🧸🧸🧸
Сынмин вечно что-то ломал. В свои шестнадцать лет он уже успел переломать все свои игрушки, разбить папину машину, сжечь гараж и покалечить парочку лиц. У него был довольно вспыльчивый характер и родители, что постоянно его баловали. С раннего детства они нанимали ему нянь, покупали всё, что вздумается этому ребёнку, поэтому сейчас его не особо заботила судьба вещей. Мама и папа купят новое, а няня будет только рада вылазке из душного особняка Ким. Поэтому сейчас в ладонях покоилась пластиковая голова. Глазницы куклы были пусты, швейными ножницами глаза были выковыряны, а вместо них зияли дыры с кровавыми подтёками. Пластиковое тело было изувечено многочисленными порезами, одежда лохмотьями болталась на тонких плечах, откуда были вырваны руки. Волосы острижены теми же ножницами, криво и местами под корень. У Сынмина были пристрастия к жестокостям, он любил делать больно как и людям, так и куклам, ломать их изощренными способами, наблюдая, как прогибается пластиковое тело в его руках. Он любил хруст ребёр в фильмах ужасов и хотел когда-нибудь повторить это в реальности. Но в куклах был минус — они молчали. Они мертвы изначально, как их можно убить и заставить испытывать боль? Ким долго думал над этим вопросом, как же заменить это развлечение, но не попасть за решетку? Где ему найти настоящую, живую куклу, над которой можно будет издеваться столько, сколько ему захочется? И он нашёл такую, в странном магазине, в какой-то глуши, без точного адреса, лишь координаты, которые отправляли покупателю. Это всё пахло плохим разводом или чего хуже, запланированным убийством молодого миллионера, но нет, просто база по продаже людей. На нежно голубой вывеске красовалась красивая и привлекательная надпись: «Doll Shop». Двое рослых телохранителей шли по обе стороны от парня, держа руку на поясе, возле кожаной кобуры. Им велено защищать этого подростка ценой своей головы, поэтому мужчины готовы даже на убийство, лишь бы с сыном хозяина ничего не случилось. Сынмин же спокойно шёл по темной тропинке, среди каких-то трущоб, грязных тряпок, которыми были завешаны окна и драных котов, что орали как резанные. Кукольный магазин сиял слишком ярко для этих мест, привлекал внимание сразу же, заставляя с любопытством разглядывать витрину. Маленькие, до боли худые девочки, стояли в красивых кукольных платьях, почти не двигаясь. Волосы красиво уложены, личики накрашенны, будто вся эта мишура сможет скрыть их настоящее лицо — лицо жуткой бедности. Мадам Юсо всегда была умной женщиной, будь она немного богаче изначально, стала бы успешной бизнесвумен. Но, прожив в бедности всё детство, открыла для себя интересный способ заработка - продажа людей. Соорудив переносной магазинчик, накупив старых платьев на барахолках, и накопив немного денег для первой куклы — начала действовать. Найти людей, желающих заработать на своих детях - лёгкое дело, нужно всего лишь забрести в небогатый район и предложить небольшую сумму за то, что семья отдаст женщине свою дочь, например. Большинство соглашались сразу же, думая, что хорошо одетая дама заберёт их чадо в школу-интернат или отправит в модельное агентство… Дальше начинались косметические работы. Маленьких девочек, а вскоре и мальчиков, нужно было научить всем манерам, прежде чем отдавать людям. Большинство покупателей брали их на органы, конечно, но находились и ценители искусства, что предпочитали брать красивого и обученного ребенка в качестве личной слуги. Мадам Юсо лично подбирала и шила на них костюмы, учила этикету, чтению и письму, а так же немного математики. В целом, чтобы попасть в магазин, ребенок учился не меньше года, осваивая все мелочи кукольной жизни. Но никакой макияж, осанка и манеры не скроют того, кем они являлись на самом деле — отребьем, товаром. Сынмин это понимал, брезгливо проходясь глазами по рядам, осматривая кукол. Накрашенные глазки следовали за ним по пятам, прожигая спину, в надежде что Ким выберет их. Жаль, что дети еще не знали, для чего их покупали люди. В основном на стендах стояли девочки, все как на подбор: с завитыми волосами, русого или белого цвета, голубыми или зелеными глазами и пухлыми губами. Пушистые ресницы прикрывали уставший взгляд, тяжело целыми днями стоять, улыбаясь редким посетителям и не шевелиться. Мадам Юсо не позволяла им даже моргать, когда наведывалась какая-нибудь проверка. Внимание привлекла совсем маленькая девочка. Рыжие волосы струились по плечам легкими локонами, ярко зеленые глаза смотрели ясно и с надеждой. Фарфоровые щеки чуть подрумянены, ресницы покрашены в черный, а на губах блестит розовая помада. На шее каждой куклы привязана тоненькая веревка с табличкой, на которой было имя куклы. Буквы складывались в «Люси». Парень пальцами прошёлся по макушке, поглаживая мягкие пряди, запуская в них пальцы. Девочка не шевелилась, казалось, что даже не дышала, просто идеальная кукла, если бы не живые глаза, можно было бы подумать, что она пластиковая. - Апчхи! - Ким аж подпрыгнул от резкого звука, переводя глаза на соседнюю полку, тут же цепляясь за виновника его испуга. Белые, видно осветленные волосы прикрывали карие глаза. Маленький аккуратный нос красный, видимо из-за пыли или аллергии. Мешковатый свитер прикрывал до боли худое тело, а на длинных ногах болтались широкие джинсы. На макушке красовалась белая шапка, так парень был еще больше похож на какого-то лисенка. В глазах-бусинках сверкали подступившие слезы, видимо в горле застрял еще один чих, который парень старательно сдерживал. Он уже почти открыл рот, чтобы выдохнуть лишний воздух и прекратить свои мучения, но ему не позволили. - Терпи. - грубый, металический голос ударил по перепонкам колоколом, и в магазин вплыла статная женщина в свободных одеяниях. - Прошу простить мою куклу, Чонин здесь совсем недавно, еще не научился сдерживать себя. - она подошла ближе к парню, сильно схватила за ухо и немного провернула, что мочка стала красной. Ни один мускул на лице куклы не дрогнул, только глаза еще больше наполнились слезами. - Вам понравилась Люси? Могу вам её упаковать… - Нет, я хочу его. - Сынмин метнул взгляд на телохранителей, что тут же потянулись за деньгами, готовясь исполнить каприз своего хозяина. Ему не нужна кукла, ему нужен человек с манерами, с которым можно играться до гематом на теле. Ему нужна кукла, что еще может чувствовать хоть что-то, которая может чувствовать боль. - Он ещё совсем не опытный, даже куклой назвать сложно! - женщина старалась переубедить Кима, видимо боясь разочаровать его и попортить магазину репутацию, но тот был непреклонен. - Нет, мне нужен именно он. - в руке уже лежала стопка купюр, демонстративно возвышавшаяся над головами низких кукол. - Упакуйте.🧸🧸🧸
