Скрипка и душа

Солнце всходило над свежей могилой. Черные, чуть масляные комья земли лишь немного успели сваляться, и последние блики солнца ещё играли на их поверхности. «Сколько можно стоять, парень! Иди уж домой» - мог бы бросить одиноко застывшему у земляного холмика кто-то. Но бросить было некому, и парень стоял уже неизвестно сколько. Не падал на колени, не кричал, не рыдал, не кидался обнимать землю – просто стоял и смотрел. Все, что говорило в нем о том, сколь долго он стоит – плечи, настолько высоко они были подняты, насколько голова была втянута вниз, точно намереваясь окончательно уйти вглубь тела. Может, что-то точнее можно было бы сказать по высоте выпавшего на голову, плечи и покоящийся за спиной рюкзак юноши снега, но на дворе стоял уже промозглый, холодный, пахнущий ржавой затхлой водой, но сентябрь. Но пока этого не случилось – и потому, что со стороны аллеи похороненных с фамилией на букву «Ш» к молодому человеку подошел старик. Был он высок, худ, одет в черный кожаный длиннополый плащ, на голове его сидел старомодный покрытый кракелюрной сеточкой цилиндр, а в руках его был футляр. - Здравствуйте, молодой человек! Движение головы вглубь прекратилось, но не более. - Молодой человек, здравствуйте! – повторил незнакомец. - Здравствуйте. - Что же вы тут делаете? Ответа не было. Незнакомец посмотрел на холмик, на уже потемневшие под тучей комья и еле слышно хмыкнул. - Уныние – страшный грех, знаете ли? Вам заповеди не читали про десять смертных грехов? Ответа не было и на этот раз. Незнакомец вздохнул и, переложив футляр в правую руку, легко толкнул юношу им. Тот наконец поднял голову. Искра жизни в его глазах еще теплилась, но в том холодном океане горя и непонимания, в котором она плескалась, места ей не было. - Плещется море, море внутри, да неймется же сердцу, и щемит в груди – чуть нараспев произнес старик – Простите, но я должен передать вам кое-что очень важное. - Что? - Ваша…ваша подруга попросила меня передать вам это. Простите стариковскую медлительность, но я смог прийти к вам только сейчас. Парень механически открыл футляр – и в его лице наконец начало проскальзывать что-то живое. В футляре была скрипка. - Не та же самая, разумеется – будто прочитав мысли, тут же сказал старик – Просто выйдите с ней этой же ночью, на луну, и сами все поймете. А вот этот конверт – он указал на завалявшийся в углу футляра под скрипкой квадратный самодельный «секретик» - вскроете там же, как подставите скрипку Луне. ** Скрипка наконец достигла ре-минор, когда в дверь постучали. – Войдите! – не оборачиваясь, крикнул Алексей. За дверью оказалась Лилия. – Который час уже слушаю, а наслушаться не могу – лукаво взглянула она – Особенно никак не могла третьего ре-минор дождаться. – Перестань! – Алексей опустил скрипку, с таким трудом добившись желаемого – Я понимаю, скоро концерт отчетный, но... – Но я хочу провести вечер с тобой, а не со скрипкой – подмигнула она, и тот вмиг зарделся. "Три месяца уже, а все как ребенок" – подумала она. – Три месяца уже, а все как ребенок – сказала она, не имея привычки скрывать мысли. – Прости, но тебе разве не нужно тренироваться? – насупился Алексей. – Ах, кабы все было так просто...Моя дражайшая сестра потребовала от меня освободить квартиру для встречи с ее обожэ, и потому я, мокрая и неприкаянная, явилась к тебе на порог дома в смиренном желании. – Это каком же? – Ухватить тебя за самую выпирающую часть тела. Алексей не обманул и зарделся дважды за разговор. Три раза как в сказке – не меньше, таково было обыкновение Лилии, которая уже захрустела пальцами, готовясь сцапать добычу. – Так, погоди, Лилия, не сейчас же – Алексей попятился, потянув руки к гульфику. Тем лучше – Лилия одним прыжком сорвалась с места и ухватила его за нос. – Ай-й! За шдо? – прогнусавил Алексей, пытаясь вырваться из мертвой хватки. – За нос. Был бы действительно в настроении меня видеть, ухватила бы за другое – невозмутимо ответила Лилия и отпустила нос. Что