Долг перевозчика

От ударов молота лодка вздрагивает. Черные воды беспокойно плещутся за бортом. — Совсем они там с ума сошли, что ли? — бормочет себе под нос Харон. Причалив, он с трудом выбирается из лодки и взмахом весла останавливает уже роящихся вокруг него теней. — Подождите, — сухо бросает он им. Затем разворачивается и, тяжело опираясь на весло, движется по берегу в ту сторону, откуда доносятся ритмичные удары молота, визг и чьи-то крики. Когда он добирается до места, они уже начинают настилать доски. — Что это вы делаете? Он говорит негромко, но его голос легко перекрывает шум стройки. Троглодиты, как по команде, замирают — кто с занесенным молотом, кто с охапкой досок на плечах. К Харону подходит жрица формицидов; в отличие от солдат своего племени, она достает ему почти до плеча. Ее черные глаза горят лихорадочным огнем. — Мы строим мост. — Мост через Стикс? — Смех Харона похож на шелест волн. Кромка черных вод у белого песка неподвижна. Стикс ждет. — Мы не можем полагаться на одну твою лодку, — говорит жрица. — Туда вечно набиваются эти бестолковые тени смертных. На том берегу много наших братьев. Им нужна пища. Им нужно подкрепление. — Через Стикс только одна дорога. — Времена меняются. — Да? Из-под плаща выныривает жилистая рука и хватает жрицу за горло. Хитиновая скорлупа, усиленная демонической магией, трескается с жалобным звуком. — Даже герои смертных не были такими наглыми. Харон небрежно отшвыривает обмякшую жрицу в сторону и движется к мосту. Формициды поспешно убираются с его пути. Один замешкавшийся троглодит спотыкается о подкатившегося ему под ноги формицида, и они визжаще-рычащим клубком скатываются с берега прямо в реку. Вода поглощает их без всякого всплеска. Харон ступает на мост и оборачивается к незадачливым строителям. — Прочь. Они оказываются понятливы. Пожалуй, он мог бы даже разрушить этот мост. Но кто знает, сколькими жизнями оплачено его строительство, сколько глупых дикарей-троглодитов и юрких формицидов сверзилось в воду, пока они забивали сваи и настилали доски. Стикс, как и всякое божество, любит кровавые жертвы и неохотно расстается с тем, что уже считает своим. Огибая прорехи в незаконченном мосте, Харон подходит к перилам и смотрит в воду. «Ничего, — думает он. — Я их не пущу. И героев не пущу, если они прознают и вздумают сюда заявиться. Через Стикс только одна дорога, а у нее только один страж». Он думает о тенях, скопившихся на причале. Неужели придется теперь направлять их сюда? Но если он уйдет, кто же останется охранять мост? На причале меж тем растет волнение. — А куда делся перевозчик? — Нам что, теперь тут вечно болтаться? Я думал, хоть здесь переправа налажена как следует! — Тише, глупцы, а то услышат... — Эй вы! — Одна из теней отделяется от остальных и храбро обращается к скучающей неподалеку эмпусе. — Где лодочник? Эмпуса окидывает нахала изумленным взглядом и, видимо, решив, что он не стоит ее гнева, пренебрежительно бросает: — Не ваше дело. Но тот не унимается: — Мы должны попасть на другой берег. Не вечно же нам здесь оставаться. Будут прибывать все новые и новые тени, и скоро не только нам, но и вам не хватит места. Найдите лодочника. Это его долг — переправлять нас на другой берег. — Ты, смертный, смеешь указывать Харону? — шипит эмпуса. — Да кем ты себя возомнил? — Я Гиппарх, — бестрепетно отвечает тот, — архонт Пасерона. Я не смог защитить своих людей там, наверху, но я не брошу их здесь. — Гиппарх, архонт Пасерона, — тянет эмпуса. Затем ее осеняет счастливая мысль, и она ухмыляется, показывая острые, зеленые от яда клыки: — Может, наверху твое имя что-то и значило, но здесь ты всего лишь тень себя былого. Так знай же, что бывает в царстве Аида с теми, кто слишком много мнит о себе! С этими словами она подхватывает Гиппарха своими страшными когтями и взмывает в воздух. Сгрудившиеся на причале тени ахают от ужаса. — Гиппарх! — кричит кто-то. Но эмпуса уже скрывается вдали, унося с собой свою добычу. Плен у демонов оказывается не так уж страшен. Они ничего ему не делают — просто сажают под мерцающий полупрозрачный купол, выставляют стражу и куда-то