В багажнике дорогого автомобиля тесно, крепления на коробке давят на поясницу, от чего её хочется почесать, но запястья крепко держат жгуты. Воздуха мало, света тоже, остается только молча разглядывать крохотное помещение через пластиковое окно в коробке. Чонин не знал куда его везут, но парень, что его купил, был примерно его возраста, поэтому была надежда на то, что он просто купил себе друга. Мадам Юсо учила их, как с такими людьми себя вести — спрашивать их самочувствие, предлагать разные игры, пытаться развеселить и тому подобное. Мысленно повторив все нравоучения Юсо, Чонин расплылся в улыбке, представляя как будет веселить своего нового друга. Громилы на переднем сидении авто о чём-то шептались, но парень их не слышал. Он думал о том, что будет делать со своей новой игрушкой. Кукла оказалась довольно симпатичной, что Сынмин совсем не ожидал, поэтому уже предвкушал, как будет разрисовывать белые щеки. Каждую свою куклу он помечал особым знаком: кому то выцарапывал символ на лбу, кому-то на животе, а кому-то на глазу. С живым человеком нужно нежнее, нельзя убить свою игрушку в первый же день, даже если родители купят новую. Сынмину хотелось опробовать все, что позволяла его изощренная и избалованная фантазия, от БДСМа до расчленёнки. Колёса шуршали подъезжая по асфальтированной дороге к большому дому, отделанному в красный кирпич. Сынмин не любил его, дом навевал печаль и одиночество, что расплывалась в груди кляксами. Родители редко когда видели сына, поставили охрану вокруг него, нянек, учителей, и думали что этого достаточно для нормального развития. Он никогда не видел школы, домашних заданий и наказаний за плохие оценки, потому что ему их никто не ставил - не смели. Он не знал слова «нет», ему его просто не говорили, не хотели или не могли что-либо запретить. Казалось бы, для подростка такой образ жизни - мечта, но не для Сынмина. Ему не хватало родительской ласки, какой-то любви, внимания и заботы, поэтому он вымещал всю свою боль на вещах. Когда папа впервые увидел разломленное пластиковое тело на кухонном столе, он решил, что гнев сын должен вымещать в бою и отдал его на бокс. Груша до сих пор болталась на первом этаже в отведенном для этого помещении, но Ким до нее почти не дотрагивался. Ему было не интересно бездумно молотить кулаками, нужно наблюдать процесс, растягивать его как патоку. Ему доставляло удовольствие часами сидеть над плюшевым медведем и по ниточке вытягивать их из мягкого тела. Канцелярским ножом отковыривать клей вокруг стеклянных глаз, медленно, по шву, отрезать язык. Его работы были ювелирными, аккуратными и точными, словно игрушку ломали на заводе и планировали собрать её заново. Но Сынмин никогда не игрался с одной куклой дважды и никогда не пытался кого-то починить. Гравий хрустел под дорогими кроссовками, а за спиной пыхтели телохранители, таща на плечах длинную, голубую коробку. Кукла была неподвижна, даже дыхание можно было заметить только тогда, когда подходишь достаточно близко. Это было забавно, смотреть как живой человек претворяется мертвым, лишь бы угодить хозяину. В какой-то момент, Сынмин даже почувствовал толику грусти, смотря на то, как неаккуратно ставят яркую коробку посреди его комнаты, но она быстро сменилась на предвкушение. Он собирался вдоволь наиграться с парнем, что стеклянными глазами осматривал помещение сквозь пластиковое окно. - Добро пожаловать. - улыбка больше похожа на звериный оскал, так не смотрят на новых друзей, так смотрят хищники на жертву. Чонин знал, что таких кукол, каких продает Мадам Юсо может позволить себе не каждый смертный. Они и вправду стоили дорого, особенно если были хороши собой и не имели никаких дефектов речи или болезней. Но Ян совсем не ожидал увидеть дом таких размеров, большой, светлый и аккуратный. Пока его несли по длинным лестницам, он оглядывал высокие потолки, вздыхая с восхищением и какой-то нечеловеческой радостью. Он будет жить в этом доме! Парень что его купил казался странным. Он молчал всю дорогу, лишь вальяжно шел с высоко поднятой головой и иногда давал указания по поводу куклы. Тем не менее, Чонин находил его достаточно симпатичным: уложенные волосы, выглаженные и чистые, модные вещи, аккуратные руки и чистая обувь. Так выглядели влиятельные и очень богатые люди, а зачастую еще и злые. Но Сынмин не казался злым, скорее сломленным, как игрушки разбросанные по его комнате. Он напоминал Яну загнанного щенка, которого избили дворовые дети и теперь он боится подпускать кого-либо ближе. Даже сейчас, он открывал коробку медленно и осторожно, будто боялся, что на него нападут. Или же просто наслаждался процессом распаковки. Пластиковые застежки щёлкнули, освобождая запястья и щиколотки, но те еще остались поперёк живота. Хотелось пошевелиться, но правила запрещали двигаться, пока хозяин не разрешит. Сынмин с восхищением наблюдал за тем, с какими просящими глазами смотрит его новая кукла, умоляя дать разрешение на движение. Конечности отекли и ныли от продолжительной поездки, парню хотелось размять мышцы, а Сынмина лишь забавляла эта картина. Сделав вид, что он совершенно