ж, третий раз есть. ** – Здорово, молодец! Чего тебя занесло на тракт? Юноша не ответил, карабкаясь по лестнице в кабину большегруза. Только захлопнув за собой дверь и пристегнувшись, он коротко сказал: – Путешествую. – Летом путешествовать надо – назидательно погрозил пальцем водитель, кряжистый мужик в синих гетрах, вязаном свитере и лыжной шапочке – У нас-то еще ладно, но на Ямале ты бы точно околел уже. Тебе не на Ямал, нет? – Нет, мне пока с вами по пути. – А откуда ль тебе знать, куда я еду? – брови водителя поднялись вместе с его пышными усами, совершенно скрыв глаза – Может, в Меднозаводск я? Или вообще Новосибирск, а? – Да неважно – юноша посмотрел прямо – Главное, что на восток. ** Снаружи, на вольном воздухе, ближние лощины и дальние холмы, пашни и пастбища - все было залито искрящимся алым огнем заката, который и мог себя явить во всей красе только на белой глади пороши. Змейкой вился через огненные поля черный асфальтовый ручей. Оконца вагончиков местного рынка блестели будто слюдяные. Трактир-гостиница высился среди них как собор всеобщего призрения среди лагеря крестоносцев, которые то ли брали его в осаду, то ли прижимались к нему. Выстроенный еще в благословенные времена, когда европейское было не только модным, но и разрешенным, он сходу хвастался своим фахтверком, точно пытаясь приписать к своему десятку лет существования по меньшей мере лет триста. В заведении, примостившемся у дороги, было умеренно людно. Пара дальнобойщиков из занявшего треть парковки КАМАЗа, оказавшихся вовсе не кряжистыми мужиками, а довольно небольшими водителями, приехавший перекусить после смены и уже скинувшийся на стол засаленными купюрами экипаж ГИБДД, еще пахнущие своим товаром продавцы с ближнего рынка (от кого несло олифой, от кого уайт-спиритом, один, высокий и тонкий с монашеской лысиной, вообще пах стружкой – очевидно, на рынке торговали стройматериалами), просто заезжие водители, решившие остановиться на пути из ниоткуда в никуда – всем трактир был рад той особенной любовью, которая бывает у дородных продавщиц времен гегемона их класса. Здесь нельзя было найти особых разносолов – зато обычные присутствовали в большом количестве. Еда была простой, но сытной и обильной – пусть верхом кулинарной мысли на этой неделе были, согласно спецменю, запеченные роллы «гамбургер» и оджахури из свинины, но заготовки каждый день исправно уходили под поварской нож и далее страждущим желудкам. На вопрос о бесплатном Wi-Fi и тем паче требование безглютеновой муки и кофе с тростниковым сахаром здесь посмотрели бы ласково, как на описавшегося в питомнике алабаев корги. Но были здесь и детали, приближавшие сей трактир к мировой цивилизации. У входа стояла самая настоящая хостесс, подрабатывающая тут по выходным после будничной работы в закрытом губернском ресторане. Она же – а точнее, ее сын-первокурсник колледжа связи и телекоммуникаций №2 – вел соцсети заведения, куда исправно раз в день выкладывал очередное фото и вел переписку в комментариях. Наконец, на втором этаже прямо над чанами стояла самая настоящая сцена порядка трех метров в периметре – как раз сегодня, как и каждую предыдущую субботу чуть ли не с прихода на эту землю святителя Зосимы, здесь проходил концерт. Узнай владельцы трактира о том, что «Макдоналдс» специально заказывает подборку релаксирующей музыки для своих ресторанов, чтобы стимулировать клиентов, они бы не особо удивились – субботний концерт обеспечивал им недельную выручку. Обойма «желудочных музыкантов» уже сложилась, так что обычно вечера проходили в целом мирно – музыканты играли, клиенты под такое дело заказывали еще «по кружечке, и не более», иногда смеялись во весь голос, иногда пытались подходить с требованиями спеть «Хасбулат удалой» или «Комбат-батяня». Порой очередная группа даже соглашалась, а от попыток принуждения к согласию защищал опять же подрабатывающий после работы в том же губернском ресторане типичный охранник, которых принято называть «мордатыми» за