Приступ

Несомненно прекрасно было смотреть в белую плену, что скрывала под собой холодную землю. Несомненно прекрасно было, забравшись в домик на дереве, смотреть вниз. Идеальное белоснежное покрывало, к которому не прикоснулся никто, кроме бешеного ветра. Он, ветер, поднимал вихрями снег вверх, опуская и повторяя эти движения вновь и вновь, создавая метель. Сал должен признать, что было холодно. Не́когда Ларри говорил, что ищет в этом месте покой. Фишер ищет в нём покой третью ночь, но пока все попытки оставались тщетными. Навязчивые мысли о маме, что преследовали его всю сознательную жизнь, на долгое время затихли, чтобы спустя столько времени напасть со спины, втягивая его в черную пелену острой боли и вины. И из неё нет выхода. Пелена растворяла внутри себя хрупкое тело, издевательски медленно, проходя мурашками по каждому сантиметру бледной кожи, пуская свои корни по всем конечностям. Сейчас чёрная теневая пелена проходит взором по предплечью. А сейчас обводит запястье, почти что по синей вене, что так сильно выделяется на контрасте цветов. С прибавлением с палитре темно-красного становится неприятно, но когда он начинает преобладать в разы больше, чем оттенок бледной кожи и синих вен, Салу на мгновение становится страшно. Та вина и ненависть, что ползли по его спине, захватывая в свои цепкие лапы, всегда имели физическое олицетворение через белые полосы на руках и лице. Шрамы сопровождали его почти всю жизнь: будь то неудачное падение с горки в три года или то, что заставляет его носить этот ебучий протез. Даже белые полосы на запястьях каждый раз несли в себе историю. Яркую, эмоциональную и берущую за душу. Сал не мазохист, вовсе нет. Он не станет причинять себе боль, если в этом нет необходимости, наверное. Это ритуал успокоение. Ощущение себя живым, настоящим. С каждым надрезом тонкой кожи в порыве эмоциональных срывов он начинает всё больше и больше чувствовать пол под ногами, сбрасывая с себя оковы истерики. Ларри переживал, ругался, чертыхался, когда находил свежие рубцы на очередной ночевке. Глаза его в такие моменты были глубже, чем обычно. Они отражали весь спектр чувств: от злости до заботы, от грусти до нежности. А Салу становилось стыдно. Ему было стыдно когда он третий раз разрезал свою кожу, злобно и резко, будто пытаясь срезать с себя корни прошлого, который сковывали его полностью. Боль растекалась по всему телу, но не отрезвляла, как обычно. Она наоборот, погружала в пучину прошлого с новой силой. Пятый раз осколок бутылки распорол кожу. Салли начинал злиться, потому что не мог успокоить себя сам. Это должно помочь, это должно освободить его от цепей нахлынувшей истерики. А черная пропасть, которая старалась захватить весь его разум, своими нитями обхватывала дрожащее от страха и боли тело. Сал не плакал. Ему было не тоскливо, а чертовски страшно, что он не сможет вовремя остановить поток негатива к самому себе и кровь, что сейчас прыснула из вены словно с фонтана, как только он сжал ладонь в кулак. Чудо не произошло, дело дрянь. Он сорвался с места. Бросил всё, пятно крови на деревянной доске, осколок бутылки и резинки для волос. Он успеет. Даже если потеряет сознание у входной двери в квартиру, но он успеет. Адреналин дарил силы на бег, который Фишер ненавидел, помогал вставить ключ-карту, замазанную кровью с собственной, дрожащей словно в конвульсиях, руки и глухо постучать в дверь, боясь разбудить Лизу заместо её сына. Женщина явно не являлась профессионалом в успокоении, первой медицинской и, как отпустит, давании пиздюлей Салу Фишеру. –Какого хера, Сал?! Карие глаза настолько расширились в удивлении, беспокойстве и злом оскале, что Кромсалли пуще прежнего поджал плечи, боясь