Либо

Кожу припекает – будто бы солнечные лучи заново выжигают веснушки на переносице. Джудо жмурится, поддаваясь тягуче-безмолвной, сотворенной для забытья сини. Младенчески чистой – такой, словно родилась сегодняшним утром, словно в этой слепой отрешенности бесследно растворились вчерашние облака. Как никогда равнодушной: синь волнует только ее собственное отражение. Поначалу Джудо пробовал прятать глаза под растрёпанной челкой, уставившись вниз, но вид брусчатки опротивел почти сразу. Угрюмые камни оказались слишком гнетущим напоминанием. Угрюмее камней — разве что товарищи вокруг: пешие, без доспехов, со взглядами, прикованными к помосту в двадцати шагах от толпы. Полсотни неприкаянных наемников, знающих, чего бояться, и не уверенных, стоит ли надеяться. Остальных обезоружили и заперли в казарме, оцепленной королевскими арбалетчиками. Теперь даже завидное здравомыслие Джудо едва ли пересиливало человеческую слабость перед неизбежностью. Пальцы, привыкшие поглаживать лезвия, нелепо цепляются за воздух. Хотел бы он, как Коркус, обозвать всё происходящее дурным сном, упиться в дупель, а после проснуться с лютым похмельем, пустыней во рту и завитком пассии на подушке. – Вот паскудство! – ворчит позади него жертва беспощадного похмелья и увесистой затрещины от Каски. – Из-за сукиного предателя башку ломит в двух местах. Не знай я, что окаянной псине уже свили веревку, сам бы придушил… с превеликим удовольствием. Джудо не отвечает, зато это делает Каска, и фонтанчик жалоб прочно затыкается. В голове Коркуса едва умещаются две боли, третья попадет куда-нибудь в живот, а то и ниже – все ехидство невольно скукожится. Джудо вздыхает: индюшечье самолюбие Коркуса всегда было раздуто сверх всякой меры, и оттого задеть его удавалось каждому. Гатс же топтал чужую гордость, как пыль, не особо разбирая, что там шипит под подошвами. Видать, Коркус умыкнул наглость у самого черта. Накануне вечером он так истерично горланил и корчил рожи, передразнивая висельников, что перепугал до икоты Рикерта. Да еще во всеуслышание божился, что на радостях после казни опорожнит сто бочонков портвейна и ублажит столько же прелестниц. Коркус готов был лопнуть от напускного задора – его утихомирила вошедшая Каска и ее кулак. Только тогда на всех опустилась заунывная тишина, в которой Гриффит и объявил приговор бесцветным тоном: – Гатс сознался в убийстве герцога Юлиуса. Его вина не подлежит сомнению: он указал на тайник, где было сокрыто тюдорское вознаграждение, и назвал имена дворян-заговорщиков. Это значит, что он предал Корону, наш отряд и меня, верноподданного Мидланда. Среди Ястребов не может быть изменников. На рассвете преступника повесят. В доказательство нашей преданности мы должны забыть, кем этот человек для нас был, и помнить, какой позор он навлек на честь отряда. Никогда раньше голос лидера не звучал так ровно, будто бы он яростно стесал все чувства без остатка, мысленно репетируя речь. Гладкая доска, без малейших шероховатостей, – у Джудо вряд ли получится выстрогать такую же. Ему было известно наперед, что скажет командир, и все-таки актерская игра Гриффита бросала вызов самому изощренному драматургу — правде. Гриффит отчаянно боялся споткнуться, упасть и утащить две тысячи жизней за собой. Пришлось выбирать между достигнутым и тем, о чем Джудо лишь догадывался, а новоиспеченный граф, похоже, отказывался признать и не позволял додумать другим. Из последнего разговора с Гриффитом он так и не понял до конца, что же невыносимее — выбор или его видимость. Каска промолчала. Женщина-воин не имела сил врать и стыдилась плакать. Она упрямо сжимает губы