исчезают. Даже не говорят ничего. Гиппарху кажется, что они и сами чем-то растеряны или озадачены. Наверное, ему не составило бы труда сбежать от них, если бы не этот колдовской купол. Его освобождает колдунья — не тень, а живая, пришедшая сверху; за ней следует безмолвный мертвец, оживший скелет. Она выслушивает рассказ Гиппарха и хмурится. — Я бы сам правил лодкой, — говорит Гиппарх, — если бы у меня было весло. Но лодочник забрал его с собой, и никто не знает, где он. Она кивает: — Я его найду. Они встречаются на причале. Она вся мокрая с головы до ног и тяжело дышит. За спиной у нее белое с черным весло размером с небольшую колонну. — А где лодочник? — опасливо спрашивает Антиген, который теперь ни на шаг не отходит от Гиппарха. Колдунья дергает плечом: — Его больше нет. По толпе проносится полуудивленный, полуиспуганный ропот. Колдунья протягивает Гиппарху весло: — Помнишь свое обещание? Гиппарх молча смотрит на весло. Кажется, что оно вырезано из кости какого-то неведомого чудовища. Оно влажно поблескивает, хотя на землю с него не упало ни капли воды. — Ты можешь отказаться, — говорит девушка, и Гиппарху кажется, будто в ее глазах на мгновение мелькает что-то горькое: затаенная обида, тоска. — Это ноша не для смертного. — Я больше не смертный. Весло оказывается прохладным на ощупь, но совсем не скользким и удивительно легким. Кто-то ахает. Антиген невольно отступает назад. Гиппарх перехватывает весло поудобнее, оборачивается и улыбается настороженно глядящим на него теням: — Теперь мы все сможем переправиться на тот берег. Ну, занимайте места! Да поживее! Еще какое-то время они молча смотрят на него. Затем в толпе начинается шевеление. Все живее и живее тени начинают копошиться, толкаться, спорить: каждому не терпится поскорее убраться с этого неуютного берега, где бродят демоны и бесшумно катит свои воды великая река Стикс. Где угодно лучше, чем здесь. Гиппарх наблюдает за ними, уперев весло в землю. — Ты сказал неправду, — тихо говорит у него за спиной колдунья. Гиппарх резко оборачивается: — Что? — Ты сказал, что теперь все могут переправиться на тот берег. Это неправда. Смогут все, кроме тебя. Оказывается, она еще совсем молода, почти девочка. В ее лице нет ни злорадства, ни насмешки; она серьезно смотрит на него. На мгновение Гиппарх невольно опускает глаза, потом поднимает их и улыбается: — Кто-то же должен править лодкой. Я охотно принял на себя эту ношу — может быть, какая-нибудь достойная тень в будущем так же примет ее от меня. Но, уже произнося эти слова, он понимает, что на это мало надежды. Весло Харона в его руках все такое же прохладное и отстраненно, пугающе гладкое. Его сработали не люди. — Откуда ты родом? — спрашивает он. И она точно так же отводит глаза. — Гелос, — наконец отвечает она. — Я Мирто из Гелоса. — Что ж, прощай, Мирто из Гелоса. Надеюсь, мы не скоро снова с тобой увидимся... не сочти за оскорбление. Она не улыбается в ответ. — Прощай, Гиппарх из Пасерона. — Мы готовы! — кричит Антиген. Он осаживает шумящих теней, не поместившихся в лодке, успокаивающе размахивая руками: все в порядке, все переправитесь, никого не забудем. Гиппарх поднимает руку в прощальном жесте и быстрым шагом направляется к лодке. Он не оборачивается. Со временем легче не становится, но становится... привычно. Тени сливаются в один бесконечный поток. Среди них больше нет знакомых лиц. Возможно, он уже перевозит детей тех, кого когда-то знал, или их внуков, или внуков их внуков. Трудно сказать. Первое время Антиген ждал его на том берегу — в лодке и так было слишком мало места, а Харон никогда никого не вез обратно — но в конце концов Гиппарх сказал ему, чтобы он не жертвовал своим покоем ради него, и лично наблюдал, как Антиген удаляется вместе с группой очередных теней. Когда его первый раз называют Хароном, он вздрагивает. Весло Харона так и не ложится ему в руку; оно повинуется ему, но и только. В глубине души (Гиппарх почти уверен, что она у бывшего атрибута бессмертного есть) оно все еще ждет своего прежнего хозяина. Трудно его в этом винить. Гиппарху и самому порой хочется бросить это проклятое