лишний раз вдохнуть. Он помнит жгут из полотенца, помнит, как Ларри кричал на него шепотом, чтобы не разбудить мать, активно жестикулируя руками, тряс его за плечи, словно тряпичную куклу, пытаясь получить хоть какую то реакцию. Салли не реагировал, смотря сквозь полузакрытые веки. Только и мог, что тянуть правую руку навстречу телу Джонсона, пытаясь ухватиться за его туловище, попросить о помощи, выбраться из этой истерики на грани нервного срыва. Может, он сильно долго терпел. Приходилось что если силы сдерживать крик, но на истерический плачь он все же сорвался — Чувак, тише, Сал, видишь, я тут? Чел, ну же, — голос Ларри был приглушён от всхлипов и тихий поскуливаний напротив. Рот Сала раскрывался в немом крике, но выдавал лишь совсем тихий звук, который царапал глотку. — Даже если это крайний пиздец, то мы пройдём его вместе, братан, — в глубине души Джонсон сам хотел зарыдать. Было страшно видеть ужасные увечья на теле и непрекращающуюся истерику, которая длилась с того момента, как Фишер переступил через порог квартиры. Он рыдал и срывался на истошный крик, который тут же сам и заглушал, уже минут сорок пять, не меньше. И Ларри даже подумать не смел о том, что он устал утешать Фишера. Он будет пытаться достучаться до победного. Бледные дрожащие ладони Сала цеплялись за одежду, сжимая её мертвой хваткой –Не уходи, пожалуйста, не уходи, Ларри, — если Джонсон отстраниться, Салли казалось, что он потеряет возможность дышать, которую он и без того сейчас использовал с большим трудом. Джонсон тяжело вздохнул. Сердце разрывалось на части от того, как сильно дрожащие пальцы сжимали ткань футболки, в приступе хватаясь то за спину, то за шею. Только бы ближе, только бы сильнее вдохнуть его аромат. Вдохи были настолько маленькими и прерывистыми, что Ларри испугался, что Сал сейчас упадёт в обморок от нехватки кислорода. –Чел, я рядом, видишь? Я не уйду, чел. От тебя — ни за что, — длинноволосый отвечал на объятия, прощупывая пульс сквозь почти что полупрозрачную кожу, пытаясь убедиться в том, что Салу ничего не угрожает. Фишер сумел сделать глубокий вдох, когда начал брать пример с дыхания парня напротив. Шлейф запаха краски и мужского дешевого одеколона с примесью сигарет. Такой набор ароматов отрезвляет. Ларри уткнулся в плечо Сала. Он отдавал ему всего себя в эту минуту. Являясь творческой личностью, как его часто звали Эш с Тоддом, Ларри придерживался того, что человек существо по натуре своей удивительное, а его тело — нечто, что может рассказать и показать всё, без единого звука. И ещё он считал, что сейчас, пытаясь забрать всю пережитую боль Сала себе, ему улыбнулась удача. Странно, но он чувствовал, как каждая ранее зажатая донельзя мышца тела минута за минутой расслаблялась. Вначале были ладони, что Ларри не мог упустить. Дрожь пальцев усмирялась, пусть и чертовски медленно. Руки. Они были поджаты вверх, стремясь достать до линии челюсти, но сейчас Сал отпустил этот зажим. Голова уткнулась в широкую грудь Джонсона, издавая завершающий всхлип. — Я думал, что я умру. — Ты болван, Сал! — Я боялся, что больше не увижу тебя И Ларри понимал, что это была единственная причина, даже если понимать этого не хотелось. Он прибежал к Ларри и отказался от смерти в последний момент только ради того, чтобы не уходить от Джонсона в неизведанный мир мёртвых. Теперь хотелось плакать Ларри. –..Ты самый лучший болван, Сал, без тебя я бы.. — Без него Ларри бы уже давно потерялся. Без Ларри Сал бы уже давно лежал в холодной деревянной коробке под землёй. Друг без друга они бы не поняли, что из себя представляют настоящие и трепетные чувства, — .. чёрт возьми, Сал! Да я без тебя как без... блять. –Я тоже люблю тебя, Схерали.