Демоны

Пальцы ужасно замерзли в отсыревших перчатках, и поэтому я особенно торопился выскочить из рейсового чихающего автобуса и добежать до виднеющегося сквозь завесу дождя здания у обочины. Маленький придорожный отель, коих тысячи разбросано по всей стране. И этот явно уже доживает свой век. Покосившийся, неказистый и, кажется, медленно и неотвратимо заваливающийся на левый бок. Настоящая дыра. Сомневаюсь, что в подобных ему часто бывают постояльцы, но разве есть выбор у того, кого стихия застала в пути? Нет, конечно же, нет. Цепляюсь за ручку двери и дергаю на себя. Внутри тепло, обмывает этой волной тепла. Приятно, и тут же отчего-то поднявшееся было настроение резко портится. Словно… Словно затаилось здесь что-то, но разве это не пустые предрассудки? Кого, кроме таких же заплутавших, застигнутых ливнем врасплох путников, я могу встретить? Никого, верно. А значит, можно уверенно перенести ногу через порог и, оказавшись в маленьком холле, расстегнуть некогда бежевый плащ, теперь куда больше похожий на вымоченную тряпку, и шагнуть к невысокой стойке. *** Впервые мы столкнулись в коридоре дешевой придорожной гостиницы на пути к маленькому провинциальному городку в глубинке. Столкнулись около замшелой скрипучей лестницы, от которой отчетливо несло сыростью и гнилью, а перила были настолько шаткими, что я не решился даже коснуться когда-то гладкого, а теперь покрытого, словно язвами, занозистыми ранами дерева. Столкнулись, когда я, промокший до нитки, дрожащий от прикосновений вымокшей холодной ткани, спешил в только что снятый номер, а он, должно быть, зашел с черного входа. Весь в коже, с длинным узким свертком в затянутых латексом пальцах. Я толкнул его локтем и поспешил извиниться. Обернулся и тут же, онемев, замер. Взгляд его глаз прошил меня насквозь. Пригвоздил к трухлявым ступенькам и не позволял сдвинуться ни на миллиметр. Всего-навсего взгляд. Стальной. Взгляд поистине напоенных ртутью, серьезных глаз. На мгновение удержал, а после я мокрой побитой мышью, жалко пролепетав что-то, бросился вверх по лестнице, стискивая в мокрых от пота ладонях только что выданный ключ. Он двинулся следом. Тяжелая поступь высоких шнурованных ботинок. О да, я успел рассмотреть их. Успел рассмотреть вплоть до пары оторванных клепок и обшарпанных круглых носов. Успел рассмотреть, когда, торопливо перебирая ногами, но не решаясь припуститься бегом, оглядывался через плечо, но из-за мутного ужаса, невесть откуда накинувшегося, не смел смотреть на его лицо. Казалось, глазницы жжет. Дверь поддалась, стоило только ободранному ключу оказаться в скважине. Тут же захлопнул ее и быстро закрыл, навалившись сверху. Я вслушивался в звук его размеренных шагов. Ближе и ближе. И когда они оказались совсем рядом, рядом с моим временным пристанищем, я с трудом смог удержать рвущийся из горла, надсадный, полный странной, совершенно дикой смеси эмоций не то крик, не то хрип. Скрежет давно несмазанных петель меня отрезвил, и, как только соседняя дверь хлопнула, я позволил себе скатиться на пол. Странный, жуткий тип. Совершенно нереальный. *** Даже после целого дня в пути я не могу уснуть. Обычно я засыпал, стоило только затылку коснуться подушки, но не теперь. Не теперь, когда совершенно незнакомый мне человек заставил меня испытать коктейль чувств, поистине аналогичный «Молотову». Я никогда не встречал подобных ему. Возможно, потому, что жизнь офисного, изредка выезжающего за пределы уютного мегаполиса клерка не подкидывает таких своеобразных попутчиков или же потому, что он действительно особенный. Пугающий. Отстраненное выражение лица, его правильные черты – я бы назвал его именно смазливым, если бы не эти чертовы, полные вмерзшего в палладий презрения озёра. Зловеще завывает ветер, и ветви старого, кое я видел только мельком, дерева то и дело стегают высохшими прутьями по стеклу. Жуткий лязг. Лязг, к которому отчетливо