въевшуюся в их тело близость к органам власти. Сложно сказать, знал ли это юноша, столь уверенно занявший столик почти у входа, под боком у источающего пивной дух чана. Но, заказав теплый салат с курицей, котлету пожарскую с пюре и кофе, он как бы невзначай добавил официантке: – А еще я музыкант. – Поздравляю, – ответила официантка, сама отдавшая дочь по классу фортепиано, чтобы не болталась без дела. – Скажите, есть у вас возможность сегодня выступить? – У кого? – Э, кхм – парень неопределенно повертел рукой – У меня? – О, – только и нашлась ответить дама – Позвольте, я спрошу…А вы что играете? – Извините, "Мурку" сыграть смогу, но эффекта не будет – с этими словами стул чуть отодвинулся, и под столом оказался футляр для скрипки – Играю один, но если у вас найдется кто-нибудь, кому нужно саккомпанировать, могу помочь… – Хорошо, я сейчас все передам. Салат, а позднее и котлету передала другая официантка, без лишних сантиментов брякнувшая тарелки на стол. Замечаний, однако, ей никто никогда не делал – ее худощавое тело и тонкие руки с выпирающими костями оставляли почти у каждого клиента сомнения, как она вообще работает при кухне и остается такой заморенной. Однако, за бряканьем тарелки никто не заметил, как мимо через весь зал прошла девушка в матово-коричневой куртке и зашла за занавесь в конце коридора. Пока юноша ел, из-за занавеси в конце этажа то и дело доносились все более громкие и раздраженные возгласы, которые прервались вскоре после прихода девушки. Едва с огромным, еще дымящимся паром и мясным духом шаром в кулак величиной в крупных сухарях было покончено и ложка начала скрести вокруг в картофельном кратере, к столику у входа подошел дородный человек с седеющими залысинами, в том переходном наряде между повседневным и официальным костюмом, который может быть присущ только местным рестораторам, начальникам рынков или руководителям главков. – Так вы, молодой человек, хотите сыграть у нас? – без лишних предисловий начал владелец трактира. – Это было бы…было бы неплохо – парень еще немного запинался, но было видно, что для него это уже не в первый раз – Я могу сыграть и в одиночку, без аккомпанемента. – Самоуцениваетесь? – усмехнулся владелец – А сколько вы попросите? – Нисколько. – Нисколько? – Да, только если у вас есть где переночевать, а так денег мне от вас не требуется. – Ну ты оригинал…А что, если ночлега не будет? – Тогда могу попросить у вас место где-нибудь, хоть в подсобке. Мне не хочется… – Проводить ночь на земле, понимаю-понимаю – владелец задумчиво взглянул за окно, где побагровевшие и пожелтевшие листья быстро скрывались в наступающей с запада тьме, уже поглощающей солнце – Что ж, подожди пока, я разберусь. У нас тут сегодня должен выступать некий Макс Кейф, может, ему подыграешь? – Не уверен, что мне стоит… – парень оборвал себя – Да, я могу саккомпанировать, но все же я попросил бы потом… – Да-да, вне всяких сомнений – отрезал мужчина – Можешь пока идти на задний двор, там посидишь в общей комнате, если уже поел. Там видно будет. Алексей прошел в общую комнату. Еда и наполненное пиво-мясным духом тепло заставили его прилечь на диван, а потом и закрыть глаза – всего на минуточку. ** Алексей открыл глаза. Пришел он в себя в довольно необычном месте – его голова покоилась на бедрах Лилии, обтянутых чуть шершавыми синими джинсами. То, что удивлен он был не этому, а игре Лилии на его скрипке, может говорить или о его удивлении уровнем ее игры, или о ревности, что кто-то еще может трогать его скрипку. Впрочем, собственнический инстинкт присутствует здесь в обоих случаях. Почувствовав внезапную легкость, Лилия прекратила играть, встретилась глазами с Алексеем и улыбнулась. – Извини, если помешала спать – почему-то немного виновато впервые за встречу сказала она – Мне необходимо готовиться к конкурсу, так что приходится репетировать. А ты не хочешь поучаствовать? Алексей лишь улыбнулся. Лилия не успела надоесть своими предложениями, но слова уже начали