и сейчас, не отводя взгляда от затылка командира, как от спасительных строчек Писания, видимых исключительно ей. Или же ищет слова успокоения, но всё никак не находит? И принимается снова вплетать стебельки веры в пепельные пряди Гриффита. Джудо не может подсказать ей ни одного правильного слова. А ее икона не оборачивается. *** Джудо спускался по бесконечной винтовой лестнице в черную яму. Здесь будто проходила граница между тюрьмой и чистилищем, а глубже… могла быть только преисподняя. Редкие отсветы факелов обрисовывали склизкие контуры плит, в его воображении насквозь пропитанных стонами заключенных. Он брезговал дотрагиваться до такой опоры, несмотря на то, что с противоположной стороны разинула пасть тьма. Гриффит повторил раза три, что хотел бы увидеться с Гатсом сам. Но Джудо не был уверен, что командиру понравилось бы погружение в подземельные красоты. Ему потребовалось задать один вопрос, чтобы уяснить, почему Гриффит настойчиво стремился в эту дыру и в конце концов послал Джудо. – Ты приказал Гатсу? – Это была просьба. Осмотрительность в Гриффите брала верх над сердцем. После того, как сын убитого оправился от потрясения и описал злодея, Ястребов поместили под бдительный присмотр, точно в клетку. Почти месяц ушел на проделывание лазейки, через которую и сумел протиснуться Джудо. На нижнем ярусе смердело. Он почти пожалел о том, что у него не отсох нос, как у сифилитика Шарля. Джудо лишь приблизительно представлял себе, в какой камере заперт Гатс. Он наугад отодвинул заслонку и взглянул в окошко. От открывшегося вида свело коленки. На цепях, прикрепленных к потолку, покачивался тощий узник: в его торс вонзилось с три дюжины колышков. Бедолага попробовал пошевелиться – и цепи пришли в движение вместе с ним. Потревоженный пыточный механизм запустил очередной круг агонии. Отшатнувшись, Джудо прислонился к стене. – Гатс! В каземате слева кто-то закашлялся. – Какого дьявола… ты тут ошиваешься... Джудо, – невнятно прокряхтели в ответ. Воспрянув духом, он подскочил к соседнему окошку. – Я от Гриффита. Ты… ты где? Ничего не вижу. – Не старайся: тут такая темень, прямо как в башке Коркуса… и слава богу. – Сейчас отопру дверь! – Джудо в спешке полез в карман за отмычкой. – Стой! – гаркнул заключенный. – Зачем? – А как, по-твоему, мы отсюда выберемся? А, Гатс? – … ты уйдешь тем же путем. А я… никак, – мрачно заключил товарищ. Джудо пренебрег гранитной твердостью в Гатсовом голосе. – Совсем рехнулся в заточении? У южных ворот приготовлена пара лошадей и кое-какие припасы на первое время… – Для побега нужны здоровые ноги, а у меня они перебиты, впрочем, как и руки, – так что мне не удержать ни меч, ни поводья. Под орех разделали. С трудом ворочаю языком тут с тобой... – Это поправимо... я захватил целебную пыльцу. Вот вытащу тебя, а потом подлатаю... – Шутишь? На своем горбу? Нетушки, – зло хмыкнул Гатс. – Шел бы ты отсюда, пока не застукали. Джудо не думал сдаваться и извлек из рукава главный козырь. – Гриффит велел передать, что запрещает тебе … Его речь прервал глухой рокот. Гатс рассмеялся. – Можешь смело заявить нашему командиру: «Я мечтал сдохнуть именно так». – На эшафоте? – Ради кого-то. – Ради кого-то стоит жить, а не умирать! – сердито парировал Джудо. – Я вдоволь наслушался глупостей. Вхожу! – Для тебя, может, — прорычали с другой стороны. — Пусть я соглашусь на безумную затею, нас с тобой схватят и вздернут вместе, затем по очереди расправятся с остальными. С Гриффитом, Каской… – Не говори этого! — Джудо перестал возиться с неподатливым замком. – Все очень просто: либо я, либо вы, – Гатс не унимался, не уступал. – Либо