Вид действительно завораживает.
Глубокий иссиня-чёрный поглощает неугомонный город, распластавшись бесконечным холстом над крышами небоскрёбов; заунывно-тошнотворно мерцает реклама, въедаясь в мозг кислотными цветами; стойко и однообразно светят ровные ряды фонарей, окруживших дороги подобно охранникам; потоки сонных людей, что привыкли не обращать внимание на жизнь — только на время, — волнами муравьёв схлёстываются и разбегаются; играют бликами на капотах и дверях плетущиеся усталыми вереницами автомобили всевозможных мастей; кричащий красный и безразличный белый сменяют друг друга в изголовьях строгих судей-светофоров, а огромный мост вдалеке висит в воздухе инопланетным кораблём.
От пестроты красок у Тэхёна болят глаза, и он поднимает взгляд выше. Мир накрыт тяжёлой театральной шторой: как скульптор накрывает тканью незаконченное произведение — или чтобы именинник не испортил ненароком сюрприз; ни звёзд, ни Луны.
Праздник сегодня не у него.
Уголок губ, обладая собственной волей, привычно тянется в сторону, когда Тэхён возвращает внимание к старшему, что с искренним щенячьим восторгом липнет к панорамному окну и, кажется, не моргает, каждой частичкой тела впитывая открывшийся пейзаж: будто за ту долю секунды, что не будет видеть, он безвозвратно утратит что-то невероятно ценное.
Они пришли недавно. Камбэк завершился несколько месяцев назад, но времени на отдых так же мало, как и прежде: участие в шоу и фотосессиях журналов, индивидуальные мероприятия, групповые выезды, концерты, уроки и занятия — выделить свободный вечер оказалось непростительно трудной задачей, не говоря уже о том, чтобы разгрузить целый день, и, хотя Тэхён готов был бороться до последнего, Бомгю попросил —
приказал, пользуясь статусом хёна — успокоиться, заверив, что пары часов ему вполне достаточно. «Нам сложно не ругаться даже в течение вечера, а ты хочешь, чтобы мы провели вдвоём целые сутки?» — ехидничал он. В сердцах, расстроенный, что его старания не ценятся должным образом, Тэхён намеревался послать того к чёрту и яростно хлопнуть дверью гримёрки, дабы остыть уже на площадке снаружи — на самом деле он не злился, но Бомгю постоянно выводил его на эмоции, и им обоим было интересно, во что же это выльется в итоге; но осуществить задуманное ему не удалось: из-за окончания короткого перерыва и возобновления съёмки. Вероятно, из-за влажного, но тёплого, подаренного украдкой поцелуя в щёку тоже. Не то чтобы манипулировать им было
настолько просто, но, когда дело касалось Бомгю, старые механизмы давали сбой, и им на смену приходили новые: хён заставлял его сдаваться, уступать, напряжённо прислушиваться, следить за жестами и интонацией, трепетать от волнения и смеяться над абсурдными вещами —
меняться. И Тэхён был этому рад; более того:
благодарен.
В гостиницу он приехал первым, закончив со своим расписанием чуть раньше, и тотчас направился в душ — смыть впечатления минувшего дня и усталость в бездонную канализацию; на выходе его встретила забавная картина: приклеившийся к окну Бомгю, не удосужившийся даже полностью разуться — у порога валяется спортивная сумка с вещами, на полдороги одиноко возлежит брошенный в спешке кроссовок, а его собрат по-прежнему находится на ноге парня, у которого кожанка сползла с плеча, а руки и щёки покраснели от перепада температур.
Он не здоровается, позволяя ему и дальше покрывать стекло туманной плёнкой — конденсатом от дыхания; не включает свет, чтобы не мешать любоваться; тихо приблизившись, аккуратно стягивает с него куртку — Бомгю едва шевелится, очевидно, абсолютно не заинтересованный в махинациях над его телом, а потому Тэхён опускается на колени и разувает его, относя верхнюю одежду и обувь в гардероб, после чего вновь исчезает в ванной, шумя феном.
Бомгю не отлипает от окна, растворившись в сиянии красок — Тэхён подхватывает с низкой тумбы телефон и падает на матрас; колеблется, не зная, стоит ли сдвинуть кровати вместе или Бомгю захочет спать раздельно, но в итоге отмахивается: пусть сам сдвигает, если будет угодно.
Он читает сообщения от Кая, жалующегося, что ему одиноко без лучшего друга, и начинает печатать ответ, как слышит родной голос, зовущий по имени.
— Иди сюда, — дует Бомгю губы. Тэхён вскидывает бровь.
— Разве ты не хотел наслаждаться видом? Я-то тебе зачем? — язвит он без тени упрёка — только чтобы поддразнить.
Бомгю закатывает глаза — благо, что ногой в возмущении не топает.
— Не провоцируй у меня желание столкнуть тебя отсюда, — для пущей убедительности он пытается посмотреть вниз.
— Теперь я точно не подойду, — вопреки сказанному, Тэхён блокирует устройство с недописанным сообщением и слезает с постели, зачёсывая назад пушистые волосы — те не слушаются и все равно разлетаются в стороны, делая его похожим на взъерошенного котёнка. Когда он становится рядом, Бомгю мягко вкладывает свою ладонь в его и переплетает пальцы, подушечкой оглаживая сгибы — сердце ёкает, и отчего-то становится больно, но эта боль не неприятна. Впрочем, он понимает, что ровным счётом ничего о ней не знает — когда следующие слова насквозь пронзают его грудь, безжалостно скрадывая с собой в пустоту дыхание:
— Я хочу наслаждаться видом вместе с тобой.