не замечает на себе просящего взгляда, Ким протянул руку к чужой щеке, мягко оглаживая чистую кожу пальцами. Густые чёрные ресницы дрогнули от такого нежного прикосновения, зрачки расширились и двумя озерами уставились на хозяина. Чонина еще никто так любяще не касался, а Сынмин еще не видел таких потрясающих игрушек, как парень напротив. - Твои волосы в ужасном состоянии. - сжимая в пальцах сухие, высветленные пряди, Ким наблюдал за скользящим по себе взглядом, что сканировал его с головы до ног. - Надо тебя помыть и привести в подобающий вид. В моем доме живут только лучшие игрушки. Белоснежная ванна медленно заполнялась горячей водой. Клубы пара растворялись в воздухе, наполненном запахом вишни. Пушистая пена витала по помещению, целовала потолок и оставалась там крупными хлопьями. Сынмин протянул пальцы к крану, пробуя температуру воды и тут же испуганно отшатнулся. Кипяток обжег пальцы, что же будет с нежной куклой, которую он так хотел беречь? Это он и хотел проверить, на сколько долгоиграющая будет его новая игрушка? Убивать парня не хотелось, слишком смазливое личико не дало бы это сделать, но немного помучать возможность была. Он же покупался именно для этого. Чонин внимательно наблюдал за движениями хозяина, что поочередно засыпал всякие добавки в горячую воду. В помещении было жарко, на лбу выступила испарина, что мелкими каплями стекала на глаза. Дышать тяжело, пар оседает на легких тонким слоем воды, что обжигает внутренности. В носу стоял приятный запах вишни и ягод, на языке покоился привкус пыли от коробки и магазина. Его одежду Сынмин скинул в стирку, оставив куклу стоять раздетым посреди ванной. Это было неловко, но перечить запрещалось, как и говорить пока тебя не попросят. Поэтому Чонин просто молча смотрел за тем, как ванна наполняется жгучей водой. - Заходи. - тёмные глаза сверкали ярче звезд в ночном небе, сияли огнем, играли предвкушением в острых языках пламени. Чонин медленно подошёл к краю, вложил свою ладонь в протянутую хозяином руку и опустил ногу по колено в воду. Мурашки прошлись до макушки, так что волосы дыбом встали. Кожа покраснела мгновенно, неприятным зудом отдаваясь в кости. Хотелось закричать или отпрыгнуть подальше от этого адского котла, в котором ему нужно было вариться, но нельзя. Он тяжело вздохнул сквозь зубы, кинул взгляд на Сынмина, что как ни в чем не бывало придерживал его под локоть. Медленно, стараясь как можно меньше шевелиться, Чонин опустил в воду вторую ногу, подрагивая всем телом от подступившего жара. Он ломил кости, сжимал кожу, что она стягивалась до боли, что била в голову яркими вспышками. Он закусил губу почти до крови, сдерживая крики, что рвали горло на части. - Что-то не так? - улыбка гадкая, скользкая, как и глаза, что сияли напускным спокойствием и плавно скользили по телу. Кукла была симпатичной, от жжёных волос и до кончиков пальцев, что скрывались под пеной. - Всё прекрасно. - сквозь боль, что била под дых и вырывала воздух из легких, сквозь подступившие к глазам слезы, что жемчужинами скопились в уголках глаз. Если совсем не двигаться, кипяток даже доставлял удовольствие. Тело быстро привыкало к стянутой коже, к легким ожогам, что распространялись по всей кукле яркими, красными пятнами. Чонин был похож на переваленного рака, от него шел пар, а кожа приобрела пунцовый оттенок. Ким с любопытством рассматривал, как капли пота стекают с волос, уходя куда то к кромке воды. Ни один мускул не дрогнул на кукольном лице, лишь глаза с молитвой смотрели на хозяина, прося о пощаде, о помощи. Сынмин находил его симпатичным, а то, с какой выдержкой парень лежал в кипятке, вызывало немое восхищение. В первые, за долгие годы разрушений всего, Ким почувствовал жалость, желание прекратить мучения. Но все оказалось таким же мимолетным и прозрачным, как сигаретный дым, уносимый июльским ветром. Улыбаясь до ушей, Сынмин взял с полки шампунь, выдавил немного на чужую голову и я стал массировать, растирая пену по волосам. Стараясь как можно больше силы приложить к чужому телу, он расшатывал куклу, поднимая волны и пуская их биться о борта ванной. Жар обдавал кожу, словно Чонин заживо сгорал в этой белоснежной ванной, под нежными руками хозяина, что улыбаясь варил его в котле. Да, Чонин не был самым прекрасным ребенком Мадам Юсо, но не думал, что его отправят в ад еще при жизни. Ногти впивались во внутреннюю сторону ладони, оставляя кровавые лунки, что тут же омывались горячей водой. Пена попадала в глаза, до неприятного жжения, до слез, до разрывающихся капилляров, что окрашивали глазное яблоко в алый. Кричать больше не хотелось, да и сил как будто не было, все растворилось в кипятке, что пах вишней и шампунем. Он чувствовал, как температура повышается с бешеной скоростью, как чужие ладони медленно погружают его в воду, видимо желая утопить в ней. Он лишь на секунду прикрыл глаза, желая больше ничего не чувствовать и надеясь, что Сынмин просто не понял, что вода слишком горячая. Этот парень не может быть злым и жестоким, уж слишком нежные у него касания для того, кто способен сварить человека в кипятке. Сынмин не сразу понял, что тихий еле слышный всхлип куклы говорит о том, что он потерял сознание. Его лоб просто пылал, когда Ким нечаянно задевал его рукой, а вся кожа покрылась красными пятнами. Удивительно, какой стальной выдержкой обладал парень, раз даже ни разу не пискнул, пока лежал в горячей воде. Довольно вздохнув, Сынмин по локоть опустился в чуть остывшую воду, плотно сомкнув зубы, чувствуя жар что языками оковал его предплечья, и подхватил чужое тело на руки. Ладони обожглись сразу, теплом отдаваясь в мышцы, расслабляя их. Кукла оказалась необычайно легкой, тканью висела на руках, еле дыша и пылая, как огонь среди темного леса. Бесчувственное тело блестело стекающей по нему водой, куски пушистой пены налипли снежными хлопьями, белыми пятнами выделяясь на алой коже. Схватив приготовленное