или простит ему такую оплошность. Зря.***
Первый и (пока) единственный хлёсткий режущий удар утяжелённого конца стека пришёлся по нежной коже бедра, оставляя за собой зудящий глубокий багровый след. Фёдор силы не жалел, но влажная кожа только усилила острое пробирающее ощущение боли... Николай непроизвольно издал стон. Достоевский медленно прикрыл веки. Встал, аккуратно обходя застывшего в немом восхищении Гоголя. Тишина нагнетала чувственности в следующие секунды. Фёдор с силой опрокинул Николая на пол толчком ноги, заставил его перевернуться на спину. Медленный шаг. Носком ботинка брюнет огладил чужую щёку. Поднесённая нога. — Шваль. Он остановился, на секунду вскинув брови от удивления. Гоголь, глядя прямо в холодный ядовитый пурпур, словно в душу, провёл высунутым языком по резиновой подошве, задевая лакированную кожу. На лице, обрамлённом тёмными прядями, растянулась тонкая улыбка. Николай позволил себе поднять руки и мягко сжать ботинок, припадая к нему щекой, вылизывая, целуя, глядеть на своего визави с таким жадным нахальством... что улыбка тут же погасла. Удар. Лицо блондина оказалось меж паркетом и подошвой. Прижатый к полу, раскрасневшийся, со сжатыми в кулаке полами плаща. Фёдор склонился, опираясь локтем о колено наступающей ноги. — Посмотри на себя. Пренебрежительно шлёпнув стеком по ладони Гоголя, чтобы чужие пальцы разжались, Достоевский провёл чуть шероховатым наконечником по пульсирующей артерии на шее, размеренно прошёлся по неровно вздымающейся груди. — Как безбожно отвратительно ты себя ведёшь. Спускаясь по животу к лобку, Достоевский, еле касаясь, огладил эрегированный член Гоголя концом кнута, рассматривая как поблёскивают на свету капли стекающего с головки предэякулята. До слуха донёсся еле слышный скулёж. — Какая же ты блядь. Удар пришёлся на пах, заставляя терпевшего из последних сил Николая издать протяжный гортанный стон. Распластавшееся под Фёдором чувствительное тело было возбуждено до предела.***
Одинокая слезинка скатилась по щеке, пока Гоголь взглядом очей цвета океана умолял Достоевского. Прекратить? Вряд ли. — Разве не этого ты хотел? Язык упирался о злосчастий дырчатый шарик, не позволяя вымолвить хоть какое-нибудь слово. Растянутые губы то и дело хотелось облизать и прикусить, но кляп во рту не позволял ничего, кроме как истекать слюной и постанывать. Входящие глубоко в кольцо мышц бледные пальцы буквально заставляли пылать — согревающая смазка чуть ли не обжигала сжимающиеся на фалангах стенки. Эрекционное кольцо на основании плоти не позволяло крови отступить, чтобы владелец сполна чувствовал каждое чёртово касание, что колющими мурашками растекалось теплом нагнетая возбуждение. И вместе с тем — Николай не мог кончить. — Развратная сука. Обжигающий удар кнутом по груди. Фёдор попал по зажатому соску и, если бы Коля мог сжаться и кончить — ох, несомненно, он бы излился прямо себе на живот. Но он не мог. Его позиция была фиксирована максимально: связанные руки, ноги, раскинутые колени, подвязанные локти. Даже ошейник подцепился к нахлёсту из ремней на груди. Гоголь — как на ладони, весь открытый. И боже правый, как его вид возбуждал сознание Достоевского. Откладывая в сторону стек, послышался звон цепочки — Фёдор схватил зажимы для сосков, подтягивая на себя. Упирающиеся в простату подушечки пальцев — вполне могли стать апогеем. Но Николай в момент остался с чувством всепоглощающей пустоты, заставляющей его всхлипывать и скулить в мольбах насадиться назад на столь излюбленные руки. — Ёбанная блядь. Хлёсткий удар ладонью по налитому кровью члену, отдающий пульсирующей болью. Достоевский вошёл резко и глубоко, растягивая на своей толстой плоти сжатого от неожиданности Гоголя. Каждое движение заставляло Николая взвыть. Фёдор ногтями впился в нежное бедро, сжимая его пальцами. Наклонился, тёмными волосами щекоча кожу, размашисто языком проехался по рёбрам. Сцепил зубы на цепочке, оттягивая, глядел в само нутро душащим пурпуром взглядом. Каждое движение было резким, грубым, словно разрывающим... и от того таким приятным. Когда вторая рука сняла кольцо с члена Гоголя — каждый блядский влажный шлепок бёдрами о ягодицы мог довести до оргазма. — Моя грязная шлюха. Нависающий над Николаем бранящийся Фёдор, хлюпающие звуки смазки, вбивающийся член, то и дело задевающий скользкой головкой простату — каждый пункт стал в полной мере конечным. Выгибаясь в пояснице, Гоголь протяжно застонал, пытаясь предупредить. Но Достоевский только ускорил свой темп и когда он почувствовал спазм, сжимающий его плоть, когда сквозь мутную пелену пытался разглядеть Колю под собой — громко простонал имя Гоголя и кончил следом, заполняя партнёра не менее горячей, чем смазка, спермой. Гоголь испачкал не только свой живот — его обильность попала ему и на грудь. Достоевский провёл по грудине блондина пальцем, собирая на него семя. — Хороший мальчик. Не произнёс ни слова. Слизывая сперму, Фёдор не сразу вышел из Николая, желая чувствовать пульсацию ещё какое-то время. Жаркий поцелуй. И после. После он забрал Колю на руки и отнёс в ванную, помогая отмыться, заботливо расчёсывая пряди его волос пальцами.