Здесь нет ни остролистника, ни тиса.
Чужие камни и солончаки,
Проржавленные солнцем кипарисы,
Как воткнутые в землю тесаки.
И спрятаны под их худые кроны В земле, под серым слоем плитняка, Побатальонно и поэскадронно Построены британские войска.
Бродяга-переводчик неуклюже Переиначил русские слова, В которых о почтенье к праху мужа Просила безутешная вдова:
"Сержант покойный спит здесь. Ради бога, С почтением склонись пред этот крест!" Как много миль от Англии, как много Морских узлов от жен и от невест.
В чужом краю его обидеть могут, И землю распахать, и гроб сломать. Вы слышите! Не смейте, ради бога! Об этом просят вас жена и мать!
Напрасный страх. Уже дряхлеют даты На памятниках дедам и отцам. Спокойно спят британские солдаты. Мы никогда не мстили мертвецам.*
3.
Хальмхендская кампания захлебнулась, едва успев начаться. Дарклинг и поддержавшие его командиры Первой Армии идеально разыграли свою партию: первое же крупное сражение бесцеремонно выставило напоказ всю глупость утверждённого ранее плана. Генерал Перовский был спешно отстранён от командования, а занявший его место Мазуров, которого Александр уважал, несмотря на излишнюю религиозность старого вояки, спешно приказал отвести войска за Виленку. Как Дарклинг и предполагал, дать генеральное сражение новый состав штаба предпочёл на равнине между рекой и грядой каменистых холмов, вздыбившихся последним бастионом на единственном прямом пути в центральную Равку. Расчёт оказался верным: фьерданцы, которых подгоняло неумолимо приближающееся половодье, бросились в атаку, едва форсировав реку. А когда им стало очевидно, что с нахрапа укреплённые позиции не взять, и прозвучал приказ отступить для перегруппировки, ударили гриши. Они заняли своё место на одном из холмов, возвышающимся над полем боя, ещё до того, как прозвучали первые выстрелы – лазоревый клин из двух дюжин шквальных и приливных, сходящийся к единственной фигуре в чёрном в центре. Как только враг начал отступать, Виленка неожиданно вздыбилась ревущим вихрем вспененной воды, разметавшим, как капризный ребёнок игрушки, лошадей, орудия и солдат. Выжившие фьерданцы попытались убраться подальше от берега, но их это не спасло – водяные крылья вихря вдруг опали, и он ощерился антрацитными лезвиями, безжалостно раскромсавшими всё, что двигалось в версте от реки. После этого для Равки не стоял вопрос о победе, а лишь о её цене. Мазуров не стал терять времени зря: передовые отряды Первого корпуса мгновенно бросились преследовать не потрёпанный в бою арьергард фьерданцев. К удивлению Дарклинга, он оказался значительно меньше, чем предполагалось. Это одновременно внушало надежду и пугало – мысль о том, куда подевались ещё несколько вражеских соединений упорно не желала покидать голову. Впрочем, ответ – каким бы невероятным он не был, – обнаружился примерно на полпути между Виленкой и северной границей Равки. Укреплённый лагерь под Снежным за два месяца так и не сдался. Он, наоборот, встретил противника яростным огнём. Эрик, серый от усталости, но держащийся с напускной бодростью, проводил Дарклинга на самый верх третьей линии обороны, откуда открывался лучший вид. Больше Александра никто из офицеров не встречал. Да и некому было, по правде говоря. Полковник Радушин был смертельно ранен осколком полтора месяца назад, когда двадцать второй пытался удержать первую линию обороны лагеря. Цагарёв, вторая половина дуэта Толстого и Тонкого, умер от заражения крови через две недели. А Уля – прекрасная, словно выточенная из льда Ульяна, – металась между жизнью и смертью на койке в полевом лазарете, и было неизвестно, восстановится ли сердцебитка до конца или нет. Равка вновь собирала кровавую жатву, и единственным утешением было лишь то, что потерь могло быть больше. – Нас, можно сказать, спасло чудо, – сказал Эрик, когда