А стоит ли игра свеч?

      — Получилось? Получилось! — счастливо ору я, вскидывая довольный взгляд на вас.       Ваше лицо, как всегда, особо не выражает эмоций, но проскользнувшей на губах тёплой улыбки мне достаточно, чтобы понять: вы мной довольны.       Наконец-то с таким трудом получившаяся техника рушится, ибо я теряю концентрацию из-за переполняющих меня эмоций. На порыве подбегаю к вам, но ваш тут же становящийся почти ледяным взгляд стопает меня от необдуманных поступков. В смятении отвожу глаза, не переставая глупо улыбаться, но удачу всё-таки пробую дёрнуть за хвост.       — Саске-сан, а вы помните? — с сомнением начинаю, сглатываю и, подняв взгляд на вас, смотрю с надеждой в глазах. И даже увиденная в вашем глазу насмешка не останавливает меня. — Помните, вы обещали мне исполнить моё желание, если я успею до сегодняшнего вечера освоить эту технику? — не удостаиваете меня даже кивком, но по глазам вижу — ждёте продолжения. — Исполните?       Замираю в ожидании ответа. Выжидательно изучаете моё лицо, будто ожидаете, что я сдамся или под вашим ничего хорошего не обещающим взглядом отступлю? Смущусь? Но я лишь упрямо вскидываю лицо и встречаю ваш взгляд. Ох уж эти ваши извечные проверки меня на стойкость! Выдержу. Не отведу взгляда, иначе решите, что я до сих пор не достоин. До сих пор слаб и не уверен в себе. Но чёрта с два, Саске-сан! Я столько раз сдавался, столько раз ошибался в попытке подобраться к вам! И каждый раз проигрывал вам, не потому, что боялся, был не уверен или испытывал ужас в том случае, если всё-таки мои влажные мечты станут реальностью, а потому, что испытываю перед вами слабость, благоговение.       Меня охватывает лёгкая дрожь, стоит лишь оказаться рядом с вами. Предвкушение. Я немного побаиваюсь себя. Мне до безумия нравится чувствовать себя слабым перед вами. Вы вызываете безграничное желание подчиниться вам. И это… лишает меня головы. Поэтому и лишь поэтому я проигрывал вам. Хотя… очень сложно назвать это проигрышем, если в итоге выиграли оба: я видел в ваших глазах удовольствие — секундное, ровно столько вы позволяли мне заглянуть в ваши чувства — после чего сразу скрывали все эмоции, становясь внешне безразличным.       Я же также испытывал удовольствие от вашего повелительного взгляда, ухмылки. Жаль, вы в открытую никогда не приказывали мне — сразу бы всё встало на свои места. Или же… это вы боитесь? Боитесь будущего? Боитесь, что отец не одобрит? Или что? Хотя я всё же не думаю, что вам есть разница… Хотя. Наверное, даже я могу ошибаться в вас, ведь вы слишком скрытен. Не думаю, что раз уж я признаю, что могу хоть чего-то не знать, то нет человека, которому бы вы открылись. Не думаю, что даже с отцом вы делаете это… Мне всегда казалось, что папа просто вас чувствует, на интуитивном уровне, поэтому вам нет смысла ничего ему объяснять. Смогу ли я хоть когда-то стать для вас таким же близким? Позволите ли вы мне приблизиться настолько… чтобы занять место в вашем сердце?       Склоняете голову набок и не отрываете взгляда от моих глаз. От предвкушения ладони потеют, а на висках выступает пот, но дыхание, сбитое тренировкой, наконец-то выравнивается. И это всё, что я могу сейчас — дышать, а не тонуть в черноте вашего единственного глаза. Чёрт. Я до сих пор чувствую вину, что так ослаб, потерял бдительность и это чёртово существо внутри смогло причинить вам это увечье — лишить вас важнейшей техники.       Не замечаю, как пальцы сжимаю в кулаки. Ваше молчание начинает напрягать, но вместе с тем ощущение вашего превосходства разогревает моих демонов. Я уверен, что вы знаете о них. Ведь я для вас — как открытый свиток с до боли знакомой для вас техникой. Так что уверен, вы знаете, о чём я попрошу. Чего я так желаю. Вас.       Проходит ещё несколько томительных секунд ожидания, а меня начинает вести: горло сохнет, руки, сжатые в кулаки, дрожат, а я тону, стоя в шаге от сидящего на поваленном дереве вас — ваше излюбленное место наблюдения за моими тренировками, правда, наблюдаете вы за ними редко: чаще даёте указания, один раз показываете и оставляете меня. Думаю, сегодня вы сделали исключение из своих привычек ради меня. Безумно хочется верить, что я действительно не ошибаюсь и вам… нравится моя реакция на вас. Иначе… сегодня я просто пойму, что одинок. До боли. До слёз. До невероятного чувства болезненного стыда.       Не могу я ошибаться насчёт вас! Нет! Вы же… Вы же…       — Я подумаю, — хмыкаете себе под нос, а у меня зрение поплыло… Будто взрыв в голове произошёл, но я всё равно не позволяю себе моргать. Пытаюсь казаться уверенным, но… перед вашим авторитетом робею.       Как-то, когда мы с Иноджином болтали ни о чём и обо всём, он спросил меня: «Боруто, что же ты нашёл в нём? Он же… Учиха!». А я смотрел на него и просто не знал, что именно ответить. Нет, я сам чётко понимаю, чем вы покорили меня и как я пришёл к этому, но просто… не знал, что сказать. Пуститься в пространственные размышления о вас или же ответить двумя туманными фразами? Я так и не решился с ответом, поэтому просто многозначительно промолчал. Почему-то сама идея поделиться своей ебанутейшей похотью, желанием и восхищением вами казалась мне практически недопустимой. Но всё-таки это часть меня, а мне нужно было иметь возможность поговорить хоть с кем-то, но открыться я смог лишь с Иноджином. Хотя не сказать, что с ним мы ближе, чем с Каваки или с той же Сарадой, но Сарада ваша дочь! Как бы я мог признаться ей? «Сарада, ты… Что ты думаешь о том, что я… » — даже в мыслях звучит дико. Каваки? Всё-таки сказать, что мы с ним близки — я поторопился. Я… я просто чувствую его настроение, чувствую, когда нужен ему, но… откровенничать с ним меня не тянет, да и… Боюсь, что я в ответ услышу то же самое, только в сторону моего отца, а этого… я точно знать не хочу! Мне хватает случайно пойманных взглядов, когда он смотрит на батю. Но папа не вы! Вы… Вы. Вы… Чёрт. Не знаю…       Простите меня, Саске-сан. Я… в очередной раз просто закрыл глаза на вас и ваши чувства.       Я, наверное, мог бы поговорить с Шикадаем, и он с лёгкостью смог бы хоть чутка вправить мне мозг со своей логикой… но так сильно не хочется слышать то, что я и так знаю.       А Иноджин, он… он лёгкий. И отнёсся совершенно спокойно, лишь пару раз пошутил, что о моём помешательстве и так все знают — на лбу написано, но никто и не посмеет подумать об этом серьёзно.       — Передумал? — наигранно удивлённо спрашиваете, выдирая меня из моего бесконечного потока мыслей.       — Нет! — отвожу глаза, ибо выкрикнул я это слишком резко и испуганно. Делаю вдох, облизываю губы и выпрямляюсь, чтобы хоть в своих глазах казаться уверенным. — Хочу, чтобы вы поцеловали меня, — произношу требовательно, лениво, обречённо и заставляю себя не отводить глаз. Я выдержу! И замечаю, как ваши брови ползут вверх, а губы растягиваются в улыбке, скорее даже ухмылке.       — Только и всего?       — Чёрт, — я шокированно осознаю, как продешевил, а судя по вашей реакции, кошмарно сильно, ведь, похоже, вы ждали от меня чего-то… большего. Серьёзно? Ошарашенно моргаю, когда до меня доходит смысл моих же мыслей. С тоской понимаю, что я опять вам проиграл. Мог же попросить сразу вас, но попросил лишь поцелуй. Эх… Ладно, если вы исполните хоть это, я уже буду счастлив, но мне будет кошмарно мало. Особенно после понимания вашей реакции: вы ждали от меня чего-то более весомого.       Оглядываюсь по сторонам: на тренировочном поле мы одни. Это моё излюбленное поле. По всей Конохе их достаточно, но это наше с вами. Мы облагораживали эту поляну посреди леса, за пределами Конохи, вместе. Я люблю уходить сюда, когда меня всё достаёт. Здесь я тренируюсь и выплёскиваю злость, обиду и ярость на глупые ошибки и свои косяки. Как сейчас например, но с этой охватившей меня обидой я буду справляться позже. Сейчас я хочу получить свой приз! Свой подарок на свой праздник!       Делаю неуверенный шаг ближе к вам.       — То есть вы хотите сказать, что ожидали от меня большего?       — Я всегда ожидаю от тебя, Боруто, большего, — сделав акцент на последнем слове, вы усмехаетесь. Мне же остаётся лишь раздосадованно выдохнуть и виновато отвести глаза.       Взяв себя в руки, я полностью сокращаю расстояние между нами и, боязливо откинув ваш плащ, опускаю ладони на ваши плечи. И сам же вздрагиваю, чувствуя ваше тело под шершавой тканью рубашки. Изучающе смотрю на вас. Если честно, мне жутко не верится, что вы всё же позволите мне поцеловать вас, но даже от мнимой возможности у меня внутри всё напрягается, заставляя сглотнуть и податься к вам ближе. Смотрите на меня насмешливо, и я в последний момент, естественно, трушу: вздрагиваю и в нерешительности замираю.       Разочарованно качаете головой, а мои щёки вспыхивают краской. Я бы рад отвернуться, но упрямо заставляю себя смотреть на вас. Облегчённо, как мне кажется, скидываете мои мокрые ладони и встаёте.       — Трус, — бросаете мне в лицо. Что-то ждёте несколько секунд и уходите. Я уверен, что вы услышали, как я упал на колени и несколько раз со злостью ударил кулаками о землю.       Хватает пары минут, чтобы расширить глаза и подскочить с земли — осознание бьёт по голове. Я трус?! Вскидываю голову и панически ищу направление, куда ушли вы. Догоняю, когда вы подходите к вратам деревни.       — Долго же ты думал, — небрежно бросаете, когда я равняюсь с вами и иду по левую руку от вас: моё желание прикрывать — стать вашей отсутствующей рукой — настолько глупо, насколько только может быть. Ведь кто вы, а кто я… Но не могу отказать себе в удовольствии чувствовать себя хоть сколько-то вам полезным, даже если это лишь видимость, которую вы позволяете мне ощущать. За что я вам премного благодарен.       — Извините, что, как обычно, разочаровываю вас, — недовольно отвечаю и пытаюсь виновато улыбнуться, но не получается — я чувствую, настолько фальшиво растягиваются губы. Уверен, что в вашем глазу блеснула улыбка, такая, как улыбаетесь только вы — ехидная и только вам понятная, издеваетесь или вы действительно искренне улыбаетесь.       — Ты свободен, тренировка завершена, ты в Конохе. Желаю хорошо отметить, — бросаете мне и продолжаете идти. Сжимаю зубы и не собираюсь так просто сдаваться — продолжаю следовать за вами. — Ты меня не услышал?       Останавливаетесь, смотрите на меня холодно, словно, как всегда, наказываете, ведь видите, как я смотрю на вас! Сколько мольбы во взгляде, что вам предназначен! Панически кусаю губы и пытаюсь хоть что-то придумать, что бы оправдало моё нахождение рядом, но, как назло, ничего не приходит в голову.       — Я… — всё-таки открываю рот, но так как чем оправдаться не придумал — замолкаю, опустив голову. Так обидно… Вы дали мне шанс, а я… идиот. Смотрю на вас виновато, на вашем лице мелькает не читаемая для меня эмоция.       — Достаточно. Свободен, — бросаете резко, закрываясь от меня. И вы уходите, оставляя меня одного. Как же больно, а самое обидное — сам проебал момент! Нет чтобы смело коснуться ваших губ, на которые столько пялился, — возможно, тогда бы вы сочли меня созревшим? Но нет, я, как всегда, дал слабину. Испугался. Встал истуканом, пойманным вашим взглядом.       Так грустно, что выть хочется. С тоской запрокидываю голову, а на небе ни облачка, как на зло, сука! Нет чтобы пасмурно было! Хоть бы внутри легче стало. Так нет же! Погода словно издевается!       Загруженный своими мыслями плетусь домой. Ещё не то чтобы поздно, но скоро начнёт темнеть, а там и отец придёт, если придёт, конечно, ага. Я, как всегда, наивный. Правда, я привык, что его нет… Да и не важен мне никто в этот день так, как вы. Чёрт. Я так хотел провести этот день с вами… А вы уделили мне лишь полдня. Да какого хрена я ною? Нет чтобы порадоваться, что вы уделили мне целых полдня! Так я…       — Э-э, Боруто, что случилось?       — А? — за своим нытьём самому себе не замечаю, как добираюсь до дому, а зайдя в него, надеюсь по-тихому прошмыгнуть к себе, чтобы хоть немного прийти в себя, но оказывается, что мои любимые друзья уже пришли. Точно, ведь сегодня мой недопраздник.       — Ты о чём, Сарада? Как же я рад вас видеть! — растягиваю губы в улыбке, привычно заталкивая свои переживания поглубже, и говорю, обращаясь к Сараде, которая вместе с Мицуки, что касается моего предплечья и тут же убирает руку, блестя своими золотыми глазами, вышли из гостиной — встретить меня. За их головами отчётливо маячит чёрно-светлая голова бро-идиота. Прослеживаю жест Мицуки и киваю ему, когда он улыбается.       — Братик! — и сестра вылетает ко мне, падая в мои объятья.       — Химавари, — привычным жестом треплю её по волосам.       — Где ты был? Ты так рано ушёл сегодня! — озабоченно интересуется она.       — Да с Саске-саном тренировался.       У Сарады от моего ответа брови хмурятся. Она явно обижена на вас. «Вы опять не зашли домой?» Как бы мне ни было жаль вашу дочь, сдержать тепло, что я ощутил от мысли о том, что вы первым делом навестили меня, — было нереально.       Я понимал её. Очень даже сильно. Ведь часто ощущал это — ревность. Да. О. Да. Как же сильно я ревную вас ко всем, начиная с отца и заканчивая вашей женой. Мне тяжко даже просто видеть, как вы уделяете внимание хоть кому-то, кроме меня.       Мне вас панически не хватает. Всегда. Мало. Я бы так хотел знать, что важен для вас. Возможно, тогда бы я просто успокоился? И смог бы спокойно дышать рядом с вами? Возможно.       — Братик, пойдём скорее! Нужно ещё столько сделать, пока папа не пришёл! — сестрёнка тянет меня за рукав в сторону арки, в которой скрылись друзья.       — Да зачем спешить? Он вряд ли придёт же.       — Нет! Он обещал! Я забегала к нему, и он сказал, что они с твоим сенсеем что-то обсудят, и он придёт! — Химавари не перестаёт тянуть меня.       С вами? Я смаргиваю надежду увидеть вас, и моя грусть улетучивается тут же. Охотно скидываю обувь, надеваю домашнюю и бегу помогать.       К моменту прихода отца я извёлся. Хотя родные то и дело замечали моё резкое воодушевление и мандраж, но ничего не спрашивали. Уверен, думают, что я так в отца уверовал, но правду же знаете лишь вы. И… Иноджин. Ха-ха. Каламбур.       Шорох в коридоре привлекает внимание, и моё сердце пропускает удар. Вы же пришли? Я же увижу вас? Еле заставляю себя сидеть за столом, за который нас усадила мама. Видимо, заметив моё дерганое состояние и расценив его по-своему, она скомандовала всем усаживаться. Сараду усадила с Химавари. Мицуки к Каваки, а меня рядом с отцом, то есть в данный момент — с пустым стулом. Сама же села к девочкам на диван, оставив и своё привычное место пустым.       Сжимаю кулаки, заставляя себя дышать — мне не верится, что вы решили преподнести мне такой подарок: пришли ко мне… На моём лице замирает дежурная улыбка, которую я заставляю не растаять, когда пришедшие гости проходят в гостиную. Видеть отца я, правда, рад. И Учиху… тоже.       — Добрый вечер, Сакура-сан, — пытаясь скрыть своё разочарование, произношу я, а в ответ получаю очень нежную улыбку вашей жены, на которую стараюсь не смотреть — неприятно и противно от самого себя. — О, так ты всё-таки пришёл? — тут же перевожу всеобщее внимание на отца, чтобы никто не заметил моего состояния.       — Боруто, а как бы я не пришёл? — он так удивлённо расширяет глаза, что мне даже забавно становится.       — Ну, я не зна-а-аю, — тяну, пока отец целует маму в щëку, обходит меня и, потрепав по волосам, садится рядом, в то время как ваша жена садится рядом со старой подругой, на оставленный стул, мило улыбнувшись вашей общей дочери. — Решишь ночевать на работе?       — Боруто, — мягко одёргивает меня мама. Ну, а, собственно, что я-то сразу? Кривлю губы, но всё-таки замолкаю.       — Боруто, ты стал таким большим! — через некоторое время роняет немного выпивший папа.       — Началось, — обречённо простонал я, прикрываясь руками.       — Эх, мы с Саске в твои годы уже знали, с кем свяжем свою жизнь, — уныло улыбаюсь, скрывая свои эмоции в еде. При упоминании вас я напрягся, но сделал вид, что это рыба так сильно привлекла моё внимание и я придирчиво её разглядываю. — А что же ты, сынок? Есть кто на примете?       — Нету, — буркнул я, чтобы он отстал. Но лучше бы я сказал, что есть — возможно, тогда бы не увидел в его глазах грусть и сочувствие, что мне совершенно не нужны. — То есть…       Начал и задумался: всё-таки стоит ли говорить, ведь я вряд ли когда-нибудь смогу в открытую признаться, кому отдал себя и своё сердце. Да и… тот факт, что мне никогда не светит получить хотя бы толику ответных эмоций — я это прекрасно осознаю, хоть и кошмарно больно от этого. Знаю, что сам загоняю себя в такое состояние, но у меня нет выбора. Я, честно, пытался обрубить свои чувства к вам. Я столько раз пытался доказать сам себе, что всё, что я чувствую — лишь моё восхищение, что это лишь ваша значимость для меня, что вы мой кумир. Говорил себе и понимал, что несу полный бред. Рядом с кумиром не желают испытывать то, что я испытываю. Рядом с ними не хотят видеть себя как спутника жизни, рядом — не хотят делать всё для них, рядом — не хотят подойти и просто обнять, рядом — не хотят просто знать, что… Чёрт. Мне даже самому себе страшно признаться, что я так сильно хочу узнать, каково это — когда вы целуете, когда вы своей твёрдой рукой касаетесь талии, рëбер или горла. Когда ваши пальцы сожмут мой член в кулаке, когда вы запустите ладонь мне… Что я ощущу? Мне кажется, я сойду с ума, если такое было бы реально. Но я ведь знаю, что вы не станете трогать меня, не станете ласкать, не станете целовать, не позволите мне заснуть, прижавшись, не позволите проснуться с вами и ощутить, как вы сорвёте на мне своё утреннее настроение. Вы же не позволите?..       Не осознаю, что глаза намокли.       — Боруто? — озабоченно и удивлённо зовёт отец.       — Извините, — я резко встаю, тру фалангой большого пальца лоб и, выйдя из-за стола, направляюсь к выходу из дома — в безумном желании сбежать.       — Бро-идиот, — слышу недовольный голос Каваки, который ловит меня в коридоре и, выставив руку, прижимает меня к стене. Спасибо хоть не душит.       — Чего тебе? — поджимаю губы — сил на драку с ним сейчас вообще никаких.       — Может, расскажешь мне? — он отстраняется, суёт руки в карманы и смотрит на меня исподлобья.       — Серьёзно? Тебе вдруг захотелось позаботиться обо мне? Я настолько жалко выгляжу? — я хотел насмешливо, а получилось возмущённо.       — Даже более чем, — признаёт.       — Не откровенничал с тобой и не имею не малейшего… — я не заканчиваю — ошарашенно замолкаю ему в губы, которыми чёртов Каваки внезапно решил меня заткнуть. Я подвисаю настолько, что позволяю ему целовать себя, а спустя ещё несколько секунд молчаливых переглядываний я отвечаю. Вцепляюсь в его волосы и в его футболку, спасибо, что хоть дома он снимает этот дебильный синий плащ, и тяну к себе ближе.       — Они всё равно не признают нас, — шепчет мне, когда отпускает мои губы, прижавшись лбом к моему.       Как же мне хочется разрыдаться. Больно от его правоты, но так тепло от понимания, что я не одинок в своей боли. Я всегда знал, что у нас есть связь. Иначе как объяснить, что этот кретин понял всё про меня без слов? И сделал всё, чтобы спасти меня? Он держит меня за шею, всё ещё прижимаясь, и я сам подаюсь к нему, отчаянно целуя. Так приятно чувствовать, что тебя понимают, что знают, что ты чувствуешь, не просят душу вывернуть, а спасают. Просто… спасают.       Каваки прижимается ко мне, одна рука перемещается мне на бедро, но я, правда, не против. Мне… легче. Потому что он не испытывает ко мне ничего, он не любит меня. Это… наше общее отчаяние. Наша боль. Как я и подозревал.       — Бор… — голос отца заставляет вздрогнуть нас обоих, а Каваки — отпрыгнуть от меня. Хуёво. Хуёво. Хуёво. Я ловлю его опустившийся взгляд не сразу, но когда это происходит — умоляю, чтобы простил меня.       Отец смотрит только на него. У него дрожат губы. Глаза удивлённо расширенные. А я понимаю, что теперь обязан спасти Каваки. Ведь он не дал мне уйти и просто сдохнуть от грусти и печали.       — Бать, я… Я заставил его, — произношу, кусая изнутри щеку, и тут же чувствую, как на меня поднимаются два взгляда: один тяжёлый, недоверчивый, прожигающий, а второй — удивлённый и благодарный. — Каваки проиграл мне в споре, и я… не придумал ничего лучше, чем заставить испытать унижение.       Какой же бред я несу! Но для Каваки сейчас любое скажу, лишь бы отец поверил. Может… тогда хоть он подпустит Каваки ближе — правда, тогда может разрушиться вся моя семья, я как-то… не подумал, да и… Я просто знаю, насколько больно то, что он чувствует, а вообще, если бы не отец… Я думаю, что спокойно отдался бы Каваки. Как минимум, мы бы оба понимали, что друг другу ничего не должны, а это… лишь способ не загнуться. Ведь те, в кого мы, долбоëбы, умудрились влюбиться, никогда с нами не будут. Ведь наше с ним счастье — разрушение счастья других. В случае Каваки — моей матери! Больно, но… я, правда, лучше я, чем отец.       С огромной тоской понимаю это.       — Так что ваш Каваки святоша, а я мудак…       — Боруто! — гневно перебивает меня отец.       — Приятно оставаться, а я пошёл, — я уже был в уличной обуви, прихватываю любимую кофту, а с поясной сумкой я так и не расставался, и хлопаю дверью.       Вопрос о том, куда податься — не встал. Я изначально ощутил, куда хочу. Лучше там, одному, думая о вас, чем в доме, где полно людей, все только и улыбаются тебе, поздравляют и желают всего да побольше, а я даже нормально улыбаться не могу — вас нет рядом, и всё… говно всё. И эмоции захлёстывают, перекрывая здравый смысл и логику. Руки начинают подрагивать, а отметка кармы на руке гореть, и я ощущаю, как рисунок начинает касаться кожи. Мне стоит колоссальных усилий сдерживать себя. Поэтому очень хочется уйти туда, где я могу успокоиться, где я… безопасен.       На наше тренировочное поле я тащился еле-еле, но, выходя за пределы Конохи, рванул что есть мочи — разозлившись на себя. Добежав, выдохнул и ощутил себя спокойнее, будто сил стало больше, ведь они перестали уходить на создание иллюзорной маски, чтобы никто не тронул, не спросил, не… чтобы оставили меня одного! Я осознаю, что начинаю сильно злиться, но причину понять мне сложно. Хотя? Вы! В этом виноваты вы! Вы бросили меня! Я вам не нужен? Я знал… Я зна-ал!       Я плюхнулся на траву и, завернувшись в кофту поуютнее, уставился в небо.       Ох, сколько ночей мы вместе с вами провели, разглядывая звёзды: я болтал без умолку, а вы просто позволяли мне быть рядом. Иногда, очень редко, позволяли лечь рядом и молчать, наблюдая за вами. Я уверен, вы знали, что я смотрел вовсе не на небо, а на вас. Изучал, запоминал ваши черты и всё думал коснуться вас, и стоило один раз таки осмелиться, как перепугался жутко, что вы больше не позволите мне приблизиться. Вскочил тогда и дёргано стал изображать, что мне за пазуху заполз жучок. Прыгал и всё пытался достать то, чего не было. Вы тогда улыбку даже не скрывали.       — Так и думал, что найду тебя здесь.       — Зачем ты пришëл? — разочарованно выдыхаю я, осознав, чей голос оторвал меня от воспоминаний, от момента, где мне было хорошо.       — Ты же понял, да? — Каваки не стал подходить ко мне, остановился около края поляны, но тишина была такая, что мы прекрасно слышали друг друга.       — Угу, — ответил я, возвращая взгляд к небу. — Всё в порядке? Отец?..       — Не знаю, я сбежал. В любом случае, что бы ни сказал…       Понятливо хмыкаю.       — Ты только пойми меня правильно. Я… Я знаю, что Наруто-сан… Я не хочу разрушать ничего. Я никогда ему не скажу. Извини, мне не стоило делать это там. Не знаю, что он подумал. Но… я не думал, что ты… — я перевожу на него взгляд, когда слышу шорох. Каваки подошёл ко мне и встал возле моих ног, смотря мне в лицо. — Хочешь… — он задумчиво выдержал паузу, изучая мою отсутствующую реакцию, — мы?..       Заканчивать предложение не было смысла. Я понял его, и он это знал. Я отвожу взгляд от него, облизываю губы, вглядываясь в звёзды.       Каваки терпеливо ждёт ответа, он садится и тоже задирает голову. Повисает тишина, но она не напряжённая, не неловкая, не какая-то не такая. Было тихо, а на душе — спокойно. Так спокойно мне бывало только с вами. Мне показалось?.. Я нервно оглядываюсь, но ничего привлекающего внимания не вижу. Возвращаю взгляд к небу, думаю ещё пару минут и прихожу к тому, что злость на вас опять овладевает мной, поэтому просто нащупываю его руку и тяну на себя.       Каваки касается моей щеки. Проводит пальцами и, приподняв подбородок, склоняется к губам. Я смотрю в его серые глаза, и мне даже не стыдно. Нет ощущения предательства перед вами, нет боли или нежелания быть с ним. Только… злость, которая совершенно мне непонятна. Захотелось понять, каково это — когда не по любви, но с очень сильной близостью иного толка. Возможно, Каваки тот, кто… Тот, с кем… Тот?       Разорвав поцелуй, он садится на меня сверху, оседлав бёдра. Я несколько ёрзаю под ним, чтобы поясная сумка не так впивалась, да и это ощущение тяжести чужого большего тела мне показалось привлекательным. Каваки перехватывает меня за руки, вытаскивая вторую из-под моей головы, прижимает их вместе к земле, над моей головой, и вновь склоняется к губам, поцеловав с большим азартом. Я сам ощущаю лёгкое возбуждение, когда он трётся о мой ещё вялый член, касаясь своим языком моего. Волна проходит по телу, и я очень нервно дышу. Мне жутко не хочется признаваться Каваки, что он у меня первый, но и неприязни из-за этого не испытываю, разве что в мозгу бежит мысль, что я зря столько хранил себя для вас.       — Решил попрактиковаться?       Я готов провалиться сквозь землю, но почему всё так?! Я так сильно ждал увидеть вас, мечтал и желал, а тут стоит лишь на немного подумать, что я смогу отпустить вас, как этого не желаете вы! Ну почему всё так? Почему вы так поступаете со мной?       Каваки разочарованно выдыхает мне в шею. Как только мы услышали голос, он разорвал поцелуй. Отпустил мои руки и просто уткнулся в меня.       — Боруто, я, кажется, спросил? — о нет, вы не спрашивали. Сейчас вы желаете убивать, слышу это слишком отчётливо.       Я ошарашенно уставился на вас. Вы сидите на дереве, с другого края поляны. Запрокинь голову — и мы бы увидели! Но нет… Как давно вы там? Что услышали и что видели? Хотя… какая уже разница. Всё, чего я столько лет добивался, всё разрушено. Волна злости захватывает меня вновь.       — Нет, я, — смущаюсь я, поймав ваш разъярённый взгляд, который в несколько секунд успокаивает разверзшийся вулкан внутри. Что?..       — Может, ты уже отпустишь его? Или это мне уйти?       Охренело моргаю. Вы что?.. Как я должен понимать? Что?       Каваки сам скидывает мои руки со своей спины, и когда я только успел оплести его и прижать к себе? И поднимается, уходя.       Мне резко стало стыдно, холодно, одиноко и… невероятно, неописуемо грустно. Сел, обнял свои колени, обречённо смотря в никуда. Ну вот. Вы так тихо, осторожно и грациозно спрыгнули с дерева, приземлились на землю, чтобы уйти и вновь бросить меня? Но для чего вы тогда здесь?.. Неужели вы… следили за мной?       Жизнь в один момент схлопнулась. Секс мне обломался и кем? Вами! Я вроде только подумал, что смогу, а вы… Вы… Чёрт, именно вы доказали мне, что нихера! Да ещё и каким образом? Тем, что сейчас вы сами уйдёте и бросите меня умирать одного. Вам-то что… Я же всего лишь бесполезный, ничего не умеющий, дурной, глупый, раздражающий Узумаки, которого вам приходится терпеть, и ничего для вас не значу.       За самокопанием я пропускаю момент, когда вы оказываетесь передо мной и пребольнюще хватаете меня за подбородок. Властно и крепко. Я вздрогнуть боюсь, чтобы вы вдруг не посчитали, что я вырваться хочу. Смотрю в ваш внимательный взгляд, а в теле оседает сильное возбуждение. Хотя вы просто так близко, пальцами держите крепко да смотрите… Да просто это вы!       — Ещё раз я увижу тебя под ним… — тон ваш ледяной. Тихий и грозный.       