Бомгю произносит это едва слышно, бархатно; к губам своим подносит вмиг ослабшую кисть Тэхёна и прижимается к тыльной стороне — неуверенно, ранимо. Он не смотрит на младшего, пристыженно уставившись куда-то вдаль, кончики ушей предательски алеют в темноте, но Тэхён не догадывается об этом — сам таращится смущённо на переливающуюся сотнями неуловимых оттенков тьму, пытаясь унять дрожь.
Почему,
зачем Бомгю заставляет его так себя чувствовать — неразрешимая загадка.
И они просто стоят, держась за руки, в шаге от ночной бездны с её ядовитыми отблесками.
Крохотные перед необъятностью мира, города; потерявшиеся, но нашедшие друг друга. Речь не только о Бомгю, но о нём в том числе: огромный Сеул, вмещающий и сплетающий воедино, подобно древнегреческим Мойрам, кошмарное количество судеб, одна из коих принадлежит Тэхёну — и именно сюда с другой половины планеты прилетел Кай, его сосед и лучший друг, его одногодка и соулмейт; именно здесь он учится и работает вместе с мудрым не по годам, смелым Ёнджуном, разделяя с ним воспоминания; Бомгю, мальчик из Тэгу, так тонко чувствующий музыку и людей, окунулся в этот водоворот, чтобы стать чем-то большим; и все они вместе падают в неизвестность, ведомые чутким Субином, столь не похожим ни на кого из них. Блуждающие души, огоньки — собрались в одной точке с тысячами таких же и трудятся изо дня в день, отдавая своё пламя для создания чего-то нового, прекрасного и неповторимого, человеческим синонимом к чему является название их группы: символ, состоящий из крестов и плюсов — сплошных пересечений. Тэхён находит это роковым.
Разлёгшись под их ногами коварным, но пока что сытым хищником, Сеул мажет порой не сочетающимися друг с другом, но неизменно завораживающими своим вихрем пятнами — раскраска, где каждый штрих несёт своё значение и помогает заполнить бесконечный холст. Тэхён склоняет голову набок.
— Тебе нравятся картины по номерам? — вдруг спрашивает он, невпопад нарушая хрупкое молчание. Бомгю чуть заметно вздрагивает от неожиданности; в движении его тела Тэхён без труда улавливает сконцентрированное напряжение — как если бы парень активизировал каждую клеточку, чтобы собраться для ответа. По правде говоря, Тэхён с замиранием ждёт очередную шутку, вроде «мне нравишься ты», потому как Бомгю доставляет особое удовольствие приводить его в замешательство — но в подобной шутке правды будет больше, чем озорства, и именно это каждый раз застаёт его, сторонящегося сантиментов, врасплох.
— Ничего не имею против, — наконец отзывается тот. — Но я предпочёл бы свободу в творчестве. Какое самовыражение может быть в слепом подчинении установкам — чужим или собственным? Спасибо, но в моей жизни хватает предопределённости: моё время расписано на десяток лет вперёд, и уж если я сяду рисовать, я хочу размещать линии там, где это нравится
мне, накладывать те цвета, которые
я сочту нужным, даже если это означает кривизну и асимметричность или неуместные оттенки в самых не подходящих местах. Любая работа должна отображать
мои чувства. Но каждому своё, — более примиряющим тоном добавляет он и пожимает плечами, после чего оборачивается.
Тэхён широко улыбается: ещё немного, и рассмеётся. Бомгю непонимающе вскидывает брови.
— Я сказал что-то смешное? — он и сам не прочь повеселиться, но Тэхён только качает головой — не поясняя, что его искренне позабавило то, насколько вдумчиво и серьёзно Бомгю отнёсся к обычному вопросу.
Удивительный.
Всегда шумный, крикливый, сумбурный, он непостижимым образом затихает, оставшись с Тэхёном наедине, отчего последний поначалу сомневался, не доставляет ли он старшему дискомфорт. Они могут подолгу молчать, будучи просто рядом, друг у друга — без прикосновений и слов, разделяя лишь тепло тел и дыхание. Тэхён опасался, что давит своим присутствием, заставляет Бомгю подстраиваться, быть кем-то, кем тот не является, но постепенно осознал очевидное: хён не оставался бы с ним, если бы не хотел. К тому же, никто не говорит, что это работает лишь в одну сторону: точно так же Бомгю провоцирует его хохотать громче положенного, а то и вовсе до слёз, вызывает своим непредсказуемым поведением растерянность и эмоции, которые Тэхён не привык испытывать — беспощадно бросает его в прожорливые пучины хаоса и радуется, довольный произведённым эффектом. Пожалуй, они в расчёте.
Он переводит взгляд с собственных прозрачных очертаний на его красивое лицо. Бомгю не смыл макияж — кажется, у него сегодня было интервью: тон кожи неестественно ровный и чересчур холодный, подводка у глаз придаёт образу больше выразительности, чуть разомкнутые губы покрыты матовым, спокойным бордо, напоминающем о терпком вине, а когда-то давно зафиксированные лаком волосы смялись, будто бы их кто-то с аппетитом пожевал. Тэхён выпускает руку и аккуратно распрямляет торчащую углом прядь — в этом нет никакого
смысла, но в то же время жест целиком пропитан сакральным значением.