весло, смешаться с толпой и ждать, пока не придет кто-нибудь другой, более умелый, самоотверженный и сильный, кто-то, кто станет выполнять эту работу за него. Но ждать он не умеет; он привык действовать. И потому глупое желание остается всего лишь желанием. Однажды, когда он, задумавшись, сидит на корме, механическими гребками посылая вперед пустую лодку, он вдруг замечает какой-то проблеск в непроглядной воде реки. Это выводит его из оцепенения. Он уже с любопытством выглядывает за борт: никак кто-то из теней что-то обронил? Жаль, их теперь не догнать. Волны прибивают к борту блестящую вещицу, и Гиппарх свободной рукой зачерпывает воду Стикса. На ладони у него остается кольцо — тяжелое и старинное, судя по размеру, мужское. Оно кажется смутно знакомым, будто он его уже видел когда-то. Может быть, еще при жизни? Гиппарх вертит кольцо так и сяк, стараясь получше разглядеть полустершийся узор — или прочесть надпись — но без толку. Он спохватывается только тогда, когда чувствует, что лодку начинает ощутимо сносить, и хватается за весло. Кольцо мешает, но у Гиппарха даже мысли не мелькает выбросить его обратно за борт — в его теперешнем существовании и так слишком мало развлечений. Недолго думая, он поспешно надевает кольцо на палец, пообещав себе рассмотреть его поподробнее на берегу. Выгребать против течения оказывается легче, чем он ожидал. *** Когда старый Харон рассыпается в прах, там, где он стоял, остается мерцающий голубоватый шарик — его сущность. Мирто осторожно дотрагивается до нее, и шарик, вспыхнув, тает, а на мосту остается лежать небольшая груда волшебной экипировки — все, что осталось от перевозчика душ. Доспехи и поножи ей ни к чему, но внимание Мирто привлекает тяжелое кольцо. Она тянется было к нему, но случайно задевает нагрудник, и тот с лязгом катится вниз по мосту, увлекая за собой еще несколько вещей. Нагрудник ей удается догнать, но кольцо проваливается в дыру между досками и исчезает в темных водах Стикса. Мирто с досадой закусывает губу. Кто-то касается ее плеча, и она оборачивается. Ее верный спутник, царь-лич, обычно безмолвный и равнодушный, смотрит на нее — как ей кажется, строго, будто хочет сказать ей что-то важное. — Что? — говорит Мирто. — Мы не должны были этого делать? Тот нетерпеливо мотает головой. — Верно... все равно мы уже и титанов убивали. — Она невесело смеется. — Интересно, с кем нам предстоит сразиться на этот раз? Никак с самим владыкой подземного царства? На ее неуклюжую шутку никто не отвечает, но она и не ждет ответа. Она осторожно возвращает нагрудник к прочим доспехам и поднимает весло. Она боялась, что ей будет не по силам дотащить его обратно до причала, но оно оказывается не тяжелее ее посоха. Она задумчиво проводит рукой по рельефным прожилкам, белым и черным, похожим на застывшие волны. — Мне кажется, Гиппарх сам не понимает, что на себя берет, — вполголоса замечает она. Царь-лич снова энергично мотает головой. Потом, заметив, что она на него смотрит, вытягивает длинную костлявую руку и указывает пальцем под мост — туда, где несет свои воды Стикс. — Думаешь, ей лучше знать? — с сомнением спрашивает Мирто. — Хотя, конечно... кто-то должен править лодкой. Наверное, она это тоже понимает. *** Новый рейс тоже оказывается легче, будто неожиданная находка придала ему сил. Гиппарх украдкой посматривает на тяжелое кольцо, блестящее у него на руке. Сначала оно показалось ему велико, и он боялся, что при неосторожном движении оно соскользнет в воду; но теперь он видит, что страхи были напрасны — кольцо сидит на пальце как влитое. Они выгребают на середину реки. Это страшный момент: один берег уже исчез из виду, а другой еще не показался. Тени притихают. И в этот момент Гиппарху слышится чей-то шепот. Он не сразу понимает, откуда он исходит. Он привык уже, что Стикс течет бесшумно — великая река подземного царства, водами которой понапрасну не клянутся даже боги, не чета буйным горным речкам его родины — но сейчас он понимает, что на самом деле ее волны переливаются тихим, едва различимым шепотом. Он вслушивается — и улыбается. «Не бойся, — шепчет Стикс, — я с тобой».