они остановились, – хотя у нашего чуда есть имена и фамилии. Пятый штурм угрожал быть последним – мы уже потеряли первые две линии укреплений и почти половину личного состава. Погибли и полковники, и подполковник Зайцева, которая могла бы заменить Цагарёва. Раевский пытался, как мог, командовать обоими полками, но ему не разорваться надвое. Отступление казалось делом решённым – с восточной стороны есть узкая тропа через Петразой, по ней можно уйти в Цибею. Следопыты пользовались ей, когда ходили на разведку… Но тогда пришлось бы оставить все орудия и раненых – не на руках же их тащить в самом деле! Но тут приходят наши дети и предлагают план. – Мы сначала решили, что они спятили, – со смешком продолжил шквальный, – Но Коля и Вася звучали достаточно убедительно. Они предложили – я не буду углубляться в детали, я послал за ними, сами их спросите, – ночью раскидать замаскированные бомбы на пути идущих на штурм фьерданцев, причём сделать так, что если взорвётся одна, взорвутся все. Закладывать заряды пришлось ночью на ничейной полосе. Это было вдвойне опасно и потому, что у нас не осталось проливных, чтобы навести туман. Наверное, нам повезло, – пожал плечами керчиец, – Нас не заметили, всё сработало как надо и вуаля… Эрик гордым жестом обвёл лежащее внизу поле. Оно полого спускалось к небольшому ручью, за которым виднелись остовы второй линии укреплений. В это время года – цветень** постепенно вступал в свои права даже в неприветливых северных краях, – ему полагалось заниматься свежей зеленью и разбрасывать под ногами белые бусины ландышей, но вместо этого поле было покрыто толстым слоем пыли и мелко раскрошенной земли. Повсюду виднелись рытвины в местах взрывов и окаймляющие их насыпи, из которых там и тут уныло торчали вырванные с мясом корни. Заросли ивы и ольхи вдоль ручья выгорели подчистую, и, похоже, огонь местами перекинулся даже на ближайший перелесок – стройные ряды осин кое-где были прорежены чёрными полосами. Дарклинг почувствовал, как его губы искривились со злорадной иронией. Что ж, фьерданцы любили призывать очистительное пламя Джеля на голову гришей, и в этот раз ненавидимые ими ведьмы отплатили той же монетой. – Ваше превосходительство, – из размышлений Александра вырвал женский голос за спиной. К ним подошла знакомая компания из гришей и отказников. Дарина, которая всегда была увереннее прочих, бесстрашно поприветствовала его первой. Остальные смущённо жались за спиной сердцебитки, но тем не менее смотрелись единым фронтом и стояли так близко, что их плечи соприкасались. Дарклинг быстро пересчитал их по головам. Пятеро. Нет Николая – сердце предательски кольнуло, но разум тут же успокоил его: если с царевичем что-то стряслось, Эрик сказал бы первым делом, – и ещё одного отказника. – Дарина, Эмиль, Василиса, – Александр по очереди поприветствовал своих гришей кивками, – И… – Рядовые Дмитрий Савин и Галина Тушина, двадцать второй полк, – отрекомендовал отказников Эрик. – Дмитрий и Галина. Рад, что в вами все в порядке. Ему ответил нестройный хор из «ваше превосходительство» и пяти салютов. – Василиса, – обратился Дарклинг к фабрикаторке, – На пару слов. Девушка слегка затравленно глянула на нег. Она была нездорово бледна – ярко-фиолетовая кефта это весьма невыгодно оттеняла, – а её роскошная коса была неровно обрезана до плеч, причём судя по обгоревшим с правой стороны кончикам, сделано это было исключительно по необходимости. – Можно моим друзьям остаться? – хрипло спросила она. Парень-отказник при этом погладил её по плечу в молчаливом жесте поддержки, а Дарина вложила свою ладонь в её. – Разумеется, – Александр позволил искренней теплоте просочиться в свой голос. Последнее, в чём нуждалась сейчас девочка –это в дополнительной нервотрёпке, – Василиса. Расскажи мне подробнее про твой план. – Стой прямо