Если Бомгю — это деятельность ради деятельности, множество беспорядочных, ярких, как вспышки, телодвижений и громких возгласов, то Тэхён — воплощение сосредоточенности и рациональности; в основном. Для него каждое слово, каждое прикосновение имеет свой вес, поэтому он не разбрасывается ими, предпочитая накапливать чувства и лишь затем выражать их, максимально точно и метко — такова его суть, противоположная плещущейся подобно стремительному речному потоку энергии Бомгю; и со временем тот научился тоже — наполнять содержанием объятия, улыбки, взгляды. Это произошло само собой: все они, разделяя одну судьбу на пятерых, адаптируются, приспосабливаются, перенимают манеры и повадки, позволяя проникнуть себе под кожу, неся частички друг друга не только в сердце, но в поведении, образе мысли, характерах. Как Тэхён теперь навечно хранит в себе крупицы Ёнджуна, Субина, Бомгю и Кая, так и каждый из них хранит в себе что-то от Тэхёна, и, если они однажды разойдутся — ведь это случится рано или поздно, — они будут по-прежнему связаны маленькими, формирующими их личности мелочами.
Тэхён сравнивает прикосновения и слова с радиацией: незримое и необратимое влияние, изменяющее саму структуру. Как в период карантина: они дебютировали, чтобы обрести счастье и делиться им с фанатами, но в итоге оказались вынуждены бороться с тем, с чем не должны были — словно и без того жизнь недостаточно сложна; годы превратились в опыт, а опыт — в страх, который отныне будет преследовать их всегда.
— О чём думаешь? — осторожно спрашивает Бомгю, и Тэхён выныривает из океана мыслей, чтобы наконец посмотреть на океан перед собой.
«You’re my ocean, painted blue.»
— Обо мне, надеюсь? — продолжает тот, ухмыляясь дерзко, на что получает несдержанный смешок. — Только не говори, что опять о работе, — он меняется за секунду, принимаясь хмуриться настороженно. Тэхён лениво расчёсывает пальцами его скомканные волосы и, сочтя результат трудов приемлемым, гладит легко по скуле — та горячая: то ли кровь прилила к щекам, то ли кожа ещё не восстановилась после перепада температур, хотя Бомгю находится здесь достаточно долго. Неважно.
— Не говорю, — соглашается он, хмыкая, когда слышит преисполненный разочарования стон, и плетётся к кровати, разваливаясь на прохладной простыни и намереваясь дописать сообщение Каю — однако его опять отвлекают.
— Что это?
Тэхён прослеживает за указанным Бомгю направлением, размышляет несколько секунд, а затем снова возвращает взгляд на его раскрытые в изумлении, блестящие глаза.
— Цветы.
Какой вопрос, такой и ответ: раз уж старшему нравится уточнять элементарные вещи, Тэхёну не сложно их озвучить.
Тот, судя по всему, юмор не оценил: скривившись недовольно, он подходит к свободной постели — на выглаженной ткани возлежит букет, пышный, но не гротескный, незамысловато украшенный, перевязанный простой лентой и обёрнутый в мягкого оттенка бумагу. Садясь на край матраса, бесцеремонно сминая хлопковую идеальность — её просторы теперь рассекают многочисленные складки, — Бомгю поднимает цветы, вертит их, изучая; радостно восклицает, обнаруживая открытку, но тотчас ошарашенно замолкает, осознавая, что на ней
ничего нет: прямоугольник девственно-чистого картона, без рисунка и подписи. В растерянности Бомгю переворачивает её несколько раз.
— Это мне? — снова спрашивает он: голос слегка дрожит — то ли от неверия, то ли от радости.
Тэхён
правда старается превозмочь себя и не портить момент, но малодушно сдаётся — с языка срывается ехидное:
— Ты видишь здесь кого-нибудь ещё? Или я похож на того, кто дарит цветы самому себе? — он вскидывает бровь, но тотчас смягчается — прежде, чем Бомгю успеет возмутиться. —
Да, хён, это тебе.
Почувствовав прилив неоправданного смущения — он ведь не сделал ничего особенного, так
почему? — он утыкается в экран, не способный воспринять ни строчки из собственного незавершённого сообщения; Бомгю хмурится, явно задетый, но всё же решает не обижаться.
— Почему не подписал? — прикусывает он губу и демонстрирует пустую карточку.
— Всё и так
очевидно, — ворчливо отзывается Тэхён, собираясь с духом и печатая текст.
Дыхание останавливается, как и время; Бомгю прячет лицо за цветами: нос щекочет аромат стоялой воды и запах самих растений, бутоны нежно трогают кожу, и он рассеянно думает, что прикосновения лепестков в тысячу раз ласковее, нежели шершавых рук Тэхёна — но они безвозвратно лишены тепла и чувственности последних.