полотенце, Ким прикрыл оголенную куклу, скрывая её от цепких глаз светлых стен, и неся по прохладному дому в комнату. Кровать мягкая и холодная, контрастом пуская мурашки по коже, принимала в свои объятия. Светлые кукольные ресницы подрагивали на сквозняке, что тянулся через приоткрытую форточку. Мокрые волосы налипли на лицо, покрытое испариной и водой с запахом вишни. Сынмин не умел быть заботливым и нежным, поэтому вытирать кого-то полотенцем для него было в новинку. Довольно грубо шершавая ткань проходилась по чувствительной коже, собирая горячие капли, впитывая их в себя, в надежде забрать всю боль горящей кожи. Следовало бы оставить Чонина и дальше кипятиться в ванне, но это было бы слишком просто - сломать куклу в первый день. Сынмин строил грандиозные планы на это худощавое тело, еще не решив, раскрасить его синяками или поцелуями. Младший Ким был красив, он знал это и убеждался каждый раз, когда проходил мимо зеркала. Зоркие и ясные, карие глаза, скрывались под мягкими черными ресницами. Шоколадные волосы всегда уложены правильно, аккуратно и ровно, редкими прядями спадая на ровный лоб. Мягкий овал лица, едва заметные скулы, маленький нос и пухлые, нежно-розовые губы. Широкие, крепкие плечи, хорошо слаженное тело, длинная и тонкая шея. Ему не раз говорили комплименты, он на столько привык их слышать, что обычные фразы вроде «Вы очень красивы» - стали для него будничными. Они приподняли его над людьми, когда у тебя есть деньги и красота, ты приобретаешь власть, которая недоступна другим. Почувствовать что-то кроме самолюбия и превосходства для Сынмина редкость, как ограненный алмаз в природе. Поэтому секундное желание позаботиться о ком-то, пожалеть или помочь — вызывало страх, что сковывал лёгкие. Чонин открыл глаза посреди ночи, удивленно оглядев помещение вокруг себя широко распахнутыми глазами. Луна целовала профиль парня, что сопел над его головой на большой и мягкой кровати. Куклу же любезно уместили на каком-то коврике под ногами и накрыли тоненьким покрывалом. На тонких плечах болталась широкая, совсем не его футболка, а значит Ким отдал свою. Пощупав мягкую ткань, Чонин поднес её ближе к носу, вдыхая сладкий запах кондиционера для белья. Тело до сих пор потряхивало от температуры, а кожа горела от любого прикосновения. Казалось, что кипяток ещё остался где-то в костях, разогревая куклу и не давая ей остыть. Луна проникала сквозь не плотно зашторенные окна, касалась белыми лучами гладких стен, плавно гладила воздух. Сон не шёл в голову, Чонин лежал на полу, прикрыв ноги тонким покрывалом и стараясь не дергаться, лишний раз не задевая поврежденную кожу. Белые полосы света скользили по кровати, падали на открытые, широкие и сильные плечи, уходили на ключицу. Сынмин был красивым, до звездочек перед глазами и вишни на языке, он был уверен, что хозяин на вкус как вишневый пирог. Кукла не может испытывать никаких чувств, но почему так сложно оторвать глаз от чужого лица, непроизвольно придвигаясь ближе к краю кровати. Веки закрыты, зрачки под ними катаются в бешеном темпе, в фазе быстрого сна так бывает. На розовых губах застыла полуулыбка, хотелось её потрогать, провести подушечкой пальца, ощутить вкус. Чонина продали Мадам Юсо когда ему стукнуло десять. Родители с радостью отдали своего самого младшего ребенка, особо не интересуясь его дальнейшей судьбой, ведь у него было еще шесть братьев и сестер. До двенадцати лет парень не посещал занятия, сидел в своей пыльной комнате, оттачивал мастерство обездвижевания, медитировал чтобы научиться отключать надоедливые мысли. У него не было друзей, в магазине куклы разговаривать не могут, куклы вообще не разговаривают и не общаются. Единственное что они могли — смотреть друг на друга на соседних полках и пытаться донести что-то одними лишь глазами. И он научился, мог показать почти все эмоции и сказать почти всё одним лишь взглядом. О Чонине никогда никто не заботился. Он привык сам все делать, никогда еще никто не предлагал помыть его, не стелил ему постель, и тем более не носил на руках. А Сынмин точно все это делал, пусть для кого-то это покажется обычным и обыденным, для Чонина это было как показатель сверх заботы. И эта теплота, что исходила от молчаливого, а сейчас вообще спящего, парня, грела душу, заставляя придвигаться еще ближе, дыханием окутывать чужое лицо. Он нежно коснулся пальцами шоколадных волос, ощущая мягкость каждой клеточкой кожи, и в ней хотелось раствориться полностью. В хозяине было что-то нездоровое, но это притягивало, заставляло льнуть к нему чтобы заглянуть поглубже, понять, почему он такой? Чонин ещё не понимал что с ним, он в этом доме от силы день, но в хищной улыбке, вечно горящих пламенем глазах, читалась надломленная душа. Сынмин никогда не чинил поломанные игрушки, но одна из его кукол решила починить его самого.🧸🧸🧸
Следующие три дня прошли монотонно и скучно. Сынмин почти не говорил, только когда отдавал какие нибудь поручения, явно издеваясь над бедной куклой. За это время Чонин успел поесть острых перцев, от чего потом час не мог шевелить языком, залез на высокое дерево, пару раз больно ударившись при падении, а потом так же неаккуратно спускался вниз. Любимым занятием Сынмина была игра: точки. Он завязывал кукольные глаза, оставляя его посередине комнаты, а потом незаметно подходил со спины и продавливал болевые точки, от чего Чонин скручивался пополам, крича от боли. Да, она не сравниться с горячей ванной, но эффект неожиданности делал свое дело. Иногда Сынмин просил Чонина рассказать ему что-нибудь забавное из его жизни, а потом критиковал его выборы, историю, да вообще все. Он ломал не только физически, но и морально, стараясь заставить парня чувствовать себя ничтожеством. Еду ему подавали в собачьих мисках, спал он в ногах у кровати на тоненькой подстилке, всем телом ощущая гуляющий по комнате сквозняк. Сынмину нравилось наблюдать, как покорная