примешивается скрип. Противный, надсадный, словно скрип старых проржавевших качелей. Приглушенный тонкой стеной, но я прекрасно знаю, что является источником этого звука. Уверен, такая же, как и у меня, неудобная, с продавленным матрацем, из которого колко торчат вылезшие пружины, кровать. За стенкой. Там, где остановился этот… человек. Сколько ему? Почему-то я не могу подумать о нем как о взрослом мужчине – слишком уж юно он выглядит, но и юношей его не назовешь. Всё эти глаза. Глаза, отчего-то мне кажется, видевшие много больше моих. Скрип, скрип, скрип… Слишком характерный скрип. Но разве он был не один? Стены совершенно картонные, и войди к нему кто – я бы услышал. Услышал, ибо сидел тихо, как загнанный в нору крот. Но как тогда?.. Когда он успел привести к себе в комнату девушку? Всхлип. Негромкий, но выразительный настолько, что отголосок потаенной в нем боли заставляет меня сжаться в комок и поплотнее закутаться в тонкое протершееся одеяло. Сжимаю веки и, неверными пальцами вцепившись в подушку, лежу до самого утра. Не двинуться. *** Я вижу его каждый день. Каждый день моего пребывания в этом богом забытом месте. Уже третьи сутки не могу выбраться из гостиницы и продолжить свой путь из-за сильнейшего ливня. Стихия бушует так яростно, словно вознамерилась размыть несчастный кусок земли – и не остановится, пока не достигнет своей цели. И в пустом холодном номере нет не то что телевизора, нет даже ни одной книги. И в этой продроглой комнате, кажется, поселилось злобное нечто, которое совершенно не желает моего присутствия здесь. Незримо нависает, прогоняет меня, подталкивая к двери, пинком вышвыривая, шарится по небольшому, всего с десятком комнат, зданию. Действительно дыра. И каждый новый день, просыпаясь с ужасной головной болью, с преследующим меня фантомной волной звуков скрежетом, я надеюсь, что больше не натолкнусь на него. Не увижу его серебряный затылок и прямую, обтянутую трикотажной черной футболкой спину. Сверток с собой он не носит. Равно как и плащ с перчатками. Должно быть, как и я, застрял здесь из-за непогоды. Больше в отеле, кажется, нет ни единой живой души, кроме пожилого, вечно дремлющего внизу за стойкой хозяина этой разваливающейся халупы. Уже не кажется пугающим до ужаса, но все же ощущаю себя ужасно ничтожным, когда натыкаюсь на него и отвожу взгляд. Опасный. От него даже пахнет как-то странно. Железом. Или это я все себе навыдумывал? Да, скорее всего, так. Именно так. Сталкиваемся снова у номеров. Вернее, я поднимаюсь по лестнице, когда он заходит в свой, пропустив кого-то вперед. Пропустив и заметив меня, холодно прищурившись, задержав взгляд на мгновение, тоже скрылся. Впервые вижу второго. Не успел разглядеть – мелькнул только черный плащ и, кажется, такого же цвета волосы. Он определенно выше того, чей взгляд так и не дает мне покоя, раз за разом возвращаясь ко мне в ночных бдениях. Выше на целую голову – значит, тоже мужчина. Как идиот остановился посреди лестницы. Тут же вспоминаю все тихие, задушенные в глотке стоны и редкие болезненные хрипы. Скрип «их» чертовой кровати. Всхлипы… Кто из них? Кому из них так больно, что даже от воспоминаний об этих звуках я покрываюсь мурашками, хоть и тепло одет? Ну уж точно не сероглазому. Не может быть. *** – Старайся лучше, мразь, – произносит ровный, словно искусственной обработкой лишенный эмоций, голос. Холодный, как сама сталь. Он даже кажется мне красивым, пусть и приглушенный тонкой стеной. Подтягиваю колени к груди и сжимаюсь в комок, продолжая внимательно вслушиваться, – я не могу этого не делать. Уже физически не могу и, кажется, схожу с ума, каждый вечер надеясь, что сегодня мне будет позволено услышать чуть больше. – Еще… Пожалуйста… – на выдохе, хрипло, от недостатка воздуха в легких, отвечает второй голос. Агонизирует, задыхается, умоляет. Так умоляет, что мне на ум приходит только тягучая, до невозможности