Тот, кажется, окончательно окунается в переписку — Бомгю взирает из-под чёлки, длинными пальцами перебирая бутоны, словно перелистывая страницы или гадая на любовь; он
знает, что Тэхён не забыл о нём, что часть его внимания так или иначе всецело принадлежит ему, что в любой момент он отложит телефон и вновь сконцентрирует свою вселенную на нём, словно Бомгю для него — чёрная дыра, а сам он — звезда, обречённая тянуться и быть поглощённой без остатка, и он так храбро смотрит в лицо своей гибели, очарованный, любопытный: обретя свой личный маленький космос внутри огромного и бескрайнего, Тэхён с поразительными упорством изучает его, замечая в Бомгю то, о чём тот и не подозревал никогда — и при этом умудряется не терять связь с поверхностью, научной станцией «рацио», остаётся на расстоянии вытянутой руки, как ледышки, что вращаются вокруг далёких планет, кружа тем головы, но не приближаясь ни на дюйм. Бомгю тихо хмыкает: учитывая его восторженную влюблённость в снег, не удивительно, что он отдал своё сердце кому-то настолько же холодному — истинному ребёнку зимы. Непостижимый: Тэхён умеет находиться рядом и в то же время отсутствовать, к нему можно прикоснуться, но невозможно полностью осязать. Бомгю этого не понять: он
весь в настоящем моменте, тогда как маленький, крохотный Тэхён словно пытается каждое мгновение объять мир.
Пальцы спускаются вниз по бумаге и нащупывают ленту: Бомгю беспощадно-медленно тянет за конец, расплетая узел примерно с таким же интересом, с каким маньяк разрезает тело первой жертвы. Оболочка отбрасывается прочь — обезвоженные растения, как потухшие искры, рассыпаются на коленях, безвольно и помпезно; Бомгю неспешно раскладывает их: вдоль, поперёк, параллельно, наискосок. Тэхён, вероятно, закончив диалог, наблюдает за его деятельностью, но не задаёт вопросов, не нарушает воцарившуюся молчаливую загадочность — позволяет Бомгю просто
быть.
Цветов для воплощения задуманного недостаточно; юноша в раздражении сгребает всё вместе и начинает заново, безжалостно надламывая стебли, загибая их под острыми углами, пытаясь зафиксировать меж складок на простыни — некоторые детали требуют особой осторожности, и Бомгю запоздало корит себя, что не выбрал английский вместо родного корейского: было бы короче. Зато так искреннее.
Надпись получается неровной, кривой, но вроде бы читаемой; Бомгю озирается в поисках телефона, соображает, что тот, должно быть, в куртке — встаёт, торопливо устремляясь к гардеробу, и нащупывает металл в кармане. Вспышка света неприятно врезается прямо в виски; первым жестом — снизить яркость, вторым — открыть приложение камеры. Бомгю танцует возле кровати, задирая руки и голову, чтобы видеть кадр, ища лучший ракурс, чтобы созданный им шедевр объектив охватил полностью. Сделав несколько похожих снимков, он принимается критически сравнивать их, листая галерею взад-вперёд — Тэхён поднимается и прячется за спиной, почти касаясь худого плеча подбородком, и Бомгю гордо демонстрирует результат трудов: большие глаза задерживаются на фотографии и перемещают взгляд на потревоженную постель, где из тонких стеблей выложено:
«Я люблю Кан Тэхёна».
— Я ожидал что-то попроще, — шутит он. — Например, что я идиот или зануда. Мило: как граффити на дверях школьных туалетов, — комментирует он его инсталляцию и наклоняется, чтобы небрежно поправить съехавший цветок.
Бомгю с подозрением щурится.
— «Мило»? — переспрашивает он недоверчиво, игнорируя странную метафору. — И всё?
Губы Тэхёна дёргаются в беззлобной усмешке. Бомгю обиженно кривится; подобрав один из оказавшихся невостребованным бутонов, принимается методично раздирать его.
— Решаешь, расстаться нам или нет? — издевается Тэхён.
— Какой догадливый, — угрюмо бубнит Бомгю. — Расстаться, нет, порознь, вместе… Расстаться! — торжествующе восклицает он, отрывая последний лепесток и размахивая им.
— Ты слишком ко мне привязан, чтобы вот так бросить, — флегматично возражает тот, забирая пятнышко цвета из его пальцев. Бомгю задыхается от негодования: когда он сжимает кулак, гладкие лепестки неслышно шуршат в ладони — он раскрывает её и с мстительным удовольствием сдувает всю кучу прямо в лицо растерявшемуся младшему, что отскакивает рефлекторно и фыркает, отряхивая одежду. Подле них теперь — страшный беспорядок; Тэхён продолжает держать последний выдранный лепесток, потирает его задумчиво — медленно подносит ко рту и кладёт на язык: Бомгю остаётся лишь в изумлении наблюдать, как лист исчезает за ровным рядом зубов.
— Что ты делаешь? — голос оказывается внезапно осипшим. Тэхён неопределённо ведёт плечом.
— Дурачусь?
Это хороший ответ, означающий, что он расслаблен, раз позволяет себе творить глупости; но озорной блеск в его глазах подсказывает Бомгю, что всё куда сложнее.
— Хочешь, чтобы я его достал? — предполагает он и тянется рукой — Тэхён моментально отстраняется, заглушая собственный смех, и в мгновение ока атмосфера преображается: азарт и игривость завладевают сознанием, и Бомгю подаётся вперёд, чтобы поймать парня, но тот ловко уклоняется — будь проклята его реакция боксёра. Тэхён дистанцируется, становясь позади кровати — Бомгю взбирается на неё и почти успевает схватить ворот чужой футболки, но терпит неудачу; тогда он резво спрыгивает на пол, намереваясь броситься наперерез, но Тэхён и здесь оставляет его ни с чем: согнувшись, юркой рыбкой ныряет на постель, перекатываясь и тотчас вскакивая с другой стороны — узор нарушается, стебли валяются как попало, и надпись превращается в хаос, скудно напоминающий о некогда выведенном признании. Бомгю кашляет от возмущения.