Мне страшно? Меня охватывает безумной идеей, что вы… Я почти задыхаюсь, ибо не дышу. Вы? Вы меня ревнуете? Лишь от этой мысли меня охватывает невероятное счастье, безумное торжество. Значит я вам не так-то и безразличен?       По глазам читаете, что я вас понял. Киваете сам себе и отпускаете моё лицо, а я как придурок тянусь всем телом за вашей рукой. В панике хватаю её своими обеими и гляжу с мольбой.       Фыркаете и выпутываете свою руку. Вам даже не приходится использовать силу — мои руки безвольно падают на мои колени, на которые я вскочил, когда стремился за вами. И вот я разбит. Вы… Вы только дали надежду и вновь забрали у меня всё. С неверием смотрю в землю.       — Тц. Не глупи, Боруто, — как-то даже и беззлобно вроде говорите.       Вскидываю на вас голову и понимаю, что вы стоите на краю поляны и ждёте меня.       Я виновато улыбаюсь и, вскакивая на ноги, бегу к вам. Стоит вам увидеть моё движение, как разворачиваетесь и идёте куда-то вглубь леса, скрывая улыбку, которую я не вижу. Бросаю взгляд за плечо, на дорогу к Конохе, что остаётся за нашими спинами, глупо улыбаюсь и бегу за вами.       Надеюсь, Каваки дома не скажет, что видел меня.       Спустя некоторое время я хмурюсь, совершенно не понимая, куда вы меня ведёте. Оглядываюсь по сторонам, но эту местность не узнаю, правда… Меня охватывает какое-то смутное ощущение дежавю, что заставляет хмуриться ещё больше. Мы отдаляемся от Конохи, идём вглубь леса, и в какой-то момент вы останавливаетесь, пристально оглядываетесь и сдираете с дерева две странного вида печати. И мы идём дальше. С недоумением смотрю за вашими действиями, совершенно не понимая, что, почему и зачем, но молча следую за вами, стараясь не отставать. Вы вновь останавливаетесь возле, казалось бы, обычного куста. И чем он вас только привлёк?       Рвëте ещё три печати, но заменяете их на другие? Или такие же? Я не вглядывался, хотя даже если бы попытался — вряд ли бы за вашей спиной смог разглядеть что-то.       Пройдя ещё с несколько метров, мы останавливаемся. И теперь хмуритесь вы. Словно чего-то упорно найти не можете — мысль совершенно странная, а я почему-то испытываю странное чувство неловкости, будто… не знаю, с чем и сравнить. А, наверное, так я чувствую себя, когда жду вашей реакции на проверку моих заданий, что вы мне оставляете перед уходом на миссии. Да, именно это же я чувствую обычно: странное нетерпение, мандраж, неловкость, напряжение, желание похвалы. Какого чёрта я сейчас-то себя чувствую так? Возможно, вы проверяете меня? Может, это ваша проверка? Ну вы бы тогда хоть правила установили! Я же…       — Саске-сан? — неуверенно скулю, оглядываясь. Но вы игнорируете меня, делаете шаг вправо, заглядываете за дерево, обходите его. — Сенсей?       — Помолчи, — раздражённо затыкаете меня и, запрокидывая голову, хмыкаете. — Ну конечно. Видишь, вон две соединённые вместе печати? Заберись и сломай их, — упорно вглядываюсь, куда указываете, но ничего не вижу. — Дурак? — обречённо.       Я спохватываюсь и прикрываю глаза вновь, пытаюсь прощупать чакру вокруг, и каково же моё удивление, когда я нахожу остаток своей чакры. Но? Я здесь же никогда не был!       От удивления распахиваю глаза и кошусь на вас. Вы требовательно смотрите на меня. И я, тяжело вздохнув, лезу на это дерево. В том месте, где прежде увидел осадок энергии, действительно есть печать. Ломаю её и спрыгиваю к вам. Стоит моим ногам коснуться земли — суёте мне в нос другую печать. Смотрю на ту верхнюю ветку, затем вновь на вас, как бы спрашивая «Вы хотите, чтобы я вновь залез на это чëртово дерево и заменил сломанную печать на эту?». Смотрите на меня так, будто я уже успел накосячить и довёл вас своей нерасторопностью. Спасибо хоть глаза не закатываете. Хмурюсь, ни хрена не понимая, но лезу исполнять. И лишь когда я вновь оказываюсь рядом, вы обходите соседнее растущее практически вплотную дерево, к тому, на которое я лазил, и, приподняв лист… (кровли? дерева? Я не понял чего), смотрите на меня, будто я замучил вас за последние минуты, но, наверное, так и есть, а если взять ещё тёплую мысль о вашей ревности…       Я невинно улыбаюсь и ныряю в открывшуюся тьму. Темно и почти ничего не видно, но мои ноги будто знают куда ступать, и я достаточно быстро спускаюсь по, казалось бы, бесконечной лестнице и оказываюсь в чём-то наподобие грота? Пещеры? Когда мои глаза привыкают к темноте, могу разглядеть тёмные образы: чуть поодаль стоит добротный бревенчатый дом, за ним красивенный водопад, левее — лес, а перед домом — поляна, красиво… очень мрачно и холодно. Представляю, как светло и красиво здесь днём. Очень бы хотелось поглядеть на это.       Чувствую, как немеют пальцы. Ëжусь и резко оборачиваюсь — вы тоже спускаетесь и идёте на меня, быстро, целеустремлённо — делаю шаг в сторону, уступая дорогу, ибо… испугался, что вы просто толкнёте меня и не поморщитесь. По инерции проходите несколько шагов.       — Идëшь? — вы серьёзно спрашиваете и хотите знать ответ? Удивлён. Видите, что я сдвинулся с места, и сами идёте дальше — к домику. Я устал удивляться, поэтому просто семеню за вами. Рано или поздно вы же всё-таки поясните мне, что всё это значит и где это мы? Так ведь? Ну или я умру от головной боли непонимания происходящего.       Распахиваете передо мной дверь и киваете в проём. Делаю шаг, переступаю порог и жмурюсь — вспыхнувший неяркий свет больно бьёт по глазам. Проморгавшись, с любопытством оглядываюсь: внутри одна большая комната, поделённая на зоны: в её центре выложенное место под костёр с углублением в земле, основная же часть пола имеет поднятие уровня. Недалеко, ближе к стене, стоит котацу, вокруг которого разложены футоны, на столике стоит чаша с фруктами и две кружки. На дальней стене картина небольшого озерца с лесом и луной, а под ней три стула. Комод со знакомой мне вазой. У отца в кабинете похожая, нет? У другой стены стоит небольшой шкаф на четыре дверки. И я вновь вернулся глазами к картине. Чёрт. Почему она мне так знакома? Пространство последней стены заполнено брёвнами, выложенными под древесной балкой, что мне до бедра.       Пока я копался в мыслях, вы шуршали за моей спиной; обернувшись, я увидел на низеньком столике небольшую посудину с водой. Вы скинули плащ и верхнюю кофту на стоящий рядом четвёртый стул, катану свою облокотили об него же, а сейчас, умыв лицо, вытирали руку полотенцем.       Я обескуражен. Вы… так спокойны и по-домашнему уютно выглядите, что я попытался прикинуть ещё раз, что это может быть за место. Судя по всему, это место — иное пространство. Что… могло быть создано сложной техникой? Я… откуда я вообще знаю о ней? Я никогда не имел доступ к скрытым техникам времëн Четвёртой Мировой Войны Шиноби? Той самой войны, в ходе которой вы и отец лишились рук. Почему-то в памяти встают смазанные образы. Смутные воспоминания, что я изучал эту технику Оотсутсуки? Эм? Когда? Зачем? Кто мог дать мне к ней доступ? И почему я помню это так смутно? Хотя… я же сам могу открывать доступ к таким пространствам, но создать, пропустить и закрыть проход — это одно… А тут же проход открыт всегда? Или… как это работает вообще?       — Саске-сан? — зову я. Вы, скрестив ноги, сидите возле центральной зоны и разжигаете огонь. Ваше молчание может означать что угодно, от «я тебя слушаю» до «я тебя игнорирую», поэтому я осторожно продолжил: — Что это за место? — вы задумчиво подняли на меня свой чёрный глаз, будто раздумывая, стоит ли отвечать мне, так что я решил думать сам. — Это… ваш дом?       Вы громко фыркнули, но пояснять, как и переубеждать меня не стали; я же нахмурился.       — Здесь безопасно, — я не спрашивал, высказал свои чувства, которые вы подтвердили, кивнув. Та-ак, уже что-то. Значит говорить здесь можно не боясь. Мой живот издал обиженный звук, явно не испытывая ко мне благодарности за игнорирование еды за столом, и только сейчас я осознал, насколько сильно голоден.       — Голоден? — вы удивлённо подняли на меня взгляд. Я же, смутившись, опустил вниз.       — Нет, — а живот издал повторный звук, и щёки мои запылали.       Вы отвернулись, но я успел заметить на ваших губах тёплую улыбку.       Мама, что здесь происходит?! Вы улыбаетесь? Серьёзно? Вы?       — Со вчера вроде бы лапша оставалась? — вы переводите на меня вопросительный взгляд.       — Эм? — я глупо моргаю. Ничего не понимаю. Вообще. Вы серьёзно только что у меня это спросили? Но меня же здесь вчера не было! Да и это место я вижу первый раз, хоть и кажется всё знакомым и безопасным. Заметив моë замешательство, вы цыкаете, будто скрываете раздражение, только я не очень понимаю, чем оно вызвано. И указываете на шкаф.       А я понимаю, что туплю: у входа стоит пара мягких тапочек. Тёплых, с закрытым носом, рядом с ними стоят ваши уличные, а на вас голубые тапочки с кошачьими ушами. Кому скажи — не поверят.       Увидев, как я таращусь на ваши ноги, бросаете на меня гневный взгляд, чтобы я и не думал открывать рта. И я тут же прикусываю язык. Отворачиваясь и направляясь снимать и свою обувь. И почему я не удивлён, что зелёные тапочки мне по размеру?       — Боруто, вон оттуда тащи лапшу, яйца и мешок с бульоном, — указываете на что-то смутно похожее на тумбочку, но стоит мне засунуть в неё свой нос — и меня тут же обдаёт холодом. Это что? Холодильник? Ом.       — А как оно раб… — начинаю я недоверчиво, но замечаю две печати и деревянную миску с водой. — А.       