и говори правду, – шепнул Эмиль ходящую среди гришей помладше поговорку. Василиса выпрямилась и едва заметно склонила голову в знак благодарности. – Ваше превосходительство, – начала девушка, – по правде говоря, план не мой. Точнее не только мой. Он наш с Колей… с поручиком*** Ланцовым. Он предложил соединить наши заряды фитилями в подобие сети, которую набрасывают на землю. Я придумала, как сделать так, чтобы для детонации первого из них понадобилась лишь одна искра, которую могут сотворить инферны. Мы поместили её в нужное место, а когда фьерданцы пошли на штурм просто запалили первый фитиль. – Вы сможете это повторить, если потребуется? – осторожно спросил Дарклинг, – Пойми, любое оружие в нашем арсенале может спасти много жизней. – Я… не знаю, – голос девушки сломался, – Это было очень опасно. Николай мог десять раз погибнуть, пока они закладывали нестабильные заряды… Мог порваться фитиль, могла случиться ночная гроза, могло случиться что угодно! И я больше не хочу этого делать, – фабрикаторка сорвалась на крик, – И не буду! Не буду использовать силу вот так! В нескольких шагах от них с громким скрежетом согнулась вдвое прислонённая к стене траншеи винтовка. Александр сориентировался быстрее остальных – он сделал несколько шагов вперёд и осторожно обнял Василису. Она спрятала лицо на его плече и разразилась тихими злыми рыданиями. – Вы нас спасли, Вася, – тихо прогудел Эмиль, а потом с неожиданной жесткостью добавил, – И не жалей фьерданцев. Это я тебе как фьерданец говорю. – Сволочи получили своё, – безапелляционно добавила рыжая отказница. – Какие же вы отвратительные, когда ведёте себя так, – процедил второй из отказников. Дарклинг впервые мог разглядеть его поближе. Он чем-то отдалённо напоминал Николая – возможно, светлыми волосами? – но в отличие от царевича в нём было что-то болезненно хрупкое. Из кармана его кителя торчали блокнот в потрёпанном переплёте и карандаш, – Глумиться над мёртвыми низко. – Просто тебе, Митя, никогда не приходилось бежать из дома ночью, опасаясь, что родная мать готова сжечь нас с братом просто за то, что мы оказались шквальными, – таким же тоном добавил Эмиль, – И пробираться к границе, пугаясь каждого шороха. – Или смотреть на то, что делают дрюскелле, – хмыкнула Галя, – В моей деревне в Цибее их волки один раз задрали четырёхлетнего мальчика. Мы даже не знали, что он был гриш! Но Митенька же у нас из Крибирска, где о таком слыхом не слыхивали. – Я и не говорю, что вы должны их простить! – не отступался тот, – Я говорю… – Так, хватит, – прервал спор Эрик натренированным командирским тоном. – А вот я, – кокетливо протянула Дарина, – была бы не прочь сходить на поле и посмотреть, что от фьерданцев осталось. Трофеи есть трофеи… – Орлова, тебе отдельный приказ замолчать нужен? – рявкнул шквальный. Девушка насупилась: – Но я же не сказала, что сделаю это. – Потому что Николай запретил? – ехидно спросила её подруга-отказница. – Вот ещё, – задрала нос сердцебитка, – Я гриш, а не его подчинённая. В отличие от тебя. – Ну да, гриши, солнышки наши ясные. Но вас троих наш прекрасный принц уже приручил… – Довольно, – наконец вмешался Александр. Это произвело эффект на всех: и на распоясавшихся ребят, и на набиравшего в грудь воздух Эрика. – Дарина, прекращай играть роль гриша среди гришей, мы не в театре. Остальные – оставьте попытки дебатировать пока не научитесь зачаткам манер. Вася, ты успокоилась? Плечи девушки постепенно перестали вздрагивать. Она оторвала лицо от черной кефты и, кивнув Дарклингу со смесью смущения и благодарности, вернулась к друзьям. Те, несмотря на предшествующий спор, мгновенно взяли её в тесный кружок. Эрик наблюдал за ними с умилением. «Наши дети»: невзначай вспомнилась Александру сорвавшаяся с губ шквального фраза. Похоже, в ней была доля правды. – Вы