— Ты всё сломал! — ругается он. Тэхён чешет шею и улыбается хитро.
— Да.
Бомгю замирает, чувствуя себя поразительно безоружным перед ним; усилием воли заставляет себя встрепенуться — похожий на только вылупившегося птенца.
— Зацелую до смерти, — угрожает он первым, что приходит на ум, и минует мебель, рассчитывая загнать Тэхёна в тупик — тот снова встаёт на матрас, но очередной цветок болезненно впивается в ступню; это вынуждает его замешкаться, и Бомгю с победным кличем обвивает руками худую талию, спотыкаясь о каркас: он подминает парня под себя, придавливает всем весом и неловко карабкается выше, чтобы не дать уйти. Тэхён смеётся и брыкается, но больше для виду, нежели действительно стремясь стряхнуть, ведь без труда справился бы, если бы хотел; Бомгю коленями упирается в кровать, ладонями скользит по извивающемуся телу и находит крупные мягкие губы своими, приникая к ним, как к источнику живой воды — получая незамедлительный ответ. Лежащие рядом бутоны и оторвавшиеся зелёные листья вместе с пальцами вплетаются в высветленные пряди — повезло, что растения без шипов; Тэхён охотно выгибается навстречу, но зубы не размыкает — Бомгю хмурится.
— Пусти, — просит он, целуя в скулу, а затем в челюсть.
— Нет, — заявляет тот, улыбаясь.
— Ты сегодня какой-то особенно вредный. Случилось что-то хорошее? — интересуется Бомгю, осыпая мелкими поцелуями его лицо: переносицу, брови, лоб, виски, щёки. Тэхён забавно жмурится и судорожно выдыхает: для него подобные проявления любви всё ещё непривычны, но он явно не против, а Бомгю слишком нравится целовать, чтобы отказывать себе в этом удовольствии.
— Да, — он звучит низко, гулко — губы ловят вибрацию; тёплая ладонь скользит по горлу, превращаясь в короткий ноготок, что вычерчивает незримую линию на коже и упирается в подбородок, вынуждая поднять голову. — Ты.
Бомгю на секунду теряется. Это было
ожидаемо, так почему его колотит от трепета? Он нервно сглатывает — кадык задевает чужие костяшки.
— Не смей использовать против меня мои же приёмы, — он шутливо ударяет младшего в грудь, после чего заключает его руку в свою и опускается за новым поцелуем; в этот раз Тэхён не противится — Бомгю осторожно проникает языком и вздрагивает, натыкаясь на пугающую гладкость. Он смазывает прикосновение и лезет внутрь пальцами — Тэхён, покорно прикрыв веки, позволяет испачкаться в слюне и избавиться от спрятанного ранее лепестка. Подчиняющийся, взбудораженный игрой, принимающий всё, что старшему придёт в голову с ним сотворить — Бомгю плавится от явившегося ему зрелища, но всё же сдерживается и отнимает руку, пытаясь отклеить прилипший лепесток.
— Гадость, — морщится он. Тэхён переводит на него нечитаемый взгляд.
— Ты буквально только что засунул свой язык мне в рот, — совершенно нетактично подмечает он; Бомгю неминуемо краснеет, в итоге просто воспользовавшись простынёй.
— Ой, да заткнись ты, умник, — шипит он и в качестве наказания щёлкает парня по носу, на что тот растерянно моргает.
Он закрывает глаза, когда Бомгю снова целует его, и больше не сопротивляется; упавшая чёлка ложится на лоб, губы двигаются в неспешном ритме, ладони согревают скулы, язык скользит по его собственному — невзирая на глубину, поцелуи спокойные и размеренные, и Тэхён чисто и невинно стонет: он не требует большего — достаточно того, что Бомгю с ним, рядом, делится теплом и дыханием одним на двоих. В моменты, как этот, он чувствует себя ребёнком — тем самым, что приходил на прослушивание, что прижимался к друзьям и близким в поисках поддержки, что забывал о предписаниях и камерах и становился просто собой. Вероятно, это люди и ищут в отношениях: возможность забыть, смешать все роли в одну, чередовать маски и быть уверенными, что примут каждую из них. Тэхён не разбирается, и, сказать по правде, ему не интересно: все свои маски он разбил и сломал вскоре после дебюта, не желая изображать кого-то, помимо истинного себя; а ещё взял за правило руководствоваться фактами, а не теориями, и факт для него заключается в том, что с Бомгю хорошо — и он сделает всё, чтобы Бомгю было с ним хорошо тоже.
Его встречает лёгкое беспокойство в прикосновениях, когда он вдруг отстраняется; но всё встаёт на свои места, когда он утыкается Бомгю в шею и протяжно зевает.
— Сколько ты сегодня спал? — заботливо воркует тот, гладя донсена по волосам.
— Часа четыре? — лениво отзывается Тэхён, щекоча ресницами кожу и крепче стискивая рубашку на спине. Что же, решает Бомгю, четыре — это не два, как в их наиболее неудачные и тяжёлые периоды, но всё равно мало. Так же мало, как ему всегда будет мало Тэхёна.
