***
Они спят. Точно спят. С недавних пор Сузуне преследует запах чернил и мускуса. Тот самый запах, пропитавший особняк, в котором она выросла, въевшийся в белые рубашки её брата, а теперь и в Аянокоджи. Хоть это и самая удивительная вещь — Аянокоджи позволил пометить себя, оставить на себе отличительные знаки — она не упускает и изменения в запахе брата. Он словно стал смиреннее. Все ещё имеющий свои особенности, но уже удерживаемый флёром чёрного перца. Сузуне не хотела верить, что какой-то там Аянокоджи смог что-то сделать с братом, тем более, вспоминая резко утяжелившиеся давление. Только уже с двух сторон. Брат начал напоминать ей собаку. Не ту, которую, когда-то давно, дарили Сузуне. Та была милым щеночком, так и не вошедшим в подростковый период. Та собачка осталась в воспоминаниях, с короткими лапами и большими ушами. Та была всего навсего дворняжкой, найденной на улице, и чудом прожившей в богатом доме пару дней, пока не приехали родители. Но он был страшной породистой собакой, полностью понимающей приказы хозяина и отыгрывающейся, с немого позволения, на более слабых. Он любил её. Сузуне это знала. Но она также знала, что больше он любит ту идеальную сестру, о которой мечтал, искривленной версией которой является сама Сузуне. Если бы тогда за неё не заступился Аянокоджи, она бы уже жила где-нибудь на окраине Японии или ещё дальше, приняла бы ухаживания какого-нибудь глуповатого паренька, а через несколько лет уже бы растила пару ребятишек. Сузуне противно от того насколько выгодной кажется эта картина по сравнению с её нынешней ситуацией. Потому что они спят друг с другом, занимаются любовью, сексом, тра… В общем, спят. И занимаются любовью. Да, у них любовь, та самая которую многие назовут нездоровой. Любовь с основой в виде манипуляций, обожания и ошейников с цепью. Много таких тянутся от них, привязывая других людей и лишь между ними он обоюдный: два ошейника, одна цепь. Где-то позади стоит Сузуне с удавкой на шее, благо ещё не тянущееся в разные стороны. От неё идут хлипкие верёвки к одноклассникам, не способные удержать других, если Аянокоджи потянет со своей стороны. Ему не нужно тянуть всех, хватит одной Сузуне. Она боится. Она чувствует словно втянула не в чем неповинных людей в эту игру. Если Аянокоджи захочет убить Сузуне, метафорически либо физически, брат позволит, и весь 1-D пойдет следом за ней. Нельзя даже говорить отцу об отношениях брата. Не только потому что за это её устранят, не только потому что она любит брата, но также из-за собственных чувств. Ха, она любит Аянокоджи. Любит детской любовью, не такой, которой любит Киётака её брата или брат Киётаку. И эта любовь душит её все больше. Она задыхается, вставая утром и засыпая ночью. Душит, когда она смотрит на одноклассников. Но удавка ещё не затянулась, она будет душить её больше, если брат и Аянокоджи разойдутся. Она слышала, как они целовались. До этого никогда бы не подумала, что голос брата может звучать так высоко и отрывисто, а его дыхание не было таким сбитым даже во время бега. Она наблюдала за ними из-за угла, сбежав когда Аянакоджи заметил. Он точно заметил. — Что ты тут делаешь? — раздался позади грубый голос. — Аянокоджи, меня попросили ученики из студ.совета отнести бумаги. Они находились в отдельных комнатах брата, в этом кампусе проживает администрация школы, учителя и президент, обычно сюда не пускают посторонних и не дают другим их приглашать. Сама Хорикита смогла зайти пообещав потратить не больше пятнадцати минут. — А, ясно, я сам могу ему отдать. Это не просьба и не помощь, он не хочет чтобы она видела то что за этой дверью. И Хорикита сдается, хотя она уже давно и не пыталась, позволяя себе только влюблённый взгляд глупой девушки в спину красивому мальчику. Дверь закрылась.***
— Меня раздражает Сузуне. Эта комната давно пропахла запахом пота и ароматизированных свечей. Сейчас никто бы не узнал в голом лежащем парне, прикрывающимся только шелковым пододеяльником, главу студсовета. Подушка и половина наволочки валяются на полу, неподалеку от Манабу стояла ваза с фруктами, два бокала и бутылка вина. Он читал книгу про так любимую им каллиграфию. — Я понимаю, но она нам нужна. — Иногда ты так говоришь словно тебе не нужен я, Аянокоджи — острый взгляд Манабу в купе с его охрипшим голосом, смотрятся завораживающе и соблазнительно. — Ты первый начал это, президент. Не смей рушить мне игру. И не ревнуй. Я и так позволил тебе всякие поцелуи в коридоре, оставленные запахи, если тебе так нравится красоваться перед сестрой, то я готов переспать с тобой перед всей школой. — с издёвкой говорит Аянокоджи. Словно это могло помочь, с периодичностью Манабу скалил зубы, показывая, что он был тем самым президентом, в том то и дело, что дни его свободы закончены. — Аянокоджи — Манабу пересел севшему Киётаке на колени — Я — лучший твой пёс, а ты — лучший мой, может потренируем друг друга — прошипел он зло, в сантиметре от любимых губ. — Хм, хорошо. Они псы друг другу и хозяева друг другу, но цепь, тянущаяся от Аянокоджи к Манабу, крепче. Но он всё же наградит его за старания этим вечером. Когда-нибудь Сузуне умрет, но не сейчас.