Забота

Всё началось, когда в Четвёртой появился Курильщик. Македонский никогда раньше не знал заботы — умел проявлять ее по отношению к другим, но для себя ничего не оставалось. Он сгрызал заусенцы на пальцах до крови, не пользовался перчатками, когда отмывал едким моющим средством пол, джинсы его на коленках давно протерлись, а свою порцию на обеде он обычно отдавал состайникам. Так бывший ангел расплачивался за свои грехи. А Курильщик оказался мягким. Не таким, как Македонский — покорно-послушным, — но почти нереально, невозможно добрым. Так не бывает. Мак видит, как этот новенький хочет помочь в уборке, как неловко и жалко он ползает, пытаясь собрать одежду на полу, Мак прячет улыбку в воротник серого свитера и продолжает орудовать тряпкой — наводить порядок. Курильщик единственный из четвертой, кто хочет говорить с Македонским. Уже потом он узнает от Сфинкса, что Мак не любит, когда с ним заговаривают. Однако тот всегда с готовностью устраивается на краешке кровати Курильщика, как только слышит свою кличку. В основном говорит сам Курильщик, Македонскому остается кивать и время от времени задавать вопросы. Оба таким разговорам рады. Для Македонского забота настолько в новинку, что он несколько дней не может привыкнуть к сладостям, которыми делится с ним Курильщик. Вообще-то в четвертой принято делиться всем, что есть, но Мак раньше всегда отказывался. Когда Курильщик впервые протягивает ему половинку шоколадного пряника, Македонский нервно улыбается, ожидая подвоха. Но подвоха все нет, а темноволосый парнишка сидит, держа в руке пряник в пятнистой глазури, смотрит прямо на Мака. Он протягивает вместе с пряником себя самого, и отказаться будет просто невежливо. Македонский осторожно, стараясь не крошить, ест, в тысячный раз удивляясь Курильщику, а тот думает, что худющего друга следует угощать больше. Иногда Македонский гадает, какого роста Курильщик и кто из них выше. Оба тощие и довольно длинные, но точно сказать нельзя, потому что Курильщик стоять не может. Зато как-то раз он зовёт Македонского посмотреть на приклеенные Табаки на потолок звëзды. Тот послушно ложится рядом, и вот тут выясняется, что Мак все же выше. Звëзды рыжие и синие, а макушка Курильщика достаёт Македонскому примерно до носа. Македонскому страшно и странно, когда Курильщик впервые обнимает его в знак благодарности за бесконечную помощь. Он чувствует чужие руки на спине и темноволосую голову на плече, он чувствует то, чего, наверно, не должен чувствовать — нежность, на глаза наворачиваются горячие слезы, и Мак прикрывает рукавом свитера рот. Он шмыгает носом, и когда Курильщик отстраняется, то, спохватившись, обнаруживает, что Македонский плачет. — Прости, пожалуйста, Мак, — быстро извиняется колясник. Но Македонский утыкается лбом ему в плечо, словно желая спрятаться, прерывисто втягивает носом воздух и снова затихает. Курильщик не совсем понимает, что ему следует сделать. — Извини, я не очень… Что мне сделать? — Прости, — виновато бубнит Македонский, мысленно сгорая от стыда. — Можно ты… еще раз? Курильщик неуверенно, осторожно, как будто Мак хрустальный и вот-вот рассыплется, обнимает его. Тот слегка сутулится и обнимает в ответ. Выходит неловко. Македонскому все так же странно, он стыдится своих страшно глупых слез. Обнимать — до ужаса непривычно, но приятно. Время от времени Курильщику снятся кошмары, и он натягивает одеяло до самого носа, шумно сопя во сне. Тогда Мак слезает с верхнего яруса кровати в углу, пришлепывает к общей кровати, выискивает себе место, не занятое ничьими ногами или безделушками Табаки, садится и долго гладит Курильщика по волосам, пока кошмар не исчезнет, а потом еще немного, потому что Курильщик очень хороший, когда спит. Однажды бывший фазан, конечно, догадается, но виду не подаст. Еще бы, кто станет отказываться от такого чудесного средства против кошмаров? Македонский не любит, когда смотрят ему в глаза или на руки. Спустя несколько дней после прибытия в четвертую Курильщику удается лицезреть состайника почти без одежды, в одной белой майке и трусах, и он случайно заглядывается. Оказывается, что Мак покрыт веснушками весь, с головы до, наверное, живота. Они плавно перетекают с щек на уши и шею, оттуда рассыпаются созвездиями на плечах, спине и спускаются дальше по рукам. Курильщик даже не знал, что кто-то может быть настолько веснушчатым. Из-за рыжих крапинок белый Македонский кажется почти коричневым. Он ловит взгляд колясника на себе и слегка встряхивает головой, так, чтобы волосы закрыли лицо. После этого случая Курильщик начинает рисовать Мака. Почти всегда по памяти, фрагментами — сначала свитер, потом руки, каштаново-рыжая голова. Ему страшно хочется