— Ложись тогда спать, — советует он, роняя поцелуй в макушку, и пытается выпрямиться, но хватка усиливается, и крепкие ноги обвивают его — макнэ не отпускает, хоть и продолжает прятать лицо в изгибе плеча.
— Насколько я помню, у тебя были грандиозные планы на отдых в отеле, нет? — Бомгю кажется, он сейчас сгорит: дыхание Тэхёна прожигает до костей, твёрдые от напряжения мышцы давят в самых разных местах, но самое главное — то, как открыто он предлагает Бомгю себя. Воистину, ночь меняет людей, а бессонная так тем более.
— И мы выполнили все пункты, — он валится набок и зарывается пальцами в его волосы, массируя затылок; Тэхён льнёт теснее: что бы он ни говорил про тактильный контакт, а до объятий слаб, хоть и не признается в этом даже под угрозой потери карьеры. — Видом полюбовались, поругаться успели, помириться тоже; осталось только выспаться.
— Уверен? — судя по всему, Тэхён и вправду проваливается в дрёму: слоги сливаются в едва различимую кашу.
— Абсолютно, — заверяет Бомгю и опускает руку к аппетитному бедру, повторяя ладонью его изгиб, вырисовывая загадочные узоры кончиками пальцев. — Так что засыпай, а я пока смою макияж. Мне лечь с тобой? Как ты хочешь?
— Вдвоём на узкой кровати будет тесно, — серо доносится до него. Бомгю закатывает глаза.
— Это не ответ, — фыркает он ехидно, за что получает вялый удар коленом; в отместку он лезет младшему под футболку и царапает пресс — Тэхён забавно выгибается, пытаясь избежать кары, но терпит неудачу, после чего меняет тактику: впивается смачно зубами в ключицу, и Бомгю вскрикивает от неожиданности. — Warning, warning! Attention, — с комичным акцентом повторяет он. — Перевыполнение плана, вторая ссора за вечер.
— Поверь, я ещё не начинал с тобой ссориться, — убеждает Тэхён и мягко зализывает укус. Бомгю буквально трясёт, но едва ли он может сказать, от чего конкретно.
— Оу, — невнятный звук — всё, на что его хватает в итоге; он вздрагивает, когда Тэхён аккуратно дует на покрасневшее пятнышко, отчего слюна остывает, посылая импульсы холода по всему телу, и наблюдает, как младший отодвигается, распутывает конечности и ложится на спину, будто вспомнив, что не должен вести себя так безрассудно. Он склоняет голову, встречая взгляд: они вновь молча смотрят друг на друга — действие настолько привычное для них, что ощущается роднее любого прикосновения.
Тэхён первым соскребает себя с постели: рывком поднимается и собирает рассыпанные по полу лепестки и помятые жизнью цветы, заодно стаскивая с матраса вяло сопротивляющегося Бомгю и толкая его по направлению к ванной. Нехотя тот всё же принимается стирать косметику и ноет, чтобы Тэхён ему помог — младший чуточку грубо спихивает его мокрый подбородок со своего плеча, на коем тот успел примоститься, и, наполнив вазу водой, оставляет одного, заявив, что хён уже слишком взрослый для такого рода помощи.
Когда Бомгю наконец возвращается, чтобы переодеться, Тэхён методично отрезает погнутые стебли неизвестно откуда взявшимися ножницами, а жалкие огрызки цветов складывает вместе; он забавно гримасничает, прикидывая, как лучше перевязать букет — Бомгю ловко обматывает существенно укороченные растения тонкой полоской и опускает в пузатое стекло, расположенное на журнальном столике. Он замирает в нерешительности: его кровать застелена, а Тэхён вскарабкивается на занятую им ранее, взбивая подушку.
— Так… куда мне лечь? — повторяет Бомгю свой вопрос.
— Почему ты постоянно спрашиваешь очевидные вещи?
— Потому что мне они не очевидны, — защищается он. Тэхён устало хлопает по простыни.
— Иди сюда.
Уговаривать не нужно: Бомгю с детской непосредственностью забирается к нему, кусая губы от тщательно скрываемой радости, позволяет накрыть их обоих плотным, прохладным одеялом, после чего ждёт, когда Тэхён устроится удобно — свернувшись калачиком, прижимается к нему всем телом и укладывает голову на широкой груди.
— Тебе не тяжело? — беспокоится он, улавливая, как затрудняется чужое дыхание.
— Это приятная тяжесть, — утешает младший, обнимая одной рукой и лишая тем самым путей отступления — Бомгю трётся благодарно щекой, тихо мурлыча.