марионетка следует каждому движению его руки, как беспрекословно делает все, что тот скажет и как громко кричит, когда получает неожиданные удары. Он присматривался к Чонину, с каждым днём понимая его всё больше и больше, принимая его в себя и свою жизнь. Смазливый кукольный мальчик уже не казался ему совершенным отребьем, он был образован, достаточно умен и обладал невероятной выдержкой. Это восхищало на столько, что иногда он даже забывал, что хотел с ним что-то делать. Ему было приятно проводить с ним время, издеваться над ним становилось все скучнее и скучнее, гораздо лучше просто сидеть рядом и слушать рассказы из жизни парня напротив. Сынмину это не нравилось, чувства - не для него, а сильно бьющееся сердце это всего лишь его воображение. Надо просто придумать что-то изощренное, чтобы вновь почувствовать вкус чужой крови на языке, услышать истошные крики и вернуть себе трезвую голову. И кажется, Ким уже придумал что хочет сделать. - Ты уже достаточно долго в моем доме. - он ходил вокруг куклы, что сидела посреди комнаты и внимательно провожала его взглядом. - У меня есть традиция, помечать все мои игрушки. - шаги прекратились и парень навис в нескольких сантиметрах от чужого лица, обдавая то теплым дыханием. - Думаю, тебя тоже нужно подписать. Чонин громко сглатывает, когда его заставляют подняться с колен и последовать вниз по витиеватым лестницам. Холодный мрамор пускает мурашки бегать по коже и напряженному телу. Они шли в подвал, а как Чонин узнал из фильмов, что им показывала Мадам Юсо, там происходило все самое страшное. Ноги подкашивались, еле держали тонкое кукольное тело, что уныло перешагивало через холодные ступени. Мышцы местами ныли, спина покрыта синяками от вечного лежания на полу, а на щиколотках еще не прошли ожоги. Кукла привыкла с странным замашкам хозяина, почему-то у Чонина присутствовала уверенность в том, что он его не убьет, просто играется. До этого момента он так и думал. В тусклом, сыром помещении пахло мокрой древесиной. Здесь почти не было света, только единственная лампочка, которая мигала и шаталась под потолком на тонком проводе. В образовавшемся кругу света стоял потрепанный жизнью стул, что стоял здесь совсем недавно, потому что пыль на нем еще не успела осесть. Она тут, кстати, была почти везде и нагло проникала в легкие, затрудняя и так сбившееся из-за страха дыхание. Чонин знал как выглядит электрический стул по фильму «Зеленая миля» и был уверен, что перед ним не он. Но эта пронизанная занозами и старостью рухлядь навевала не меньше страха. - Садись. - встав за скрипучей спинкой и облокотившись о нее руками, Сынмин лишь глазами указал на стоящий перед ним антиквариат. Ножки требующе пискнули, говоря о том, что ещё немного и те разъедутся в разные стороны. Уложив руки на шершавые, усыпанные занозами подлокотники, Чонин уставился в стену, на которой расцветали какие-то разводы. Если попытаться отвлечься от того, что сзади него о чем то кряхтит хозяин и сосредоточиться на стене перед глазами, то можно разглядеть разные рисунки, что скрывались под тонкой штукатуркой. Вот кривой заяц и лиса, а за ними бежит собака, почти хватая бедных животных за пятки, точно откусит. А здесь соболь в курятнике, разгрызает горло бедному петуху. В общем, очень позитивные картинки, которые Чонин с любопытством разглядывал, словно был не в темном сыром подвале, а на выставке. Сынмин любовно оглядывал свою небольшую коллекцию ножичков, что приятно поблескивали остро-наточенными лезвиями. Тут же, совсем рядом, на краю стола, лежала испачканная кровью тряпка, которой эти самые лезвия вытирались. Он никогда раньше не помечал людей как свои игрушки, поэтому кровь здесь была именно его. Ему нравилось причинять боль, ломать и разрушать все вокруг, даже самого себя. В основном это были не глубокие царапины выше локтя, от которых даже не оставались шрамы, а только небольшие вкрапления-напоминания, что он тоже уязвим, его тоже можно сломать. Подушечкой большого пальца он оглаживал рукоятки, выбирая ту, что потоньше. Прекрасное, белоснежное тело не хотелось уродовать, только немного приукрасить своей подписью, оставив отпечаток, показать чья это кукла. Конечно, никто бы Чонина не украл и себе не присвоил, Сынмин это прекрасно знал, но не мог не использовать возможность оставить на парне свои следы. Покрепче взяв в руки маленький ножик, он мастерски провернул его в пальцах, подходя к стулу. Кукла сидела неподвижно, словно из пластика и только медленно вздымающаяся грудь говорила о том, что перед парнем живой человек. Стеклянные глаза внимательно разглядывали стену, где под размытой дождевой водой, что затекала сюда из щелей, скрывались старые рисунки. Их рисовал Сынмин в детстве, когда няни за ним не следили и он мог делать что хочет. - Давай руку. - голос тягучий и сладкий, словно патока, затекает в уши, полностью заполняя кукольную голову, что без препираний протягивает предплечье ладонью вверх. - Умница. Крик. Истошный, вырывающийся демонами из глубины души, он отражается от голых, холодных стен и скачет по помещению как мячик. Он разрывает барабанные перепонки и сердце, иголками вонзаясь в него. Глаза стеклянные, почти прозрачные, наполнены слезами, что тут же скатываются по фарфоровым щекам. Он смотрит внимательно, с мольбой и непониманием, пытаясь разглядеть в темных зрачках ответ на свой единственный вопрос: «Почему?». Чистая красота, такая невинная, простая и громкая, с привкусом метала и соли на языке. Сынмин готов вырвать себе сердце и самолично отдать его дьяволу, чтобы фотографией оставить эту картину в своем сознании. Алая кровь стекала на пол, в шумом падая на кафель, образовывая маленькую кровавую лагуну. И в этом озере под ногами, Сынмин готов был утопиться. Он осторожно выводил букву за буквой, стараясь не встречаться с заплаканными глазами куклы, что больше не кричала. Чонин сидел, плотно сжав губы и не сводил глаз с