все, включая Эрика, вернётесь в Малый Дворец со мной. Вам нужно отдохнуть и набраться сил, – на лицах гришей появилось разочарование, и они неосознанно ещё крепче вцепились в своих друзей, – Двадцать второй, я полагаю, тоже отправится отдыхать по месту дислокации, в Крибирск. Когда наберёте форму, присоединитесь к ним. Пока неразлучная компания взорвалась восторженным шепотом между собой, Александр повернулся к Эрику. – А где собственно Ланцов? – спросил Дарклинг. Царевича хотелось… Что? Поздравить с победой? Отругать за очередной глупый риск, когда его жизнь так важна для Равки? «И для Равки ли?» – насмешливо спросил предательский внутренний голос. – Не знаю, – пожал плечами шквальный, – Коля сейчас исполняет обязанности адъютанта Раевского, так что, наверное, занят. Нужно бы не забыть напомнить ему про еду и сон сегодня. – Он сейчас на поле, – неожиданно подал голос Митя, – Игорь Александрович приказал сегодня разобрать тела. То, что от них осталось. Александр пригляделся. Действительно, на развороченном поле то и дело мелькали фигуры солдат Первой Армии, практически неразличимых в своей оливковой форме на фоне выцветшей коричневой земли. Ярко золотой макушки навскидку заметно не было. – Что ж, – сказал Дарклинг, – Тогда я прощаюсь с вами. Эрик, будьте готовы к отбытию завтра днем. Спуск вниз был очень крутым – сплошная осыпь из песка вперемешку с гравием, лишённая растительности. С другой стороны, тропа шла по внешней стенке оборонительного сооружения: подъем по замыслу строителей и должен стать делом крайне трудным. Дарклинга же это волновало мало: за долгих шестьсот лет жизни его тело стало вещью настолько привычной, что любое движение было доведено до автоматизма. Куда больше его занимала мысль, как найти Николай в обширном поле, где несколько десятков людей все время переходили с места на место. Однако эта проблема решилась сама собой. Николай сидел, прислонившись к торчащему из земли валуну, в самом конце тропинки. Склон был обращен на юго-запад, поэтому дневное солнце нещадно палило, и царевич снял китель, разложив его на земле на манер покрывала. В его волосах запуталось невероятное количество пыли – здесь не было травы, и любое дуновение ветра насыщало ей воздух, – но сильнее всего поражало выражение на его юном лице. Казалось, за два месяца, прошедших с их последней встречи, Николай повзрослел на несколько лет, и сейчас он глядел куда-то вдаль с отсутствующим выражением на лице, отстукивая планшеткой для письма рваный ритм. – Поручик Ланцов, – привычно поприветствовал его Дарклинг, – Поздравляю с повышением. – Спасибо, ваше превосходительство, – Николай не улыбнулся в ответ, лишь сдвинулся вбок, освобождая на разложенном кителе свободное место. Александр присел рядом, вытянув ноги. На сапоги и полы кефты сразу же налипла пыль, но это было поправимо. А вот то, что случилось с Николаем, похоже нет. – Три повышения за два месяца, и все на поле боя, – хмуро добавил царевич. – По моему опыту, такие хуже всего, – согласился Дарклинг. – И адъютантство у Раевского. Вместо опытного человека, заслуживавшего этот пост куда больше, чем я. – Ты жив, а он нет. Вот и всё, что на войне имеет значение, – напомнил ему Александр. – Действительно, – отвратительно пустое выражение так и не исчезло с лица царевича. – Работа для него? – спросил Дарклинг, пытаясь нащупать тему, оживившую бы разговор. Это раздражало. Обычно с энтузиазмом трещал Николай, и молчаливый юноша, сидящий рядом, казался незнакомцем. – Собираем останки. Пытаемся опознать погибших. – коротко ответил Ланцов, – Меня с поля выгнали, потому что кто-то сказал, мол я совсем зелёный. Мы собираемся похоронить их недалеко. – Игорь Александрович, кстати, хотел попросить ваших приливных помочь нам подыскать место, где мы не нарушим горизонты с грунтовыми водами. – после