Им никогда не удавалось провести ночь так, чтобы вместе заснуть и проснуться — по понятным причинам: обнаружь их кто утром, и неловкого разговора не избежать; ладно ещё Тэхён и Кай, они соседи и
дети, а вот Бомгю точно прилетит за совращение малолетних, не прописанных у него в комнате. Признаться, он долгое время не был уверен, захочет ли Тэхён спать с ним в принципе, будет ли ему комфортно, особенно учитывая то, как раньше он сторонился Бомгю, но очередные съёмки развеяли все сомнения: когда макнэ, в пылу всеобщего веселья, утащил его за собой на матрас, а позднее и вовсе задремал рядом, ничуть не стесняясь. Простые, обыденные вещи, на которые они не имеют права; вынужденные урывать скупые часы, прятаться от камер, обманом добиваться того, что для остальных людей является естественным и нормальным. Бомгю не завидует — он готов к трудностям и ограничениям, не даст им сломить себя; но иногда ему становится жаль, что их юность проходит в столь бешеном темпе: в их расписаниях нет свободного времени, и они вынуждены довольствоваться короткими встречами и поверхностной болтовнёй, когда на деле хочется поделиться бушующим внутри штормом, окунуться в водоворот эмоций, захлебнуться ими. Он видит, как Ёнджуну некуда девать свою любовь, которой наполнено буквально всё его существо и которую он от безысходности направляет на них; видит, как томится от одиночества Субин, мечтая творить глупости, смущаться, но чувствовать себя особенным для кого-то; знает, как мучаются его друзья из других групп — эта тема так или иначе всплывает в диалогах в кафе и поздних звонках по телефону, её затрагивают на сеансах психологи и обсуждают не равнодушные к участи артистов фанаты. Бомгю надеется, что однажды этот дьявольский запрет вычеркнут из всех контрактов, хотя случится это, вероятно, даже не в следующем поколении и уж точно не на их веку.
Он сурово бьёт себя по щеке: такими темпами он не только не заснёт, но и испортит отдых, испортит единственную — пока что — ночь, которую может провести с Тэхёном. Он робко прислушивается к медленному биению его сердца — младший всегда быстро засыпает, но и разбудить его легко; замерев, уставившись в окно, за которым плещется и купается во тьме вечно бодрствующий Сеул, Бомгю отпускает все мысли, растворяясь в покое и умиротворении.
Расслабившись и разомлев, он с непривычки дёргается, когда Тэхён поворачивается во сне, прижимая его к себе крепче — Бомгю улыбается и располагает руку на его поясе, рассеянно выводя круги поверх согретой ткани; взгляд блуждает по поглощённому полумраком помещению, тусклым очертаниям цветов, городскому пейзажу за окном, подсвеченному далёкими огнями контуру тэхёнового плеча и прекрасному лицу, по которому рассыпались длинные пряди. Бомгю тянется выше: убирает чёлку в сторону, чтобы не мешала, и невесомо целует в лоб — это ему жизненно необходимо, иначе тело взорвётся от скопившейся в нём нежности. Тэхён никак не реагирует, но более испытывать судьбу Бомгю не рискует — зарывается носом в ворот его футболки и закрывает глаза, вдыхая смесь тёплых запахов.
Засыпает он самым счастливым человеком на планете.
❄ ❄ ❄
Насчёт пробуждения сказать то же сложно.
Он отчаянно морщится от надоедливого звона будильника, наполовину вырванный из уютного сна; оглушительная трель не прекращается — до него доносится разочарованный стон, а затем мир вокруг начинает шевелиться: Тэхён добирается до не замолкающего телефона.
— Зачем так рано? — хрипло бормочет тот, щурясь на время в углу экрана, и падает обратно. — Нам выезжать через два часа.
— Я хотел позавтракать у реки, — еле ворочая языком, признаётся он. — Даже захватил вчера с собой немного еды для этого, — Бомгю перекатывается на спину, трёт веки и вдруг принимается громко хныкать. — Боже, моя рука: я её не чувствую.
Тэхён туманно мычит — жестоко безразличный к страдающему ближнему.
— Я отлежал себе всё, что можно и нельзя, — продолжает жаловаться тот, разминая конечность. — Клянусь, это была самая неудобная ночь в моей жизни. Да лучше бы я на полу спал.
— Вот и отправляйся туда, — раздражённо шипит Тэхён, с силой пихая его ногами — Бомгю действительно измученной улиткой стекает с одноместной кровати и ойкает, ударившись тазом. Он упрямо залезает назад — когда матрас прогибается под чужим весом, Тэхён демонстративно переворачивается на другой бок, целиком накрываясь одеялом. Надоедливая тушка придавливает его, перекрывая доступ кислороду — приходится угрюмо выглянуть из убежища, что оказывается роковой ошибкой: Бомгю мгновенно заключает его лицо в ладони и прижимается к пухлым губам.
— Если у тебя была худшая ночь, — ворчит Тэхён с неудовольствием, — то у меня худшее утро.
— Я не говорил, что она худшая, — Бомгю большими пальцами растирает его скулы. — И это ты ещё не встречал утро с моим парнем: злющий и вредный, настоящий кошмар во плоти.
— Ты моего не видел: шумный, неугомонный и приставучий до тошноты.
— Тебе под стать, — парирует он и опять целует, задевая нос младшего своим, когда тот пытается уклониться от ласки, но путается в ткани и только беспомощно барахтается. — Соберёшь вещи, пока я буду в душе? — просит он. Тэхён фыркает пренебрежительно.
— Завтракать у реки хотел ты, а не я. Попроси своего вредного парня, раз не можешь сам справиться, — он пытается снова укрыться, но Бомгю вцепляется в одеяло и стаскивает его; Тэхён проигрывает битву, но не войну — сгибается весь на простыни и упрямо отказывается повернуться. Наступает напряжённая тишина; опора в виде подушки рывком исчезает из-под головы, после чего со смачным хлопком приземляется на него же — Тэхён проглатывает испуганное восклицание и слепо шарит рукой в воздухе.