хозяина. Почему он это делает? Почему именно с ним? Почему ему так больно? Почему? А Сынмин не знал ответов на эти вопросы, потому что стоило ему встретиться с этими стеклянными глазами, как сердце билось чаще, ударяя по рёбрам. Стоило ему услышать этот жалобный всхлип над ухом, как он хотел отбросить этот чертов нож, подхватить куклу на руки и целовать, губами собирая капли крови. Но он не мог. Что-то тёмное и живое внутри не давало ему этого сделать. Когтистые черные лапы сжимали шею, заставляя смотреть как из вроде бы не глубокой раны сочиться кровь, слушать истошные крики, видеть стеклянные бусинки-слезы, что не переставали капать со щек на холодные пальцы, сжимавшие нож. Внутри боролись два ощущения: удовлетворение и боль. Второе ему не было знакомо, никогда прежде он не испытывал её так глубоко, что органы сжимаются в трубочку, готовые вырваться наружу. Что это такое, щекочет желудок и заставляет колени подкашиваться каждый раз, когда он остается наедине с куклой? Неужели это то самое чувство, о котором пишут в книгах и которое, как думал Сынмин, у него никогда не появится? Он не умел любить. Ким не знал что такое настоящая любовь, потому что никто ему её не показал. Родители оставили его с нянями, которым и дела до ребенка не было. Они читали ему книжки, играли с ним, гуляли и заботились лишь потому, что им платили деньги. Мама и папа покупали сыну любовь, в надежде что искусственное сможет заменить подлинное чувство. Но с возрастом, парень стал понимать, что его обманули и что он совершенно не знает, что такое любовь. И если она проявляется в покраснении щек, учащенном сердцебиении и легкой эйфории, что заставляет ноги подкашиваться, то он отказывается её испытывать. Он заглушит чувства своей жестокостью, старательно выводя красивым почерком кровавую надпись. “Mini” Облизнув пересохшие губы, Сынмин стал любоваться проделанной работой, стараясь как можно меньше смотреть на бледное и заплаканное кукольное лицо. Любой бы на месте Чонина постарался сбежать, закрыться в какой нибудь из комнат и прятаться от этого ненормального, но не он. Ян спокойно принимал странные повадки своего хозяина, пытаясь заглянуть в глубокие и пустые карие глаза. Он не видел в нем монстра, он видел в нем того, кто является марионеткой этого самого монстра. Солёные дорожки жгли кожу, рука саднила свежими порезами, щиколотки пылали от ожогов, но ему было плевать. Он чувствовал себя Бель, что похоже, влюбился в монстра. И нет, ему не нравились синяки, купание в кипятке или подпись на своем теле, нет. Ему нравился тот, кто оставлял ему эти шрамы, потому что где-то там, в темноте карих глаз был забитый подросток, что не умеет любить. Чонин этого не понимал, но четко видел, что Сынмину больно, когда он делает кому то плохо, просто не может это остановить. Разрушение вошло в привычку, вымешать свою боль на других стало неким ритуалом освобождения, что невозможно было предотвратить. И если хозяину становится легче от того, что он медленно убивает свою куклу, что ж, Чонин готов на это пойти. Лишь бы перед смертью еще раз провести рукой по мягким шоколадным волосам. - Господи… - наваждение сняло, будто запыленную камеру протерли рукой, тут же настраивая фокус. - Вставай. - и Сынмин не дождавшись пока парень хоть что-то сообразит, подхватил куклу на руки и потащил наверх. Одежда окрасилась чужой кровью, покрывало покрылось бордовыми пятнами, а комната была похожа на место убийства, но Киму было плевать. Он рывком положил бледного как снег Чонина на кровать, метнувшись в сторону кухни, где лежала аптечка. Руки потряхивало от стресса и осознания того что он натворил. Это же живой человек, Сынмин, это не бесчувственная кукла, ему больно! Но голос в голове твердил совершенно обратное: это твоя кукла. Бинты предательски вываливались из рук, перекись проливалась мимо, будто весь мир был против того, чтобы Сынмин исправил свою ошибку. Он судорожно шарил рукой по полу, собирая белые рулоны, в надежде как можно быстрее забинтовать кровоточащую рану. Поплотнее взяв бинт, что струился нитками в разные стороны, Ким уместился на коленях между ног парня, осторожно взял в холодные пальцы чужое запястье и принялся медленно оборачивать тонкую ткань вокруг раны. На третьем обороте все пошло наперекосяк, повязка съезжала, рулон выкатывался из дрожащих рук, он уже хотел бросить это дело и оставить все как есть, пусть умирает, но чужие пальцы поймали бинт в миллиметрах от края кровати, не давая тому упасть. Несите иголки и нитки, нам прийдется зашивать разбившееся на тысячи кусочков сердце, иначе как объяснить то, что оно больше не бьётся? Ток разрядом прошелся по венам, разрывая их однозначно. Внутренне кровотечение прямо в мозг, туда, где красная пелена глаза застилает, туда где есть только заплаканное лицо. Сынмин умер, окончательно и бесповоротно впал в кому, стоило ему встретиться со стеклянными глазами что сияли звездами и так ярко. Ослепительно. Завораживающе. Нереально. Он завис, веревка петлей на шее болтается, он уже не шевелиться, только смотрит не в силах отвести глаз, не в силах успокоить бешеное сердце, что уже давно проломило ребра. Кости разрывают кожу, хотят наружу вылезти, прижаться к чужому телу и срастись как дикий виноград. Чистая, кристаллически чистая красота кажется поглотила все темное, что таилось в неизведанной душе. И он целует первым. Забив на дурацкие бинты, на кровоточащую рану, что каплями остается на кровати. У него внутри органы рвет на части, магнитом тянет в плен кукольных губ. А те холодные, покусанные и пухлые, растерянно отвечают на поцелуй, ниточками связывая два разгоряченных тела. Снежные хлопья заслонили взор, только белая пелена и дикое желание целовать-целовать-целовать. До посинения губ, до не хватки воздуха в легких, до неустойчивых ног, до гематом от крепких объятий. А у Чонина тело болит от этих ласк, от чувств что переполняют слабые вены, из