небольшой паузы, добавил царевич, – Но он мог забыть – на него столько всего свалилось после гибели полковника. Дарклинг скривился: – Я бы с большим удовольствием насадил то, что найдёте, на колья и расставил вдоль границы от Каньона до Черности. Чтобы неповадно было. Николай поморщился – с возмущением ли? С усталой обречённостью человека, слышавшего эти слова слишком много раз? – Они этого не заслуживают. – Ты прав. Они заслуживают куда худшего. – Чем быть заживо разорванными на куски? – Разумеется. И я говорю это, как тот, чья работа в армии твоего отца иногда сводится к разделыванию людей на куски. Николай глубоко вздохнул, а затем полез в один из карманов кителя. Оттуда он достал нашивку. Её фьерданское происхождение выдавал цвет – в Равке такого глубоко синего на нашивках не было, – и шитьё, которое было белым, а не золотым. С правой стороны на ней был вышит крохотный волк, а с левой, обгоревшей почти до половины, можно было прочитать имя Йоханнес. – Её отпороли с рукава на чьей-то руке. Оторванной от тела, если вам интересно, – сказал Николай, протягивая Дарклингу нашивку, – Он был просто… человеком. Совершенно обычным. Рядовым, попавшем в армию по призыву, и, наверное, даже не хотевшим нас убивать. – Я думаю, он был откуда-то с севера – мы нашли бусины из рога нарвала рядом с ним. Из Хьяра или Оберъюта, откуда до границ Равки сотни и сотни вёрст, и где горожанам всё равно на нашу страну, –продолжил царевич, – Мне кажется, он был китобоем. Их корабли безумно романтичные, вы не думаете? Быстрые и стремительные, похожие на лезвия ножей. Я бы хотел иметь такой. Так вот, наш Йоханнес был китобоем. Пропадал в море неделями, доходя до Кенст Хьерте, несмотря на плавучие льды и летние шторма, но обязательно возвращался домой с обкатанной галькой с самого северного острова в мире в кармане. – Причалив, он топил ворвань с командой, и на вырученные деньги покупал плетёные корзины со снедью, а иногда даже креветок, которые не каждый себе может позволить. Потом спешил домой, к своей семье. И ещё мне кажется, что у него была собака! В любой хорошей истории она должна быть. Огромная и лохматая, с висячими ушами и рыжим пятном на носу. Рыбаки её обожали и постоянно подкармливали свежим уловом, а наш Йоханнес ворчал, что она перестанет пролазить в дверь. Но теперь ей остаётся лишь бессильно выть на Луну, потому что её китобой, у которого не было выбора, погиб где-то далеко, а мы спорим, заслуживает ли он быть похороненным по-человечески. Александр покачал головой: – Милая история. Вот только ты забыл рассказать, что у нашего Йоханнеса есть сестра. Точнее была. Они росли вместе и были не разлей вода, пока однажды в лампе в их доме не погас свет. Брат пошёл за спичками, и девочка осталась одна. Она с детства боялась темноты и, не выдержав, прикоснулась к фитилю и с её пальцев сорвалась искра. Она была счастлива, что свет загорелся вновь, и не заметила стоящего в дверном проёме брата. Вот только он видел всё, и на следующий день в дом ворвалась разъярённая толпа, требовавшая сжечь ведьму. И наш Йоханнес этому не противился: он предпочитал очистить душу сестры от греха в священном пламени Джеля, а не позволить ей жить. – Ты думаешь, что все они дрюскелле, – с разочарованием сказал Николай. – А ты думаешь, что все они лучшие из равкианцев, – безмятежно парировал Александр. Николай подтянул колени к груди и устроил на них подбородок. – Знаете, – произнёс он после недолгого молчания, – иногда мне кажется, что это одно из тех различий гришей и отказников, которые нам никогда не преодолеть. Я смотрю на фьерданцев и вижу себя. Потому что если бы мне не повезло родиться в Равке, я мог бы с ликованием жечь гришей вместе с ними, вместо того, чтобы восхищаться вашими талантами. – Ты бы хотел быть гришем? – спросил Дарклинг. Редко кто