подходить к концу. Преподаватели хвалили его технику, подмечали порой артистизм и ставили бы в пример, если бы не нежелание Алексея выступать сверх необходимого. Да и там Алексей будто терял волю к жизни, играл четко, в точном соответствии с ритмом, но не то что без вдохновения, а без своей мысли в музыке. – Пойми, Лилия – начал он терпеливо – Музыка должна быть чем-то глубоким, проникновенным. Все великие композиторы играли не для публики, не для вечности – а для себя, своей душой чувствовали, какую музыку нужно записать, а какую нет. Ты же ведь знаешь Караваева? Гениальный человек, но представляешь ли ты его на концерте, среди толпы? Слишком много чужого они привносят в музыку, внимание рассеивается. Он встал и забрал у Лилии скрипку. Будто нерешительно, но на деле со знанием опытного стрелка поднес скрипку к плечу, чуток повертел ее, находя наиболее удобное положение, и заиграл. Лилия заслушалась и даже закрыла глаза. Открыла – он все в той же позе, только смычок опущен, а губы подняты в улыбке. – Понимаешь же? – полуутвердительно спросил он – Я играю для себя, для тебя, для Михаила Евгеньевича – и это все немного разная музыка, но всегда образная, цельная. Если я играю на публику, где люди хотят есть, пить, в туалет, привлечь внимание тромбонистки, «свалить до пробок» – я не могу сделать с этим ничего, мне нечего им сообщить. Так что оставь богу богово, кесарю кесарево. – А Леше – Лешье…Лешишье…Ладно, Лешик, я понимаю, но ты разве не думал, что это может быть здорово – помогать другим находить новое в себе своей музыкой? – Да нет, – на сей раз Алексей улыбнулся той печальной улыбкой, которой научился еще в школе – Ничего в людях нового нет и открыть нельзя. Не станет неандерталец питекантропом, слушая Вивальди, и в этом нет ничего особенно печального. Так уж устроен мир, и счастье в том, когда ты слышишь музыку, когда ты играешь музыку и когда есть, кому ты ее сыграешь. Я думаю, тебе будет приятно, что я готов играть музыку только для тебя. Лилия посмотрела на Алексея искоса. Кажется, она хотела что-то сказать, но промолчала. Кажется, она целую минуту изучала его глазами, прежде чем с нарочитой легкостью все же сказать: – Ну что же, кому филе миньон, кому свиной хрящик, не так ли? Но тебя точно не привлекает вся эта...энергетика? Знаешь, вот я на своем первом концерте умирала с голоду и страха – не могла ничего в рот положить с утра, вышла на полусогнутых. Но когда начала играть...это была амброзия чистой воды! Когда ушла, первым делом выхлебала бутылку воды. На последнем выступлении плыло уже все перед глазами, но я плыла от людского внимания, от наслаждения им. – Может, и так. Не думай, я не отрицаю, что толпа может быть приятна. Просто... ну не такой я человек, не могу и не хочу. – Не можешь... или не хочешь? – Пытаешься ловить на слове? – кажется, он хотел улыбнуться, но лицо уже нахмурилось, переходя к мысли – Да, я не хочу, потому что не могу. И отвечу я тебе то же самое, что и Борису Валериановичу – каждое выступление отбирает у меня ведро сил и ничего не дает взамен. Я прихожу как выжатый лимон и не понимаю уже ничего вокруг. Разве плохо играть только для себя? – Да нет, конечно, просто, понимаешь... – И понимать тут особо нечего. Я же вижу, как ты жаждешь быть на сцене – спасибо Маше, глаза мне раскрыла. – Маше? – голос Лилии впервые изменил ей. – Да, сказала мне, как она мечтает, чтобы ей аккомпанировал кто-то, желательно опытный и могучий, чтобы дуэтом выступать. Так вот, Лиль, на меня можешь даже не рассчитывать. Сказала бы честно, было бы другое дело, а так...противно это. – П-прости, Саш, я просто...просто не знала, как подойти... – А подходить нечего было. Если думаешь, что аккомпанемент может вытянуть все, то это ошибка... – Вытянуть?! – Лилия мгновенно изменилась в лице – Ты думаешь, я такая слабачка? Что я хочу сесть на твой авторитет и ножки свесить? – Лиль, извини, я не так выразился, просто...