которых наверное уже вся кровь вышла. Они падают на кровать, дышат тяжело и часто, так что пар изо рта вылетает, в холодной комнате кружится в танго. Они ходят по осколкам, на свои же раны соль шматками сыпят и даже не морщатся. Изрезанные чем-то дети не боятся стекла, они едят его ложками, губами передавая кровь друг другу. Они хватаются за волосы, зарываются пальцами, холодными и обезкровленными, ловя каждое движение другого. Вшить бы под кожу этот голос, шоколадные волосы, стеклянные глаза, искусанные губы, вишневый запах и изрезанные руки, чтобы навсегда теплилось в душе, разрывая ту на тысячи кусочков и мыльных пузырей. Сынмин никогда не чинит свои поломанные игрушки, а эта кукла решила собрать его по частям. Чонин шипит, прижимая к себе изрезанную чужим именем руку, смотрит жалобно, просяще, как умеет только он. Так, что заставляет Сынмина отодвинуться, посмотреть по новому, изучающе, цепко, подмечая каждую мышцу на кукольном лице. Он хватает бинт, в попытке снова замотать ноющую тупой болью рану, промахивается, не попадает, словно само тело не хочет этого делать. Фарфоровые, тонкие кукольные пальцы сжимают чужие, направляют так осторожно, нежно и правильно, практически самостоятельно забинтовывая руку. А Сынмин не может отвести глаз, у него внутри уже давно все вымерло, сгорело и сломалось как игрушки, разбросанные по его комнате, но упертые бабочки продолжают щекотать желудок. Ему нужно наглотаться таблеток, чтобы убить этих чёртовых насекомых, но единственное что он принимает — это удобрение в виде куклы напротив. Вводит внутривенно, туда где течет алая кровь, проступающая сквозь белую ткань. Дыхание рваное, тяжёлое и сбитое, ветром стелется по комнате, путается в растрепанных волосах. В голове щелкает и Ким сжимает пальцы на чужом горле. Сахарная кожа плавится, карамелью стекает по запястьям, с шипением впитывается в тело. Он хочет разорвать его на части, как кусок бесполезной ткани, но в тоже время хочет припечатать его к себе, вонзить под рёбра, туда, где сердце только его и просит. Сынмин смотрит сквозь парня, стараясь не замечать мокрых глаз, что смотрят с вопросом и желанием. Он хочет большего, а парня из стороны в сторону кидает, чернота не дает сорваться с места, пуститься в это кукольное танго. - Тебя убить мало. - сжимает горло, не давая мягкому воздуху окутать изрезанные легкие. - Что ты делаешь со мной? - слёзы сами подступают к глазам, дорожками стекая к подбородку, огибая его и укатываясь под футболку. Он не хочет чувствовать это тепло внутри, но почему ему так хорошо? - Ммм… - Чонин стонет сквозь плотно сомкнутые губы, кожа горит под чужими холодными пальцами, а руки сами тянутся к шоколадным волосам. Его хочется целовать, нет, впиваться зубами в губы, делать больно, как любит он. Пусть убивает, Чонину теперь уже все равно, он хочет утонуть в своей крови, если рядом будут эти нежные руки. - Чёрт… - до синяков сжимает горло и вырывает стон, собирает его своими губами, кусает, втягивает в свой рот чужую кровь, смакуя металл на языке. Сынмин не умеет любить, не знает каково это. Сынмин умеет бить, размашисто и грубо, умеет делать больно, оставлять синяки и гематомы, свои печати-поцелуи на чужом теле. Он умеет забирать кислород, ломать ребра под своими пальцами, сгибать несгибаемый пластик и выцарапывать глаза швейными ножницами. А Чонин умеет любить до упоения, кидаясь на острые пики, в огненный котел-ванну, вариться в кипятке и играть в точки. Он умеет терпеть, смотреть просяще, со слезами, умеет не дышать часами, плавясь под чужими пальцами на горле. Он умеет забинтовывать раны, зализывать чужие отпечатки на своей коже и чинить поломанные куклы. Кидает на кровать вновь, нависая сверху, руками перекрывая все пути к отступлению. Кусает больно, с силой впивается в ключицы, что виднеются из растянутой футболки. Сжимает пальцами выпирающие кости, перекатывает мышцы, щипает белоснежную кукольную кожу. А Чонин навстречу прогибается, мягко кладет ладони на чужие плечи, тянется к горячему телу. Он стонет, тихо, просяще, слезно, кусает собственные губы до крови, языком слизывает соленые капли. Он умирает, и понимает это, но как же сладка эта болезненная смерть. Поцелуи покрывают впалый живот, касаются с нежностью и любовью, как будто ветер скользит по коже. Мурашки по спине гуляют, от пяток до макушки, заставляя ерзать на кровати, окрашенной кровью. Бинты летят на пол, туда же, куда отлетает разорванная футболка. Кукольное тело податливо и гибко, чувствительно на столько, что каждое касание вызывает стон. Мягкие губы хватают в плен вставший сосок, окольцовывают языком, кусают и оттягивают, до сломанной поясницы. Ладони сжимают тонкую талию, еще чуть чуть и разорвут кукольно тело, да стоны над головой не дадут этого сделать. Пальцы путаются в шоколадных волосах, сознание улетает далеко, туда, где нет пыльных полок и кукольных коробок, где есть только жестокие глаза и горячие ладони. Боль пронзает тело, когда штаны с приятным шорохом задевают обожженные щиколотки. Член болезненно ноет и трется о грубую ткань боксеров, каплями оставляя предикуляр на ткани. Хозяин смотрит жадно, только глазами доводя куклу до сладкой неги и дрожи во всем ослабленном теле. Стеклянные глаза смотрят помутнено, сквозь розовую пелену, что полностью застилает взор на подтянутое тело напротив. Сынмин хочет ломать, бить и царапать, а Чонин целовать, льнуть щекой к плечу и улыбаться с осколками на языке. Он приподнимается на локтях, не ждет разрешения, подползает ближе, к краю огромной кровати и умещается на чужих коленях. Они смотрят растерянно, руками цепляясь друг за друга, ловят в прогулке по лезвию, разрезая ступни. - Можно? - Чонин ведет тазом из стороны в сторону, превозмогая тупую боль, что терзает тело. Кивок, легкий, почти не заметный, но кукла срывается с места тут же, почти припадая лицом к шершавому покрывалу. Смотрит снизу вверх, так пошло и чисто, как