хотел. Большинство скорее видели в даре приговор. – Конечно же, – последовал незамедлительный ответ. – Вы столько всего можете. Вася много говорит о том, как она чувствует творение, как она знает свойства любого материала после единственного прикосновения, как она может обрекать мысли в форму, когда чинит или изобретает. Я могу знать, что в бронзе двадцать процентов олова и восемьдесят меди, но мне не дано познать это. А разница между знать и познать колоссальная. – Как и разница между жить и выживать. Первая Армия сражается за то, чтобы продолжать жить своей жизнью, кланяться своему царю и верить в своих святых. Вторая же сражается за то, чтобы нам было позволено жить. В случае фьерданской победы отказников пощадят, а гришей истребят под корень. – Но я не гриш, – мягко напомнил ему Николай, – Так что позвольте мне небольшую поблажку быть собой – отказником Николаем Ланцовым, который хочет похоронить своих врагов, чтобы сохранить… человечность, что ли? Ту маленькую ершистую сущность внутри, которая упрямо делает кого-то собой. Александр испытующе прищурился. – А как же гриши? – задал вопрос он, – Или ты хочешь сказать, что человечности у нас нет? – Вам не нужно сохранять её, – поправил его Николай, – Мне кажется, что ваша ершистая сущность вылазит на поверхность с вашей силой. Дарина каждое утро пересчитывает нас по количеству сердцебиений, а Эмиль узнаёт погоду, пытаясь услышать эхо дождя. У всех вас есть что-то своё, что-то, что не забрать никакой силе в этом мире. А я… Николай замолчал, судорожно сглотнув, и глухо сказал: – Они, не задумываясь, убили моего лучшего друга. А я придумал, как выпустить на волю тот огненный шторм. Сто пятнадцать погибших, и это только те, кого мы нашли. И мне кажется, что если я просто пройду мимо, тот Николай умрёт вместе с Домиником. Эмоции от этого признания, наконец, перехлестнули через край. Словно душераздирающее эхо Василисы, Николай –неунывающий, храбрый Николай – глухо расплакался, уткнувшись лицом в колени. Дарклинг, тяжело вздохнув, погладил его по напряжённому плечу. – Не надо притворяться со мной, Николай, – тихо произнёс он, – К тому же Василиса, которой тоже тяжело быть героем, сегодня уже плакала у меня на плече. Царевич то ли всхлипнул, то ли истерически рассмеялся. – И часто вы успокаиваете рыдающих подростков? – Случается, как видишь. Николай прислонился лбом к его плечу и замер на несколько мгновений, глубоко дыша. Затем он встряхнул головой и быстрым движением смахнул слёзы в щек. – Простите, ваше превосходительство, – смущенно сказал он. – Знаете, это первый раз, когда я вспомнил о Доминике, и вокруг не свистят пули. Наверное, вот и всё, что требуется для осознания его смерти. – Помнишь историю о Санкта Анастии, Николай? – спросил царевича Дарклинг. Сам он хорошо помнил святую – для него Анастасию Егоровну, статную целительницу с русой косой, уложенной в корону вокруг головы, и строгим нравом, – и та часть «Истории Святых», которую он собирался поведать царевичу, была близка к правде. – Её даром было исцеление, – продолжил Александр, играючи сплетая реальность и вымысел, – и в нем ей не было равных. По легенде, однажды зимним вечером в её дверь кто-то постучал. Это оказался пожилой крестьянин, который на два дня нёс больную внучку на руках к святой в надежде, что та вылечит её. Но всё было напрасно, и сил Санкта Анастасии не хватило, чтобы спасти девочку. Тогда она впала в отчаянии. «Зачем нам дана такая сила, коли она подводит нас в самый важный момент?» – вопрошала она. Но тут ей на глаза попался перстень, привезённый в дар одним шуханским вельможей. На нём было выгравировано всего два слова: это пройдёт****. – Это пройдёт, Николай. – повторил он, – Я не могу предложить тебе утешения кроме этого. Однажды мы все теряем столько, что не остаётся сил плакать, и эта