ну я понимаю, оценки у тебя не очень, я бы мог помочь... – Кретин! – Лилия вскочила – Черт тебя дери и твое непомерное эго! Неужели сам не понимаешь, что нельзя вечно на всех смотреть свысока?! – Свысока – хмыкнул Алексей – Кто бы говорил, при твоем росте... Договорить он не успел – Лилия залепила ему пощечину. Он побагровел, держась за щеку, а Лилия враз побледнела, глядя на свою руку, точно сама не зная, что наделала. – Прости, я нечаянно, я правда не хотела... – Уходи. Подобру-поздорову, будь любезна. – Я, ну правда, извини... – Вон. Пока – вон, дальше посмотрим. Дверь захлопнулась. Алексей вздохнул и приложил еще саднящую щеку к футляру от скрипки. Саму скрипку Лиля одолжила неделю назад, чтобы подготовиться к выступлению. "Надо будет написать ей, чтобы вернула. А там пусть сама разбирается" – вслух подумал он. ** Алексей открыл глаза. В людской было необычайно душно, здесь можно было бы париться, кабы не дикий мясной дух, доносящийся с кухни. А еще было душно в метафорическом плане – памятные еще с обеда вопли почему-то гремели снова. Правда, на сей раз, лежа на продавленном , покрытом серым от табака и пыли покрывалом диване, Алексей мог услышать чуть ли не каждое слово. – Господь и сто чертей, какого черта?! Почему я, владелец главного трактира нашего уезда, должен выслушивать какие-то отговорки? Нет уж, меня послушай! Зрители собрались, еда на столе, рульки наготове, а ты не можешь оторвать свой огузок и притащить его сюда? – Да плевал я на твой корпоратив… – взял было ноту ля владелец, но внезапно оборвал себя, очевидно, услышав что-то нелицеприятное – Ну, Армен Михайлович понятно, да, я всецело понимаю, что день рождения…но можно же было предупредить заранее. Ну хотя бы за неделю, за день хотя бы! – в голосе владельца прорезались неожиданные умоляющие нотки – Ты же можешь войти в положение, может, пришлешь кого на подмене? Ты знаешь же, в долгу не останусь, будет у меня сабантуйчик…Да пошел ты, козел! Сразу вслед за этим дверь распахнулась, и вслед за дымом и паром из кухни вылетел владелец ресторана, от багровевшего лица которого парило никак не меньше. Налитыми кровью глазами он отыскал в помещении Алексея и прохрипел: – Твой шанс, парень. Будешь играть в одиночку. Если зрители начнут кидаться костями – со сцены не бежать, даже если в зале оргия начнется. Час вынесешь? – И полтора, если потребуется! – глаза Алексея вмиг просияли – Огромное вам спасибо, господин…владелец! Я просто не могу сказать, как я вам благодарен. Сейчас подхвачу скрипку и буду готов. – Десять минут на сборы и вперед – уже менее задушенным голосом напомнил владелец – И что играть-то собираешься? – Авторскую музыку. Я посвятил ее своей… – тут юноша запнулся – девушке. Я очень виноват перед ней и я поклялся, что буду играть ее, пока не искуплю свою вину и не верну ее. – Играй как знаешь, я предупредил. Охранник стоит, так что лично тебя никто не тронет, только если вконец всех достанешь. Через девять минут и пятьдесят секунд Алексей вышел на сцену. Все, что он успел – привести прическу в порядок и, самое главное, настроить скрипку, ради которой все дело и было. Конечно, не было никаких софитов, никаких оваций и режиссерских пультов – то, к чему он успел привыкнуть в школе и академии. Но, конечно, прошедшее время приучило его и к такому – сколько уже недель прошло с той памятной встречи на холме на кладбище? Вроде бы и не так много, глядя на некоторых посетителей – кажется, они приросли к баранке руля и сейчас держат в руках толстенные бокалы с пивом, чтобы только их занять. А вот мимо полицейских взгляд Алексея прошел со скоростью звука. Маловероятно, конечно, что эти постовые могут что-то знать о скандале в столице, но лучше не привлекать к себе лишнего внимания. "Да, если бы все было так просто! Но надо, надо привлечь их внимание, их энергию, завлечь в свои сети и отправить...куда-то туда. Но часть ее обязательно останется при нем, в этом футляре, в этой скрипке, и однажды, когда сотни людей проникнутся его музыкой на этой скрипке, то...