умеет только он, его кукольные глазки с бусинками слез на уголках. Фарфоровые пальцы тянут резинку штанов вниз, вместе с бельем, освобождая ноющую плоть от мучений. Руки дрожат, глаза бегают по комнате, а Сынмин с упоением следит за каждым движением, удобнее усаживаясь на кровати. Пухлые губы касаются головки, оставляя тонкую нитку природной смазки, вырывая тихий стон из парня сверху. Он берет не глубоко, медленно, стараясь не задеть чужую плоть зубами. Мягкий соленый привкус стоит за языке, но он не перебьет ощущение крови, что скопилось в гортани. Сынмин путается в волосах-нитях пальцами, плетет свои сети в выгоревших прядях, сам же в них попадает как муха. Губы неумело окольцовывают член, с чмоком вбирая в себя чуть больше, так что головка бьется о горло. Слезы капельками вытекают из глаз, но он не останавливается, продолжает медленно опускаться все ближе к гладковыбритому лобку. На макушке железной хваткой сжимаются пальцы, заставляя брать глубже, заходить дальше, и вот уже в разодранном горле разливается приятное, пульсирующее тепло. Он падает на кровать, лицом в холодную подушку, что тут же впитывает слезы. Сынмин не знает слова «нежность», он бьет размашисто, оставляя следы от ладоней на белых бедрах. Он гладит и снова бьет, вырывая стоны, что заглушает чертова подушка. Он хочет слышать все, чтобы уши закладывало как от погружения в холодную воду, ведь ему очень жарко. Он кусает, оттягивает белоснежную кожу, оставляет следы от зубов, игнорируя руку, из которой беспрерывно капает кровь. Это красное море похоти, сюда стекаются алые реки из изрезанных запястий, озерами скапливаются стоны и крики, окольцовывая два тела, что сплетаются в бешеном танго. Танец смерти, он не для живых, поэтому они умирают от своих же касаний. Они ломаются, старыми игрушками разлетаются по комнате, в которой пахнет вишней и металом. Толчки сильные, резкие, до громких шлепков и криков. Член переодически попадает по простате, вырывая нечленораздельные звуки из сдавленного горла. Сынмин утопает в мягких ладонях, что скользят по его телу, водой стекают туда, где их тела сплетаются воедино. Куклы Мадам Юсо идеальны от начала и до конца, он понял это еще в магазине и ни разу не пожалел о своей покупке. Он готов всю жизнь резать себе вены, не общаться с родителями, испытывать адскую боль что разрывает грудь, лишь бы потом вновь окунуться в кукольные объятия. Чонин живой, у него есть чувства и они разлетаются по телу фейерверками, выливаясь кровью на кровать. Тело пронзает дрожью, когда Сынмин в очередной раз задевает сгусток нервов где-то внутри, и он изливается на собственный живот, тяжело хватая ртом воздух. Сынмин — ураган, что сеет только разрушения. Он оставляет после себя хаос, смерти и сломанные игрушки. Сжимая красные из-за шлепков бедра, он судорожно дышит и кончает в свое самое прекрасное произведение. Щекой прижимается к хрупкой груди, слушая как медленно бьется чужое сердце, а после замолкает. Пальцы сами нащупывают мокрое, кровавое пятно, что расплылось по кровати. Светлые ресницы дрогнули, в последний раз, губы выпустили легких всхлип, что развеялся в прохладном воздухе и кукольные глаза навсегда потухли. На лице застыла улыбка, такая бледная и чистая, она буквально пропитывала зашитую красными нитками душу. Сынмин умел ломать, а Чонин сумел его собрать, заставив почувствовать что-то кроме тупой боли. Тепло гасло так же быстро, как остывало тело на шершавом покрывале, покрытое поцелуями и отпечатками ладоней. Синяки космосом расцветали на бледной коже, складывались в созвездия ссадины и гематомы, а в глазах потухали звёзды. Они по венам перетекали к тому, кто сидел рядом, держа холодные пальцы. Под пропитанными кровью бинтами, на бледном предплечье, красивыми буквами расцветала глубокая подпись: “Mini”🧸🧸🧸
На нежно голубой вывеске красовалась красивая и привлекательная надпись: «Doll Shop». Двое рослых телохранителей шли по обе стороны от парня, держа руку на поясе, возле кожаной кобуры. Им велено защищать этого подростка ценой своей головы, поэтому мужчины готовы даже на убийство, лишь бы с сыном хозяина ничего не случилось. Сынмин же спокойно шел по темной тропинке, среди каких-то трущоб, грязных тряпок, которыми были завешаны окна и драных котов, что орали как резанные. Он носком дорогого кроссовка пинал куски гальки, поднимая столбы пыли. Кукольный магазин сиял слишком ярко для этих мест, привлекал внимание сразу же, заставляя с любопытством разглядывать витрину. Маленькие, до боли худые девочки, стояли в красивых кукольных платьях, почти не двигаясь. Волосы красиво уложены, личики накрашенны, будто вся эта мишура сможет скрыть их настоящее лицо - лицо жуткой бедности. Колокольчик предательски зазвенел, оповещая о новом покупателе. Накрашенные глазки следовали за ним по пятам, прожигая спину, в надежде что Ким выберет их. Жаль, что дети еще не знали, для чего их покупали люди. В основном на стендах стояли девочки, все как на подбор: с завитыми волосами, русого или белого цвета, голубыми или зелеными глазами и пухлыми губами. Пушистые ресницы прикрывали уставший взгляд, тяжело целыми днями стоять, улыбаясь редким посетителям и не шевелиться. Мадам Юсо не позволяла им даже моргать, когда наведывалась какая-нибудь проверка. Взгляд упал на высокого парня, чёрные волосы закрывали такие же чёрные как воронье крыло глаза. Парень смотрел с вызовом, ему с трудом удавалось стоять на витрине, сдерживая желание врезать каждому покупателю, что разглядывал его смазливое личико. На шее болталась потрепанная веревочка с маленькой табличкой, на которой были выжжены буквы. «Хенджин» — прочитал Ким, проводя ладонью по мягким волосам. В его глазах было пусто, лишь легкое покачивание огня свечи где-то в глубине зрачков говорило о том, что он живой. Все еще живой. - Упакуйте. - и бросив последний взгляд на парня, Ким направился в кассе, чтобы оплатить свою новую куклу.