полный успех, либо жизнь того мальчишки… я тогда промахнулся, решив, что за дверью охранник, – ударил выше сердца. Плечо оцарапал. Знаешь, что эта малявка спросила у громилы с окровавленным мечом?.. «Почему?..» И я не смог. Просто не смог. Сам, дурак, в толк не возьму, почему не перерезал щенку глотку. – Гатс… – А знаешь, как я появился на свет? Не рассказывал ни разу, да? Я вывалился из утробы уже мертвой женщины… и болтался на пуповине – так же, как она на веревке. Виселица по мне плачет с самого рождения. – Я… – в горле у Джудо застряли все мудрые увещевания. Замок не отпирался. Пленник умолк, будто бы все эти признания полностью его измотали. Джудо тщетно проворачивал отмычку. – Ты ведь добрый малый, – наконец прозвучал измученный голос. – Сделай-ка одолжение… *** Слышатся мерный стук копыт и грохотанье колес. Вскоре эти тоскливые звуки угасают. Джудо чудится, что его сердцебиение пропадает вместе с ними. Воздух прорезает лязг железной дверцы. Приговоренного вытаскивают из клетки и волокут по мостовой. Издали покажется, что безвольное тело обернули вдоль и поперек багровыми ремнями, украшенными бахромой. Вблизи – изборожденная нагота, прикрытая запекшейся кровью. Опухшее лицо обезображено до неузнаваемости. Так сразу и не скажешь, что эти уродливые комки мяса когда-то были носом, ртом, щеками… что дышащий на ладан полумертвец – их Гатс, способный одним махом меча перерубить хребет коню. Все вокруг замирают. Ястребы ждут, что смертник вот-вот освободится, свирепо оскалится и голыми ручищами скрутит шеи тюремной стражи. Ждут, пока шелестит о камни кожа. Ждут, пока натужно поскрипывают деревянные ступеньки. Ждут, пока палач отдает жесткие указания. Ждут чуда. Каска вздрагивает. Джудо порывается обнять ее, крепко прижать темноволосую голову к груди и прошептать утешения – какие угодно. Лишь бы… Поздно. Она шагает вперед со стальным блеском в глазах, задевая его плечом. – Не верю… «Каска…» – Каска! – властно окликает Гриффит, опережая Джудо. Он ловит ее за локоть так, словно перехватывает выскользнувший клинок… за рукоять? Она не повинуется приказу, только замедляется на миг. – Неужели ты такая же своенравная, как он… – командир принимает на себя разящее жало взгляда. И ослабляет хватку. – Ты по-прежнему нужна мне, Каска… нужнее, чем когда-либо. Опомнившись, она в смятении распахивает рот. Ее черты смягчаются, теряя опасную остроту, и Джудо выдыхает с облегчением. – Я разрешаю, расскажи Каске то же, что и мне, – Гриффит доверительно обращается к нему вполголоса, воспользовавшись мимолетным колебанием Каски. Джудо сглатывает возражение, проклинает командира и силится с ответом, как будто пытается выдумать новый рецепт успокоительной настойки взамен потерянному. Каска подходит вплотную и в нетерпении сминает его манжет. Рецепт прост. Меньшее из зол. – Позапрошлой ночью я навещал Гатса… – едва слышно начинает он. – Ну! Продолжай… – подгоняет Каска. – Этот несчастный в петле… не Гатс. – Ты имеешь в виду, что... – она разрывает посередине фразу, опасаясь упустить призрачную надежду. Джудо чувствует, что он ничем не лучше изувера, который бросает голодному жалкие крошки, а затем отбирает подачку. – Напоследок Гатс попросил у меня нож. Он вовсе не желал, чтобы… Смуглые руки Каски беспомощно повисают под тяжестью понимания. – Достаточно. Не надо больше… Раздается короткая громкая команда, а следом – треск натянутой пеньки. Щелк. Гриффит равнодушно отворачивается от отвратительного зрелища и поднимает лицо к небу. Джудо прикрывает ладонями уши Каски, пока не стихает ужасающий хрип. «Меньшее из зол – удел хорошего человека», – убеждает он себя.