Больше не задавая идиотских, я уверен, что вы считаете их именно таковыми, вопросов, я протягиваю руку и беру в неё пакет с свёрнутой замороженной лапшой, и, когда пальцы касаются её, пред глазами мутится, а в ушах раздаются голоса.       — Я, правда, не такой любитель как отец, но тоже люблю. Саске-сан, это, правда, вкусно! Особенно приготовленное моими руками, а если я ещё и покормлю вас с рук, то вам обязательно понравится.       — Ты много на себя берёшь, — тепло хмыкаете, и я чувствую ваше прикосновение.       Меня пошатывает, инстинктивно хватаюсь свободной рукой за шкаф, еле удерживаясь на ногах.       — Чёрт, рано, — раздаётся за спиной ваш обеспокоенный голос.       — Голова… болит, — выдыхаю я, жмурясь. Под веками белые круги, а в глазах тяжесть — хочется не открывать, чтобы снизить давление. Слышу в ушах, как стучит моё сердце. Чувствую, как вы забираете лапшу из моих рук и хлопаете дверкой, закрывая импровизированный холодильник.       А после… после я чувствую, как вы обнимаете меня. Ваша рука ложится мне на лопатки, а я сам утыкаюсь лицом в грудь, так и не раскрывая глаз. Как же дурно. Голова тяжёлая, на виски давит, правый глаз болит, меня подташнивает, и я чувствую себя в своём теле будто в озере, совершенно забывший, как шевелить руками и ногами, и как утопающий, не способный держать себя на воде.       — Посмотри на меня, — просите, но я лишь сильней утыкаюсь в вас. — Малыш, пожалуйста, посмотри на меня.       Охреневший от вашего тона, обращения и мягкости просьбы распахиваю глаза, чтобы убедиться, что это точно вы, и тут же натыкаюсь на ваш активированный шаринган. Рисунок вашей радужки манит, и я не могу оторвать глаз от чётких линий, пробегаюсь по нему раз за разом, будто силюсь вычертить его в сознании. Дыхание сбивается, глаза колет, но я закусываю губу, не желая отрываться от вашей техники. Тянусь к вам, сам не осознавая, что оплетаю вас руками, просто чтобы удержаться — не чувствую силы в ногах, но туман и давление в висках становятся тише, разве что правый глаз горит. Очень хочется сморгнуть расплывчатость, но вы держите мой взгляд, не позволяя мне прикрыть веки.       Чувствую, что могу. И хочу. И что… Что это нормально — перехватываю вас за шею ладонью и, не отрывая глаз от вас, касаюсь губ. Уверенно, привычно. Будто… это обыденность. Поражаюсь своим чувствам, ведь сам просто сгораю в трепете, когда вы прикрываете глаз и не просто позволяете целовать себя, а с резким выдохом и агрессией целуете меня сами. Дико. Властно. И я мычу, когда вы кусаете меня за нижнюю губу, но… будто бы не пытаетесь сделать больно, а лишь… возбуждённо? Когда вы открываете глаз и облизываете губы, я млею оттого, что вы позволяете мне увидеть, как ваш глаз подёрнут пеленой, а вы выглядите жадным, уверенным и предвкушающим?       — Саске-сан…       — Раздевайся, — перебиваете меня.       Нервно облизав губы, с непониманием вглядываюсь в вас. Вы вот сейчас серьёзно? Нерешительно скидываю кофту на пол, подле ног. В доме стало теплей благодаря костру, что вы прожгли, но… не то чтобы лето. О чём я думаю вообще? Я… и представить не мог, что… что вы сами поцелуете меня, да ещё и с таким азартом и желанием, а теперь вы просите меня раздеться? Да я в шоке, панике и полном неверии! Это… вы опутали меня техникой и просто играете? А с утра я не вспомню ничего? Что происходит? А что будет дальше? Бросив на вас испуганный взгляд, поспешил расстегнуть поясную сумку. Ибо страшно вас разочаровать, хотя… это уже так привычно, но от этого не менее горько.       — Боишься? — издевательская, почти садистская улыбка появляется на вашем лице.       — Нет, — вру, хмурю брови и, не глядя на вас, стягиваю футболку, позволяю ей упасть из рук. Наклоняюсь растянуть ремень и замираю. Чуть выше бедра синяк? Красный. Красный синяк. На моём теле. Я не помню, чтобы ударялся. Заношу руку, чтобы коснуться, но вы… резким движением оказываетесь очень близко, перехватываете мою руку и легонько сжимаете. В вашем глазу улыбка, но лицо ваше застывает в хмуром выражении. Не отрывая от вашего лица глаз, опускаю руку, которую вы отпускаете, и вздрагиваю.       Вы давите пальцами в синяк на боку и внимательно смотрите на меня. Молчу. Я серьёзно устал удивляться. Я ничего не понимаю. Мои воспоминания рваные, а потом вспыхивают какие-то события, о которых я и не помню, а после накрывают слишком яркие эмоции, которые для меня слишком… будто, не знаю, будто они несколько инородны? Ибо мне несвойственны. Я постоянно чувствую сомнения, перестаю доверять всем, даже себе. Особенно себе.       Пока я копаюсь в мыслях, вы заставляете меня озадаченно наблюдать за вами: хватаете за талию. Сами же встаёте передо мной на колени и, не давая мне отодвинуться, прикусываете кожу в подобном месте, что и имеющийся синяк, разве что с другого боку.       Живот мой напрягается, дыхание сбивается, вы не смотрите мне в лицо, а прикрыв глаз, несколько раз сжимаете губы, прикусываете кожу, после посасываете её. Чувствую боль, лёгкую, точечную, но ваши впивающиеся в моё бедро пальцы перетягивают внимание на себя.       — Я… — шепчу, но пересохшие губы подводят, и я замолкаю, облизав их.       Мой мозг лихорадочно пытается анализировать происходящее, но не находит ничего, что бы его удивило. Странно. Лично мне кажется, что в этот момент неправильно всё! Ну то-о есть. Я панически пытаюсь думать, обращая образы в мысли, но у меня совершенно не получается! Не под сладкую муку вашими губами по моему животу! Ваш язык касается пресса, и я взрываюсь: падаю на колени и обхватываю вас за лицо, отводя его в сторону, губами целую кожу на вашей шее, языком лижу жилы, которые набухают, когда вы запрокидываете голову, подставляясь под мои губы. Меня охватывает мандраж. Трепет и восхищение. Вы так прекрасны, когда, доверяя мне, так открыты и позволяете ласкать себя.       — Боруто, — хрипло выдыхаете, когда я, прижавшись, дрожа от обуявшего меня мандража, осоловело кусаю вас в шею, совершенно потеряв голову. Я отрываюсь и дышу загнанно, утыкаюсь теменем вам в грудь и… просто пытаюсь вспомнить, как меня зовут. С вами так хорошо. Дико. Безумно. Невероятно. Я теряю голову. Испытываю миллион и одну эмоцию. Я так сильно восхищаюсь вами, что в действительности и не мечтал, что хоть когда-то вы обратите на меня своё внимание. Что хоть когда-то мы будем так близки. Что хоть когда-то я… смогу вот так прижиматься к вам, чувствуя голой кожей шершавую ткань вашей рубашки. Трясущимися руками нахожу пуговицы на ней, которые мне неохотно поддаются.       Всё это для меня слишком. Я таю сам в своих же страхах и эмоциях. Я не понимаю, о чём должен думать. И должен ли. Должен ли переживать? Должен ли… Могу ли я оставить свой след на вашей коже? Я же… так сильно желаю этого. И… позволите ли вы мне большее?       Не поднимая головы, я немного отстраняюсь. Медленно, чтобы вы поняли, чего я хочу сделать, опускаю руки на ваши бока и вздрагиваю.       — Увереннее, ты же Узумаки, — кладёте руку на мою голову и губами касаетесь волос. Жалобно всхлипываю.       Понятия не имею, как реагировать на ваше высказывание. Почему именно сейчас вы говорите о моей принадлежности к крови отца? Почему?.. Нет! Я не хочу развивать эту мысль. Никогда. Не хочу знать. Нет. Наверное, я просто не так вас понял.       Сжимаете мои волосы, крепко перехватываете за них и дёргаете меня, заставляя откинуть голову и посмотреть на вас.       — Прекрати, — смотрите через глаза в самую душу, — я говорил о тебе.       И отпускаете ошарашенного меня. Сглатываю и жадно втягиваю воздух. Больше стараюсь ни о чём не думать. Позволяя себе потонуть в своих чувствах к вам.       — Передумал? — слышу, насколько сильно ваш добродушный тон обманчив. Видимо, отсутствие с моей стороны движения злит вас, а я… я просто…       Уф! Вновь тяну воздух — вам надоела моя нерешительность? Оттолкнули меня и встали. Очень проворно, одной рукой дёргаете ремень, и ваши штаны падают к ногам. Переступив их, вы оглядываетесь на костёр и, подкинув в него несколько толстых деревяшек, глядите в открытое определённым образом окно, почти под самым потолком, и, хмыкнув себе под нос, направляетесь к шкафу.       — Котацу сдвинь к стене, — в приказном тоне «попросили» вы. Столик оказался нелёгким, но, подняв его и переставив куда указали, подошёл к вам, явно меня ожидающему.       Вы открыли шкаф и впихнули мне в руки стопку из одеяла и подушек. Я отнёс их на разложенные футоны, что представляли из себя большой квадрат, и понял, что подушек-то две, но одеяло одно. И неуверенно оглянулся на вас, но вы закрыли шкаф и направились ко мне.       Я бы попятился, но вы тогда точно решите, что я ничтожество. Поэтому заставил себя стоять. Вы же уверенно подошли и толкнули меня в грудь, вынуждая упасть на футоны.       — В одежде — не позволю. Штаны снимай. Иначе сам опять стирать будешь.       Внутри ваша угроза ударила по нервам. Я не очень понимаю, что тут такого страшного: постирать бельё? Но внутренне содрогаюсь, глядя вам в глаза.       Вы медленно, будто дикий охотящийся зверь, поймавший свою добычу, собираетесь играть с ней или же… со своей… Я сглатываю, подавляя свою мысль. Как я могу сравнивать себя с вашей… вашим… Когда знаю, что у вас есть ваша, м-м-м, пара?       Становится слишком больно, и я, не в силах смотреть на вас, отворачиваюсь, но вы, взяв опору на локоть, хватаете меня за лицо, заставляя повернуться к вам.       — Смотри на меня, не отворачивайся. Ты же хочешь, я знаю.       Я бы засмущался, да просто нет сил! Я очарован вами. Вашем пониманием, вашем знанием меня!       Сипло выдыхаю, чуть приподнимая бёдра. Расстёгиваю ремень, ширинку и пытаюсь прикинуть, а получится ли у меня стянуть их, не потревожив вас? Но вы сами помогаете мне и, если я стягивал только штаны, хватаете их вместе с бельём, и я… из-за неловкости попытался было помешать, но вашего рыка оказывается достаточно, и я подчиняюсь, позволяя оставить меня под вами голым.       — Нравится? — окидываете меня жадным взглядом.       Кусаю губы, меня бросает в жар только от мысли, что я лежу под вами голый. Чёрт. Голый. Под вами. Вы касаетесь меня своей кожей. Я чувствую, как ваши ноги прижимаются к моим. Вижу, как ходит ваша грудь, как вы смотрите на меня.       — Да-а, — еле слышно выдыхаю, но пошевелиться боюсь. Пялюсь на вашу грудь, шею и живот и не знаю, что думать… вижу там несколько синяков. Разной свежести.       Поймав мой хмурый взгляд, коситесь на себя и хмыкаете.       — Тебе не кажется, что на мне что-то лишнее? — издеваетесь, да?       — Да-а.       — Не понимаю тогда, чего ждёшь?       Трясущимися руками тянусь к вашему белью и стягиваю его до колен, дальше уже сами изворачиваетесь и, стянув совсем, откидываете куда-то в сторону. Но стоит вам вернуться в доминирующую позу надо мной, и я, послав нахрен все свои мысли и разрешив себе получить то, чего я так жажду — вас, тянусь к вам. Опутываю руками, обнимая и… сглатывая, сгибаю ноги, разводя их, но смотреть на вас физически не могу.       — Почему ты настолько нерешителен? Не похоже на тебя, — скептически хмуритесь и отстраняетесь от меня. Отползаете к стене, положив руку на колено.       — Вы хотите… меня? — я жутко краснею.       Бросаю на вас резкий взгляд и отвожу. Я тоже сажусь, пытаясь спрятать своё возбуждение.       Трëте лицо рукой и откидываетесь на стену спиной, всё ещё находясь на футоне.       — Каждый раз одно и то же, — грустно бросаете, а потом просите, уже обращаясь ко мне: — Приблизься ко мне.       Встаю на колени и ползу. Ходить по футону ногами не хочется от слова совсем. Нам же спать тут потом. Замираю перед вами. Медленно и лениво разводите и так не особо сведённые колени, резко подаётесь вперёд и, схватив меня за шею, дёргаете к своему паху, заставляя уткнуться в него.       Пропускаю вдох, облизываю губы, касаясь языком вашего возбуждённого члена, вы не отпускаете мою голову, перехватываете за волосы и не даёте отпрянуть.       — Либо ты сам, либо я.       — Вы…       — Как обычно, — ухмыляетесь. — Рот открой, Боруто.       Не успеваю исполнить приказ, как вы за волосы дёргаете голову, заставляя меня зажмурить слезящиеся глаза, когда ваш член заполняет мою полость и скользит дальше. Не дышу, силясь не подавиться. Страшно, трепетно, желанно. Странное чувство восторга охватывает меня. Насильно разлепляю глаза и кошусь на вас. И до моего одуревшего сознания доходит. Вы опять знали про меня всё. Знали, как я отвечу, как отреагирую, что скажу. Да даже что я почувствую вы тоже знали!       Размыкаю влажные глаза и смотрю в ваше лицо.       Вы предпочитаете закусить губу, чем дать мне услышать ваш стон, продолжая удерживать меня в одном положении. Ощущаю, что затекла нога, переставляю колени, развожу их, а прогибая спину, оттопыриваю задницу. Руки же упëр в футон с двух сторон от ваших бёдер. Приподняв взгляд на вас, замечаю, как вы следите за моей задницей, и я двигаю ею, привлекая внимание.       Так же резко, как притянули меня к себе, отпустили, разве что не отпихнув.       — Ко мне подвинь, — тяните рукой к ягодице, но я пододвигаюсь к вам целиком. — Да нет же, одну задницу.       Возвращаю лицо к вашему паху, подставляю задницу под вашу руку. Блаженно ощущаю себя желешкой, когда вы сминаете ягодицу, легонько её прикусив. Тихий стон всё-таки срывается с моих губ.       Испытывая безумное желание разделить с вами свои охватившие чувства, сам обхватываю губами ваш член, внутри оглаживая языком.       — М-м, мой, — сглатываете, — Боруто, глубже, давай же глубже. Тебе же самому нравится, когда я… — обрываете себя и мычите. Громко, развязно, и вы правы — мне безумно нравится чувствовать то, как вы реагируете на мои же действия.       Я заглатываю ваш член, силясь не давиться, что, на удивление, получается. Прижимая губы к вашему паху, чувствую, как вы пальцами сжимаете моё бедро. Чёрт, как же хочется, чтобы вы вцепились в мои волосы. Сжали, вдавили меня в себя, показали, что я ваш, что я принадлежу лишь вам! Как же… как же мне хочется, чтобы вы думали так же… Но реальность такова, что… вы, видимо, просто сжалились надо мной, над всеми моими бесполезными попытками подобраться к вам и решили, что позволите мне один раз ощутить вас, и как бы… заставите потом забыть? Или… же, наоборот, поставите мне задачу, с которой я заведомо не справлюсь, и у вас будут все основания отказать мне?       Мысли вызывают горечь да печаль, и отгоняю их от себя. Я совершенно не хочу думать, что будет дальше! Есть только сейчас! Вот прямо сейчас вы со мной. Я чувствую, как ваш член трëтся о мою гортань. Как вы, словно услышав меня, перехватываете за волосы и сжимаете их, натянув.       — Мой… мой. Боруто, ты мой, — рычите, и я млею, растворяясь в своих чувствах. Меня накрывает с головой. Я запрещаю себе думать. Только чувствовать. Ощущать. Впитывать. Ведь вы… вы позволяете мне ощутить это счастье. Касаться вас. Удовлетворять. Любить.       Мычу, не в силах сдержать свои эмоции, ослабляете хватку и гладите по волосам, позволяя мне выпустить ваш член изо рта, оставив лишь головку, сосать её, пытаясь выровнять дыхание, успокоить бешено стучащее сердце. И дышать. Дышать носом.       — Ты мой. Ты слышишь меня? — вновь резко хватаете, заставляя поднять голову и посмотреть на вас. — Я не отдам тебя ему.       Могу лишь смотреть на вас, с мокрыми губами, влажными глазами, с тяжёлым дыханием и с вашей рукой в моих волосах. Смотрю на ваше серьёзное лицо и боюсь моргнуть: вы же не растаете? Вы же останетесь со мной?       Робкая зародившаяся надежда заполняет сердце. Раздуваю ноздри, осознавая себя живым. Голым и с вами, произносящим такие важные для меня слова.       Пытаюсь спрятать глаза, вернувшись к вашему члену, но вы вновь дёргаете моё лицо к себе, тянете ближе и вцепляетесь в мои губы с каким-то отчаяньем и страстью.       Задыхаюсь, барахтаясь в ваших руках, вынужденно развожу колени, сильней вытягиваясь, чтобы вам было удобнее меня целовать. Так сильно хочется прижаться к вам, ощутить каждым кусочком своей кожи вашей.       — Сядь на мои бёдра, — хрипло просите, когда отрываетесь от моих губ, чтобы произнести эти слова, и вновь с жадностью припадаете к моей коже, оставляя следы на шее. Наподобие тех, что цветут на моих боках.       Перемещаю ноги и сажусь, как вы и приказали, поверх ваших бёдер. Хотя в вашем голосе и не было приказных ноток, но я желаю воспринимать вашу просьбу именно так. Испытываю ни с чем не сравнимое удовольствие, когда ластюсь к вашей груди. Я едва не урчу. Замурчал бы — да кошачьего не знаю. Обхожусь тем, чем могу — мычу, трусь щеками, руками и ногами, извиваясь всем телом, ни на минуту не переставая касаться вас.       — Какой же ты всегда подвижный и горячий, — шепчете мне в шею, ведя рукой по моей спине меж лопаток. — Чего бы ты хотел сейчас, м?       — Вы издеваетесь? — я еле вспоминаю, как ворочать языком.       — Нет, я хочу, чтобы ты попросил.       — О нет, вы серьёзно? М-м… — вспыхиваю стыдом, но тут же таю от мягкого прикосновения вашей руки по копчику. Тело отзывается дрожью, я дёргаюсь, но тут же возвращаюсь в ваши объятья, прижимаясь к вам. Втягиваю ваш такой родной и любимый запах, что-то горьковато-древесно-миндальное.       — Порадуешь меня? — произносите тихо, коснувшись губами уха.       Нервно сглатываю.       — Я… хочу вас, Саске… — мой голос срывается, и добавить суффикс не хватает дыхания.       — М-м-м, — тяните, ухмыльнувшись. Слышу да и чувствую, ведь вы так и не отстранились от моего уха.       Понимаю, что добавлять суффикс поздно, да и все мысли вылетают из головы, когда чувствую, как вы ведёте пальцами ниже… вдоль копчика. Закусываю губы, замирая в предвкушении. Обращаюсь весь в натянутую тетиву, готовый в любой момент выстрелить. Жду, когда же вы коснётесь меня там, где я даже в самых смелых мечтах не мог. Даже фантазируя о том, как вы властно и самодовольно трахаете меня в первой попавшейся подворотне.       Мычу, когда вы, наконец-то, касаетесь. Гладите, проводите пальцами.       — Поможешь мне?       Тут же вспыхиваю, пряча лицо на вашей груди.       — Смазку достань только сначала.       — А?       Вздыхаете — видимо, вас немного раздражает то, что приходится мне объяснять, но?..       — Или же… ты у меня, как обычно, думаешь, что я могу только грубо и властно?       Не знаю, что вам ответить, а потом, отводя глаза, всё-таки киваю. Замечаю, как вы поджимаете губы. И я понимаю, что вы злитесь.       — Хорошо… хорошо. Ладно, — шипите и толкаете меня в грудь. Падаю на спину, головой несильно стукнувшись о пол, в то время как тело осталось на футоне.       В панике наблюдаю, как вы резким движением дёргаете мои бёдра к себе, а после тянитесь пальцами к моему рту. Смотрю с непониманием.       — Ну? — вы щуритесь. Да почему вы так разозлились? Что заставило вас так быстро выйти из себя? Я не понимаю! — Рот, Боруто, рот открой. Вот так. Лижи.       Покорнейше исполняю. Открываю рот, и вы сразу же вталкиваете пальцы внутрь, и я чувствую, как вы касаетесь подушечками где-то там, в глубине. Глаза намокают, но я стараюсь просто дышать, смотря в ваш глаз. Облизываете губы, смотрите на меня с восхищением, и я… не имею никакого желания разочаровать вас, а наоборот, желая, чтобы вы на меня смотрели так всегда — активнее языком вылизываю ваши пальцы и выгибаюсь, сам неосознанно прижимаясь к вам. Вся картинка вокруг нас смазывается, и я вижу лишь вас. Ваши эмоции и свои чувства, а внутри меня вспыхивает яркая сцена и не даёт мне больше ни о чём думать.       Я лицезрею, как стою на коленях. Под вами, вы во мне: ваш член в моей заднице, распирает, и вы ожесточённо двигаете бёдрами, а пальцы во рту трогают мой язык, который скользит меж ними.       — М-м-м, — прикрываю глаза, не в силах сдержать эмоции. Да… я животное. И хочу… чтобы трахали вы меня так же. В этот момент я жалею, что у вас лишь одна рука…       — Тебе не понравится.       Видимо, когда я открываю глаза, в них что-то мелькает, ибо вы ловите мой направленный взгляд на ваше перевязанное предплечье. Вталкиваете пальцы глубже, я запрокидываю голову, приподнимаю бёдра, подставляясь под вас, и трусь, чувствуя, как прижимаюсь к вашему члену.       — Знаю, что ты хочешь, чтобы я связал тебе руки.       Широко распахиваю глаза, с непониманием смотря на вас, а потом до меня доходит: я сцепил запястья между собой над головой, изображая, что они связаны. И щёки мои полыхнули. Вы лишь усмехнулись, попытавшись вытащить пальцы из моего рта, но я сам насадился на них, сжав у костяшек губами.       — Если настаиваешь, — туманно говорите. Вижу, как вы активируете шаринган, и я вздрагиваю, ибо внезапно ощущаю ни с чем не сравнимое касание. Опускаю взгляд и вижу странное фиолетовое свечение на месте отсутствующей у вас руки. — Тратить чакру на это… Опрометчиво, конечно, — вы недоговариваете. Там точно должно было быть какое-то «но»!       Спросить просто не успеваю — выгибаюсь. Вы грубым, рваным движением вталкиваете в меня иллюзорные пальцы. Они царапнули меня внутри, но я готов кричать от переполняющей эмоции — вы втолкнули в меня свою чакру! Это тëплое фиолетовое свечение — ваша чакра! Я узнаю её из тысячи! А теперь вы по крупицам вкачиваете её в меня. И я совершенно не осознаю, когда вы начинаете двигать внутри меня. Вы вталкиваете пальцы глубже в моё горло, что доканывает меня. И я теряю границу реальности. Что? Где? Какое число? Кто я?.. Мысли плывут где-то рядом, но я их не слышу. Лишь смотрю на вас и чувствую, ощущаю.       Прикосновение вашей чакры — это… я не знаю, с чем сравнить это. Слишком. Это просто восхитительное удовольствие — чувствовать, как меня переполняет возбуждение, и оно не моё… не только моё, наше.       — Хотите меня? — выталкиваю языком ваши пальцы и затуманенным сознанием не осознаю, что говорю.       — Приглашаешь? Или торопишь?       — Я… — и выгибаюсь, ибо вы грубо и болезненно входите.       — Это. Твоя. Вина, — рычите. Вам, видимо, тоже ощутимо. — Чёрт, какой же ты…       Вталкиваете член и замираете, из-под чёлки смотря на меня. Даёте несколько секунд нам обоим в себя прийти.       — Почему каждый раз с тобой такой безумный? — и не ждёте ответа на свой вопрос. Я же вообще не в состоянии осознать смысл слов — вы выходите и вновь толкаетесь в меня.       — Саске-сан, — скулю, переполненный чувствами. Больно, страшно, непривычно, но вы тут же берëте мой член в руку из чакры, и меня подкидывает на месте. Я сильней сжимаю свои запястья, кусаю губы и мычу, не сознавая ничего, кроме своих ощущений. И плавясь под вашим восхищённым взглядом. Ваша живая рука крепко держит меня за бедро, а я пытаюсь запомнить каждую эмоцию на вашем лице, чтобы навсегда оставить в памяти.       Но чувствую, что руки немеют, по пальцам будто иголки вкалывают, к вискам кровь подступает, а на шее выступает пот.       — О нет. Боруто! А ну на меня смотри! Я здесь! Чувствуешь? — сжимаете моё тело в своих руках. — Здесь! Ты не один. Я с тобой! Ты мой. Не отдам ему!       Практически не слышу, что вы говорите мне. Слышу лишь тон и чувствую, как вы вкачиваете в меня чакру. Ощущаю вас. Физически. Ментально. Энергетически.       — Боруто?! — обеспокоенно и взвинченно зовете.       «Глупый мальчишка. Сколько можно уже хвататься за свою жизнь? Сколько можно хвататься за этого человечка? Пойми уже: ты ему не нужен и он никогда с тобой не будет. Всё это ложь. Просто сдайся», — знакомый мерзкий голос бьёт меня по нервам. Я уже слышал его. Много. Много. Много раз.       Смотрю осмысленным взглядом в ваш глаз, и вы облегчённо выдыхаете, растягиваете уголок губы и, склонившись, жадно целуете.       — Ты мой, — шепчете, и я верю. Прикрываю глаза и отгораживаю треклятого Момошики от себя и своего сознания, загоняя его обратно в клетку. И когда этот гад выбрался из неё?       — Я… верю, — единственное, что смог произнести.       «Ты поймёшь, что он обманывает», — последнее, что я слышу внутри себя, перед тем, как решительно закрываю клетку своего запертого личного божества, но на это я отдаю все силы, а вашей чакры хватает мне, чтобы ощутить, как вы что-то шепчете, несколько раз толкаясь; я чувствую, что вы кончаете. Проваливаясь в забытье, ощущаю мягкое прикосновение губ о мои.

***

      — М-м, — простонал я, когда ощутил себя в пространстве. Потёр лицо рукой, а вторая упала на футон. Не открывая глаз, ощупал рядом. — Ну, конечно. И как я мог рассчитывать, что вы окажетесь рядом?       Голова болит, в теле приятная тяжесть. Бёдра ноют, приятно ноют. Улыбаюсь, закусываю губы и открываю глаза. Блаженно потягиваюсь. Хорошее, приятное утро. Солнышко заглядывает в окно. Только вот просыпаться вне дома мне немного странно, но после произошедшего — невероятно приятно, хоть и несколько болезненно, ибо проснулся один. Без вас.       Звуки привлекают моё внимание. Они доносятся с улицы. Оглядываюсь в поисках одежды и уплываю в тёплые воспоминания, когда нахожу её на полу. Там, где мы оставили её вчера.       — Саске! Мы же столько раз это обсуждали! — громкий вскрик отца слышен с улицы.       Удивлённо чешу голову и подрываюсь, хватаю штаны и пытаюсь прислушиваться.       — Держи своего щенка подальше! — рычите вы.       Щенок? В ответ повисает тишина.       — Каваки не щенок, — я еле разобрал слова. Да и то лишь потому, что, натянув штаны, схватил футболку в руки и подбежал к приоткрытому окну возле двери.       — Мне плевать. Это твои проблемы, Наруто. Это…       — Саске, мы оба знаем, что я не могу!       — А я могу?!       — А ты можешь, — парирует папа. И вновь тихо. Прислушиваясь, не замечаю, как футболка падает на пол, а рядом, подле стула, вижу ваше оружие. Вы оставили его здесь? Не взяли с собой? Почему?       — Это не я заставил стереть ему воспоминание, Наруто. Зачем ты пришёл?       — Я ощутил всплеск…       — Да.       — Саске, ты опять? Серьёзно? Мы же это столько раз обсуждали!       А в ответ вы молчите. Ничего не понимаю. Пытаюсь выглянуть из окна, но слишком боюсь быть замеченным и всë же не рискую.       — Саске…       — Ну что, Наруто? Он же твой сын! Ты же сам видишь, как ему тяжело! Он каждый раз забывает, каждый чёртов раз он не помнит… и каждый раз живёт в собственном кошмаре! Если так и дальше пойдёт, мы все проиграем!       — Саске…       — Заткнись.       — Но…       — Сказал: заткнись! И слушай меня, пока я готов тебе рассказать, — так и вижу, как вы молчаливо прожигаете отца взглядом, и он кивает, а вы продолжаете: — У него опять был приступ, но, похоже, он победил. Смог. Смог, Наруто! Я не проверял его ещё, к тебе дёрнулся, но чакра его не погасла, как обычно. И он просто уснул, а не вылез этот…       — Он что?       — Он твой сын, а ты сомневаешься в моих словах?! Мы знали, что рано или поздно найдём способ помочь ему справиться. Победить. И я всегда ставил на него, неважно, сколько раз и что мне приходилось ради него делать. Получилось, слышишь?       Ни хрена не понимаю, что? Кто? Кого? Эм, о чём это вы? Я понимаю, что обо мне, но… задумавшись, не замечаю, как вы замолкаете, а я касаюсь вашей катаны, опускаясь рядом с ней на пол.       — О, проснулся? — резко распахиваете дверь. Чувствую, как вы пристально смотрите, но поднять взгляд на вас как-то не смею. Совершенно не понимаю, чего ожидать. — Боруто?       — А? — реагирую неохотно, но не выпускаю, а наоборот, вцепляюсь в катану, обнимая и прижимая к себе её в ножнах.       Вы проталкиваете отца в дом и прикрываете дверь. Скольжу взглядом по вам: голый торс, вы лишь в штанах, будто только встали из-под одеяла да поспешно натянули их. Я продолжаю упорно пялиться на ваших пушистиков на ногах.       — Это же… я подарил их вам? — голос мой дрожит, но в голове ваше хмурое лицо, когда я преподнёс вам их. Здесь.       — Ты помнишь?       — Нет, но… мне кажется, что было так. Я ошибаюсь? — поднимаю глаза на вас.       — Нет, — обходите замершего отца и присаживаетесь подле меня. Протягиваете руку и медленно вытаскиваете своё оружие из моих пальцев. — Так и было. Расскажешь мне?       — О чём? — смотрите в глаза. — Простите за Каваки вчера…       — Забудь о нём, — морщитесь, — вставай с пола, — выпрямляетесь.       — Вы говорили обо мне? Я угроза?       Тишина повисает в комнате. Отец смотрит на картину луны на стене, вы — на меня.       — Нет, — обрезаете, — нет, Боруто. Больше нет.       — А? То есть? Вы можете мне рассказать? — у меня какое-то тупое дежавю. — Или вы уже рассказывали мне? — придирчиво оглядываю дом. — Это место… его создал я? — киваете, — Чтобы что?       — Чтобы защитить всех. И изолировать себя.       — Меня? Он?       — Он. Да. Момошики, — киваете.       — Так что я опасен?       — Нет, видимо, у нас наконец-то получилось.       — Боруто, так случилось… — отец наконец-то подаёт голос, отрывая взгляд от картины и переводя его на меня. — Что он нашёл твою м-м… слабость и пытался играть на этом.       — Слабость? Я слаб?       — Боруто, иди сюда, — зовёте, сев на футон. Я боязливо оглядываюсь на отца. Кусаю губы, всё же приближаюсь к тому футону, на котором сидите, но опускаюсь на другой его край. Отец лучится тёплой улыбкой.       — Ну, я бы не назвал любовь слабостью, но он пытался, — отец смотрит на мою реакцию, а я в ответ заторможенно соображаю, что так же, как и вы полураздет. Ладно, наверное же, ничего странного, что мы с вами в таком виде? Он же не сообразит? Хотя…       — Любовь? — слова только доходят до мозга.       — Да, он пытался заставить тебя верить, что ты никогда мне не будешь нужен.       — Простите? — резко оглядываюсь через плечо на вас. Хмыкаете.       — Так, подождите. Что здесь происходит? Я… только проснулся.       — Боруто, сынок, он говорил с тобой?       — Ну да, — я задумался, пытаясь вспомнить, что он мне говорил. — «Ты поймёшь, что он обманывает», что-то такое вроде.       — Ничего нового, — отвечаете.       — Но как? Я же пью таблетки, что Амадо мне дал!       — Давно уже нет.       — То есть?!       — Началось всё в тот день, когда я сказал тебе «нет» около полутора лет назад, — со вздохом начинаете свой рассказ. Сидеть к вам спиной не хочется, и я отползаю на футон рядом, облокачиваюсь о стену и, накинув на себя одеяло, уютно укутываюсь в него по самый нос. Отцу надоело стоять, и он сел на стул у входа, на который вы повесили плащ. — В какой-то момент Оотсутсуки нашёл лазейку, и эффективность таблеток упала, а потом мы не заметили вовремя, и вовсе стала нулевой, найти же новое средство — так и не смогли за это время. Стадия изменения твоего тела и так была на восемьдесят процентов реализована, проводить её дальше он не мог, но мог пытаться удалять тебя. Я не знаю, помнишь ли ты. Знаю лишь, что после из твоей памяти пропадали все ситуации, где я был с тобой.       — Были со мной? — удивлённо переспрашиваю, я не понял, правильно ли воспринял ваши слова.       — Момошики очень избирателен, он фрагментарно баловался с твоей памятью. И как бы я ни пытался, ни одной техникой не мог заставить тебя вспомнить, а если ставил под сомнения твои воспоминания — сразу же появлялся он, и приходилось вкачивать в тебя чакру, чтобы заставить его убраться, но каждый раз ты отказывался сражаться и сам отдавал ему своё тело, а заставить его убраться — приходилось боем, а мы… Мы долго не могли понять, почему. Что не так? Чем он тебя подавляет. Пока… пока в один из дней ты не пришёл и не заявил, что, если я не сделаю тебя своим, ты…       — Сдохну, — осознание ударяет по затылку.       — И я, конечно же, отправил тебя далеко. Тот бой дался нам с Наруто очень тяжело. Было бы легче, если бы это был не ты. И тогда мы бы не боялись навредить и не пытались бы сдерживаться, чтобы ненароком не убить, ведь ты сам отказывался жить.       — Не помню… — хмурю брови, — помню лишь, что мне бесконечно больно, что я вечно пытаюсь дотянуться до вас, а вы ускользаете, бросаете меня, и я… будто в молоке, и мне всё… становится неинтересно, и я тону, отказываясь бороться.       — Видимо, именно так он и подавлял тебя. Стоило мне хоть чем-то дистанцировать тебя, он захватывал твоё тело, и приходилось биться за тебя. После того, как удавалось вернуть — ты не помнил ничего. Один раз я пытался действовать на опережение — итог оказался совсем грустным — ты провалялся в бессознательном состоянии почти четыре дня, — вы тяжело вздыхаете, смотрите странным взглядом, неравнодушным? Хотя нет, скорее задумчивым. Сгибаете ногу и на её колено кладёте выпрямленную руку. И продолжаете: — В один из таких разов я и рассказал тебе не всё, но то, что не пошло в конфликт с воспоминаниями, а подтвердило, и, конечно, приукрасив, и ты нашёл технику, создал это пространство и каждый раз, когда грозило очередным приступом, я забирал тебя сюда.       — Нам удавалось скрывать твоё состояние, — продолжил отец, когда вы молчали уже несколько минут. — Это было несложно, так как происходило лишь тогда, когда ты долго не видел Саске или, наоборот, слишком много его общения имел.       — Ты знал? — поражаюсь я и с удивлением кошусь на вас.       — Я уверен, что я бы и не узнал, — несмотря на недовольство, отец с нежностью смотрит на вас. — Саске хотел забрать тебя из деревни и уйти на долгую миссию. В какой-то момент, после вашей миссии, Саске пришёл ко мне, он заикнулся, что есть некоторые трудности, но сказать прямо не захотел. Но ты сам всё поставил на место. Влетел в мой кабинет и, совершенно игнорируя моё присутствие, упал на колени и с жутко-щенячьими глазами просил о чём-то, что ранее просил. Я не понял, а Саске, — вы сжимаете зубы и смотрите на отца исподлобья, — так ничего и не объясняет. Эх. Но реакции Саске на твой выкрутас мне хватило, чтобы я понял, насколько всё плохо.       — Чёрт, отец. Если ты знал, что я… — закусываю губу, никогда не думал, что скажу ему о своих чувствах к вам, — по уши влюблён в Саске-сана, зачем ты вчера заладил про спутницу? — вспылил я.       — Да потому, что Наруто идиотом был, им же и умрёт! — недовольно буркнули вы, а отец виновато потупился.       — Если ты знал, что так спровоцируешь меня? Его? Я запутался! Подождите… То есть всё, что вы…       — Стоп. Боруто. Ни хрена. Всё, что сказал — правда.       Недоверчиво кошусь на вас и поджимаю губы. Просто обидно, но изнутри чувствуется волна заполняющей ярости, но теперь я могу чётко разделить: где я и мои чувства, а где моего вечного сидельца.       — Я могу вам верить? — спрашиваю с сомнением.       — Иди сюда, — зло рычите, а я недоверчиво приближаюсь. — Боруто, знал бы ты, как я устал доказывать тебе, кто ты для меня.       — Извините, — блею, но тут же на душе разливается патока: вы обнимаете меня, прижимая к себе, когда я подполз к вам, так и не выползая из пут одеяла. Просто плюхнулся меж ваших ног, устроившись поуютнее.       — Так всё-таки, Саске, чем эта ночь отличалась? Что произошло, что удалось остановить этого… этот кошмар?       Ухмыляетесь.       — Я накачал твоего сына своей чакрой и спермой.       Взгляд отца был непередаваемым. Я прячусь у вас на груди, через стыд сдерживая хохот, а вы с серьёзным лицом смотрите на него. И как вам удаëтся сохранять спокойствие в такие моменты?       — Второе опустим, не думаю, что я должен был это знать. Но… это же не первый раз? — отец отвёл взгляд от нас и почесал шею.       — Ты же знаешь, что нет.       — А, ну да. Я и забыл, как великий и ужасный Учиха ныл, что маленький Узумаки залез ему в сердце.       Я вылез из укрытия, только чтобы взглянуть на ваш угрожающий отцу взгляд и спрятать нос обратно. И почему от вашей перепалки мне так тепло на душе и хочется смеяться?       — Ладно, ладно! Извини! — отец миролюбиво вскинул руки.       — Раньше мы всегда давали Боруто чакру через техники, да и обычно это делал ты, — сообщаете отстранённо, будто минутой назад не желали прибить моего отца, — а сейчас я влил в него чакру напрямую, чистую, свою.       — Именно тогда я ощутил его присутствие в себе, — робко подал голос я, — потому что смог отделить себя, своё восхищение и его давление на то, что я вам не нужен. Что не заслуживаю и крупицы вашего внимания. Что вы мне врёте. Он… пытался молча влиять на мои чувства и эмоции. Искажал их, но ваша чакра и ваш, — заткнулся, закусив губу в блаженной неге воспоминания и некотором стыде из-за присутствия при разговоре отца, — окунули меня в защитный кокон, который не разрушился, а дал мне сил справиться, я запрятал его обратно в клетку, но… Мне нужна печать. Чтобы я… Чтобы я мог ощутить, как только он решит вновь попытаться закончить стирание моей личности. И… я думаю, что… Было бы хорошо, — закусываю губу, но всё-таки заканчиваю, смотря в ваш глаз: — Если бы вы накачивали меня своей чакрой почаще.       — Боруто! — отец закрывает глаза ладонью.       — Ну извини, я думаю о том, как…       — Обо мне ты думаешь, не ври, Боруто.       — Ну, э… — моих щёк коснулся лёгкий румянец.       — Наруто, уйди уже куда-нибудь, а?       Отец обречённо оглядывается на вас, но поспешно направляется к двери и оттуда уже произносит, перед тем как выйти за дверь.       — Боруто прав насчёт печати, напрягу Сая с поиском нужной. И да. Саске, я бы хотел, чтобы вы побыли тут с пару недель — хочу быть уверен, что мой сын стал безопасен для самого себя. Надеюсь… надеюсь, ты… — он замолкает и качает головой. — Он будет в безопасности.       В ответе не нуждается, да мы бы и ответили вряд ли. Стоит двери закрыться — вы находите мои губы.       — Наконец-то ты запомнишь, что мой, — рычите и тянитесь стянуть с меня одеяло. Я же счастливо улыбаюсь вам в губы. Наконец-то вы действительно со мной!