сладкая патока. Обволакивающая, густая… Дурманящая своей сладостью. Меня никто и никогда так не умолял. Никогда. И навряд ли мне когда-нибудь удастся ощутить это. Ощутить, каково это, когда два ничтожных, полусъеденных свистящими вздохами слова могут значить так много. Дрожу и ничего не могу с этим поделать. Дрожу от хлесткого, свистящего в тишине, необычайно громкого звука удара. Пощечины. Зажимаю ладони между коленями. Я почти вижу ее, я ощущаю, как горит моя собственная щека. Стон. Скрип кровати, которая давно уже должна была развалиться. Жмурюсь и чувствую, как мокнут ресницы. И тут же дорожками по скулам. Я сам не понимаю, почему плачу. Но слезы текут, и я не могу придумать ничего лучше, чем спрятать голову под подушку, но тут же отбрасываю ее на пол. Так совсем ничего не слышно. *** Днем я снова вижу его. На этот раз внизу, у стойки. И уже по сложившейся привычке тут же утыкаюсь взглядом в пол, разглядывая носки своих идеально вычищенных ботинок. Он негромко разговаривает с хозяином гостиницы, и… я, леденея, узнаю его голос. Тот самый, который сдавленно просил… Нет – умолял. Тот, который хрипло шептал «пожалуйста». Тот, который захлебывался болью. Тот, который умолял трахнуть его еще раз. Это открытие потрясло меня настолько, что я, забыв о том страхе, который испытывал все это время, вскидываю голову и впиваюсь в его лицо взглядом. Широко раскрытыми глазами. Не скрыть удивления. Просто не… Ему все равно. Он знает, что я все слышу. Знает, теперь я уверен. Уверен. И, шокированный своим открытием, разворачиваюсь и, медленно переставляя ноги, возвращаюсь в ставшую привычной каморку наверху. Если это он умолял, если это его стонами я захлебывался, жгуче завидовал тому, кому они предназначены… Кто он, этот второй? *** Это продолжается… Ночь за ночью я, не смея пошевелиться, жадно слушаю, как они трахаются. Вслушиваюсь в каждый скрип, стон, хрип. Боюсь упустить хотя бы что-то. Это полностью захватило меня. Этот парень и тот второй, которого мне удалось увидеть только мельком. Неужто он совсем не выходит из комнаты? Крики, мольбы, всхлипы. Звуки хлестких затрещин. Вздрагиваю каждый раз и тут же обмираю от страха, что мой собственный матрац может выдать меня скрипом. Выдать, и я… Я не знаю, что тогда будет. Не знаю и молю бога только о том, чтобы треклятый ливень наконец-то закончился. И тогда я смогу убраться отсюда, оставив позади это страшное наваждение. Но льет и льет… Кажется, я слышал когда-то о городе, в котором всегда льет дождь. О мертвом городе. Поясницу холодит, сковывает ребра, и на грудь тяжестью ложится нечто незримое, но, кажется, ничуть не легче могильной плиты. Они почти не разговаривают. Пара коротких реплик за вечер. Но я не могу разобрать их смысла. Короткие вопросы, однозначные ответы. Но стоны – ох, эти стоны – они куда красноречивее слов. *** Я засиделся в крохотной гостиной и поэтому поднимаюсь к себе чуть ли не бегом. Поднимаюсь, опасаясь опоздать к началу представления. Меньше всего я бы хотел этого… Меньше всего. Но, поднявшись по жалостливо скрипящим ступенькам наверх, я останавливаюсь, заприметив в коридоре знакомый силуэт. Два. В горле становится слишком сухо, чьи-то незримые когти скребут по гортани, и я, кажется, даже ощущаю солоноватый привкус на языке. Сердце снова… берет невозможный ритм и почти сразу начинает болезненно ныть под ребрами. Но я не замечаю. Не замечаю, пока мои глаза с жадностью разглядываю того самого… высокого, второго. Или именно он первый? Да, должно быть, именно так. Бледный как сама смерть, и я, взглянув в его глаза, действительно начинаю верить, что он вестник старухи с косой. Алые. Цвета венозной крови. Радужка. Я недостаточно близко, но этого хватает, чтобы разглядеть. Их обоих. Нереальные. Делаю шаг назад. Каблук соскальзывает со ступеньки, и я кубарем качусь вниз, не замечая все новых и новых вспышек боли. Нереальные… демоны.