боль становится привычной. Лишь напоминанием о необходимости продолжать сражаться. Ради них. Царевич встретился с ним взглядом. В нём смешалось много всего: страх и осознание, сочувствие и безысходность, и что-то ещё, что Дарклинг не узнал, стремительно промелькнувшее по ореховым радужкам. Но потом Николай едва заметно покачал головой, и на его лице расцвела блеклая тень неожиданно светлой улыбки. – Но ведь это не вся история, ваше превосходительство. На внутренней стороне перстня была ещё одна надпись. И это тоже пройдёт. Эта необходимость привыкать к боли. Она тоже пройдёт, и однажды наш в вами фьерданец Йоханнес вернётся домой из очередного плавания по свету маяка, который зажигает его сестрёнка-инферн. Дарклинг почувствовал, как в сердце приливной волной поднимается горечь. Он усмехнулся: – Они никогда не меняются. – Как можно спорить с тем, живым подтверждением чего вы являетесь? – возразил Николай, – Один из ваших предков и царь Евгений создали Малый Дворец. Не это ли доказательство того, что мы – и отказники, и гриши, – можем меняться? «Нет, не можем!» – хотелось воскликнуть Дарклингу, но он не мог этого сделать, не раскрыв свою истинную сущность. Гришей и отказников могли свести вместе лишь общие интересы. Так было и в тот раз: у Евгения была раздираемая на лоскуты страна, которую охоты на ведьм его отца наделили Тенистым Каньоном, а у Александра – необходимость в безопасном доме для своих людей. Сделка в наипростейшем её понимании: защита взамен на защиту. Ничего большего, ничего меньшего. Вместо этого он сказал: – Не прекращай мечтать, Николай. «О том, о чем я больше мечтать не могу.» Николай склонил голову, словно принимая вызов. – И я пришлю приливного Раевскому, – добавил Александр. – У меня получилось вас переубедить? – удивлённо спросил Ланцов. – Нет, не получилось. Но мстить мёртвым – это удивительно глупое занятие, не находишь? А вот за живых фьерданцев я не ручаюсь, – подпустив в голос побольше льда, сказал Дарклинг. – Хорошо, – легко согласился Николай, – Я не вправе просить у вас большего. К тому же у меня есть уши, и я слушаю своих друзей. Включая Эмиля. – Разница между понимать и принимать? – вздёрнул бровь Александр. – Она самая. И вы назвали меня Николай, ваше превосходительство. Целых три раза. – Надеюсь, ты не ждёшь ответной любезности? – И не подумаю, – заверил его царевич. – Правильный ответ, Николай. Если так пойдёт и дальше, я переведу тебя в разряд неплохой компании. – Неплохой? – возмутился Ланцов, – Мне говорили, что когда я в форме, я чертовски остроумен. – Правда? – А ещё невероятно обаятелен. – Когда ты в форме, ты невыносим, – поправил его Дарклинг, – Но с тобой невыносимым даже интереснее. Николай рассмеялся. Его смех сначала звучал неуверенно, словно у человека, учащегося заново чему-то давно позабытому, но становился все громче. Александр отвел взгляд – веселье было царевичу удивительно к лицу и неудержимо затягивало на свою орбиту всех оказавшихся в радиусе действия. Ланцов, похоже, это заметил, и засмеялся ещё заразительнее. Дарклинг нахмурился: – Если сделаешь так на людях, голову сниму. – И не подумаю, ваше темнейшество, – фыркнул Николай, – Честное офицерское! – И почему я в это не верю? – Не нужно так, – неожиданно серьёзно сказал царевич, – Я не лгу друзьям. – А мы друзья, Николай? – спросил Александр. Слово «друзья» отдавало в груди чем-то щемящим. – Я надеялся, что да, – ответил Ланцов, протягивая ему руку. Дарклинг осторожно переплёл их пальцы и почувствовал такое же пожатие в ответ. Николай одними губами прошептал «спасибо» и улыбнулся, на мгновение вновь став бесшабашным мальчишкой. Александр понимал, что иногда скучал по нему такому. Но он не был готов признаться в том, что по Николаю-офицеру, с его новым надломом и новой мудростью, не скучать будет невозможно.