Ладно, не время думать" Алексей отточенным движением приставил скрипку к плечу и провел по ней смычком. ** – Здорово он играет, правда! Работяга обернулся. За его спиной стояла девушка с черными волосами и белой кожей. – О чем вы? Я-то думал, музыка будет нормальная, Кейф какой-то обещал приехать, а тут… – А тут вместо какого-то Кейфа какой-то скрипач – так ведь? Ну и в чем вам разница? – Не понимаю я. Вон Леня Корольков с поста на трассе – сволочь первостатейная, меньше пятисотки не возьмет, в машине один шансон? А тут сидит, смотрит, слушает – ну пионер чистый у Путина, блин! – И не говорите. Как только могут такие люди меняться? – сочувственно с хитринкой в глазах ответила она. – Или вот Нурик со стройрынка. Сколько ни прихожу – у него зарок, куплет-рюмка, куплет-рюмка. Пару песен – и под стол баинькать, потом встает, сам орет, даже забавно. А тут что от человека осталось? Сидит себе в одну точку смотрит, рюмка первая так и осталась нетронутой. – Думаю, от человека в нем теперь поболее будет. – Ну вот. А на моего соседушку глянь, глаза бы мои его не видели! Соседушка выглядел неожиданно для себя одухотворенным – будто первородная глина научилась одевать рабочую брезентовую куртку и копаться в себе подобной, чего-то даже лепить, но только сейчас до нее дошел дух чего-то свыше. – Ладно эти-то, но он. В жизни скрипачей только по телевизору видал, всех «персиками» называл скопом. А тут я все жду и жду, а он даже не матернется! Ну вот что это такое, а? Может, гипноз массовый? – Может, жизнь? Вы же знаете, есть легенда, что мы сидим спиной к свету и смотрим на тени? Я вот музыке жизнью обязана, только в ней и живу. – Да не легенда это, а чистая правда. Я на баранку и дорогу смотрю, Витек в глину, эти вон деятели только деньги небось и видят. – Конечно, но что, если вы поднимете глаза? Что вы увидите? – Потолок я увижу, чистить давно пора. Девушка прыснула. Работяга уже думал обидеться, но она неожиданно погладила его по плечу. – Не расстраивайтесь, на самом деле вы отличный человек, просто сами этого не знаете. – Чего это ты? – И жизнь вы видите. Просто не воспринимаете, вам и так неплохо. – Ага, нормалек, а к чему ты это все? Но она уже слушала не его, а скрипача на сцене. Побыв минутку и так и не дождавшись пива, работяга уже надел было куртку, но внезапно девушка снова повернулась к нему. – Надеюсь, – мечтательно произнесла она – однажды он обо всем догадается. Он умный у меня, просто сбился с пути. Слышали про «Зеленую дверь» или «Дверь в стене»? Тут все иначе – он играет, он думает, что может оживить меня, двигаясь только на восток. Но скрипка дает ему мужество, учит не жаловаться на жизнь. Мизантропия вообще удел…нет, не слабых, а трусов – любовь к жизни требует настоящего, никакого не героического мужества, повседневного и ежеминутного. Он думает, что оживляет меня своей музыкой – я не возражаю, ведь на самом деле я и не мертва, знаете ли, он на самом деле оживляет себя. Я и при жизни помогала ему, хотела, чтобы он жил – но он был слишком погружен в себя, слишком заботлив и благоразумен, слишком нерешителен. Вы не представляете даже, каким он был, вы бы не узнали его там, тысячью километров западнее – конечно, потому что он сам не хотел, чтобы его узнавали. Сейчас память о нем ширится, и сам он наконец играет – то, чего хотел всю жизнь, но так и не сумел. И когда он наконец скажет «И все же, какое счастье – жить», когда примет мою смерть – тогда и я окончательно отдам ему свои силы, свою решимость и волю, чтобы он прожил за нас двоих. Мне не удалось взять Большой Кремлевский – но вдвоём мы возьмём и Карнеги-холл, я уверена! С этими словами скрипач на сцене взял последний аккорд и стих. Зал взорвался аплодисментами, и работяга из вежливости поддержал их. Однако, всего спустя несколько секунд обернувшись, он так и не увидел девушки и так и не смог себя уверить, не привиделась ли она ему на непомерно трезвую голову, задуренную таинственным скрипачом в трактире на сто седьмом километре.