узнать, какие у Македонского глаза. И наконец подворачивается случай! Табаки затевает игру в гляделки: проигравший должен съесть три чилийских перчика из настойки, которую поставили на середину кровати. Лэри уже недовольно плюется в сторонке, Горбач мужественно жует, Лорд валяется на полу, изображая мертвого. Толстый, конечно, не играет, Сфинксу, Слепому и Шакалу повезло. Македонский садится перед Курильщиком. — Пожалуйста, смотри лучше куда-нибудь на подбородок, — просит Мак, широко открывает глаза и глядит ему на нос. Курильщик сначала послушно смотрит на подбородок, но внезапно теряется. У Македонского светлые, отливающие золотом ресницы, а глаза грустные и чайно-песочные. Курильщик невольно моргает от неожиданности. Табаки восторженно вопит и всучивает ему банку с перчиками, Мак улыбается. Вот тогда-то Курильщик понял, что по уши влип. Хотелось восхищаться Македонским, рисовать Македонского, научиться готовить кофе, собрать для него целую коробку круглых камней. Заботиться, в конце концов, показывать, что ему не все равно. Но самое ужасное — Мак точно не будет в восторге, если узнает, что им восхищаются. Несколько ночей подряд Курильщик мучается бесконечным вопросом «что делать?». Он уже изгрыз ногти сильнее, чем в день перевода в четвертую. Он яростно пытается внушить себе, что состайник совершенно недостоин его любви, что не такой уж он и хороший, не такой уж и красивый… Полосатое одеяло на кровати в углу шевелится, и совсем не красивый Македонский слезает вниз. Босые ноги шлепают по полу, а сердце Курильщика очень невовремя бьётся громче обычного в тысячу раз. — Курильщик, ты чего не спишь? Что-нибудь нужно? — шепотом спрашивает Мак, наклонившись к нему. Должно быть, сейчас не меньше двух ночи. — Если я скажу тебе кое-что, ты пообещаешь, что не расстроишься? — скороговоркой выпаливает Курильщик и приподнимается на локтях. Брови Македонского ползут вверх. — А это точно не может… — До утра не подождет! Чтобы не разбудить остальных, Мак вывозит Курильщика в ванную. Там темно, лишь мигает лампочка, но, наверно, даже в полумраке по лицу колясника можно понять многое. — Послушай, — он очень хочет говорить спокойнее, — я правда пытался сделать с этим что-нибудь, что угодно, потому что тебе это точно не понравится, но не смог. Македонский внимательно слушает, склонив голову, Курильщик опускает взгляд. — Я, кажется, не встречал никого, кто был бы похож на тебя, — начинает темноволосый, чувствуя, как сердце пробивается сквозь грудную клетку. — Никто так не старается для стаи, как ты, никто так не стремится помочь. Ни у кого нет таких рук и таких глаз, как у тебя — прости, пожалуйста, я очень старался не смотреть, но это просто невозможно! — и еще никого мне не хотелось рисовать так много. Я не могу выкинуть тебя из головы ни на секунду, понимаешь? Прости, — снова быстро добавляет он, — я… я не знаю, что мне делать. Давай мы сейчас уедем обратно, и ты забудешь все, что я сказал, потому что… — Подожди. Македонский садится на наверняка холодный пол рядом с коляской. Курильщик наконец смотрит на него. Боже, а что, если Македонский не привык столько говорить, что, если у него есть дневной лимит и через еще пару предложений он закончится? Курильщик так и останется сидеть в уборной со своими дурацкими чувствами? Весьма глупое положение. — Я не знаю никого, кто так пытался заботиться обо мне, — кротко говорит Мак. — Спасибо, Курильщик. Курильщикову ладонь осторожно накрывает рука с обгрызенными заусенцами и ногтями и легонько сжимает. — Ты очень хороший. Я рад, что ты в нашей стае, а не где-либо еще. Македонский встает и обнимает Курильщика так неожиданно и нежно, что тому даже становится неловко. Но такое упускать вот совсем нельзя, поэтому он вцепляется в Мака настолько крепко, насколько это возможно. — Ты из-за этого не спишь? — спрашивает сверху Македонский. — Да, — дрогнувшим голосом отвечает Курильщик. Ну вот и всё. Он же так и не сказал, как сильно ему нравится Македонский, какой он чудесный и какие ласковые у него руки… — Ты тоже мне очень нравишься, — тихо смеется Мак. Они еще несколько минут обнимаются. Каждый думает о своем: Македонский — о том, какой Курильщик невероятный, Курильщик — о том, как он будет объяснять состайникам, почему Македонский теперь спит с ним, да ещё и под одним одеялом. Он ничего не придумает. Мак все равно переберется на общую кровать. Он тощий, поэтому много места ему не нужно, к тому же Курильщик теплый, и выясняется, что обниматься под одеялом одно удовольствие. Наутро стая обнаружит высунувшуюся из-под одеяла светло-каштановую голову Македонского на общей кровати и страшно удивится. Но то, как Курильщик будет объясняться — уже совсем другая история.