— Как думаешь, — хитро начинает Бомгю, перекидывая ногу через него и садясь сверху, — что мне нужно сделать, чтобы мой парень был менее вредным и согласился мне помочь?
— Как минимум перестать душить его, — приглушённо отзывается Тэхён и ошарашенно моргает, когда место темноты занимает вспышка света и улыбка Бомгю. Взлохмаченный, радостный, с сияющими ярче солнца глазами, на дне которых плещутся остатки сна, а в радужке отражаются предрассветные лучи, проникающие через не зашторенное окно — очаровательный и милый; Тэхён мнёт его щёку, исполосованную красными линиями — отпечатками слежавшейся ткани, — и со вздохом выползает, вставая с кровати.
— Эй, — окликает Бомгю. — Ты так и не поцеловал меня, — дуется он. Тэхён медлит секунду; прислоняет ладонь к собственным губам, а затем — к его надутым. Бомгю всем своим видом выражает крайнюю степень несогласия, но смиряется: пререкаться они способны аж до завтра.
— Зануда, — бурчит он, показывая язык, и нехотя плетётся в ванную.
Собирать почти нечего, ведь они останавливались всего на ночь; рассовав всё по сумкам и терпеливо дожидаясь старшего, прислушиваясь к равномерному шелесту воды и мелодичным напевам, доносящимся из душа, Тэхён садится у окон. Солнце неспешно выплывает из-за горизонта, неразличимое за высокими зданиями, окрашивая небо в новые, нежные, пастельные тона; редкие облака растворяются, уступая место необъятной голубизне. Тэхён задумчиво чешет шею: он настолько редко наблюдал рассветы, что едва ли может воспроизвести их в памяти, зато что касается поздней ночи — мог бы без подготовки защитить диссертацию по ней, отличить ноябрьский чёрный от январского, назвать точное время по положению луны, фазы которой тоже знает наизусть, и охарактеризовать настроение каждого часа, начиная с десяти вечера и заканчивая пятью утра. Практически каждый его день наполнен работой, будничными делами, занятиями и тренировками, и ему нравится это: только будучи лишённым чего-то настолько элементарного, как рассвет, учишься ценить простые вещи. Он пристально всматривается в оттенки неба, речную гладь, огни моста; старается впитать в себя эти мгновения, рассчитывая когда-нибудь воплотить их в текстах и музыке, поделиться с миром, подарить так же, как солнце дарит планете своё тепло, делая возможным сам факт существования жизни, существования этого момента и самого Тэхёна, чей век безмерно краток в сравнении с космической вечностью, но не менее ярок, нежели взрыв сверхновой — только так он и намерен провести отведённое ему время.
— Я всё! — щелчок двери и громкий голос за спиной прогоняют меланхолию; Бомгю сушит полотенцем волосы и бессмысленно причёсывает их пальцами. — Одеваемся и идём?
Тэхён ограничивается скромным кивком.
На голове — кепка и капюшон, лицо — под маской: в такую рань людей на улице почти нет, но осторожность не бывает лишней. Бомгю вторит ему, разве что кепки у него с собой не имеется, и, подхватив сумки, вдвоём они спускаются на первый этаж — Тэхёну немного жаль будить задремавшую у стойки администратора девушку, но он должен сдать ключи.
Длинные сине-фиолетовые тени тянутся по земле; холод вынуждает поёжиться, и Бомгю прыгает возле светофора, чтобы согреться, с немым осуждением уставившись на расстёгнутую ветровку Тэхёна — тот в свою очередь совершенно не замечает перепада температур, до глубины души покорённый чистотой бескрайнего неба: он приходит в себя, только когда Бомгю дёргает за руку и тащит дальше к набережной — Тэхён заключает изящную ладонь в свою, едва поспевая за его стремительными широкими шагами. Ледяной ветер неприятно раздражает кожу, но Тэхён с удивлением понимает, что тепло их сцепленных рук оказывается сильнее: они совсем не мёрзнут.
У реки пустынно и просторно: грудь наполняет остывший воздух, а поднявшееся солнце играет отблесками в окнах; Тэхён опускает маску, подставляя лицо скользящим лучам и дуновениям свежего ветра. Бомгю отнимает у него пакет, который сам же и заставил нести; выуживает предусмотрительно взятое полотенце и раскладывает на газоне, а после протягивает сэндвич и садится, смотря вопросительно — Тэхён размещается рядом, плечом к плечу, так как полотенце Бомгю принёс не самое большое, и принимает угощение. Из-за раннего пробуждения он не чувствует голода, но покорно откусывает добрую треть и рассеянно жуёт, уставившись на реку: течение её размеренно и неторопливо, кроткие волны сталкиваются друг с другом и разбегаются, ныряют и вновь возникают на поверхности, сверкая каплями — завораживающее, гипнотизирующее зрелище. Тэхён поднимает взгляд вверх и щурится от прямого потока света — не полезно, но кто знает, когда ещё ему выпадет шанс поприветствовать солнце и новый день вот так, на улице, бок о бок с его собственным маленьким светилом, которое точно так же заставляет его слепнуть, затмевая собой весь окружающий мир.
Он часто моргает, пытаясь избавиться от бело-жёлтых пятен в глазах, и оборачивается к Бомгю, что с удовольствием поглощает свой скромный завтрак, жадно всматриваясь в раскинувшееся над городом небесное полотно. Тэхён усмехается этой картине и замечает прилипшие к щеке крошки и капельки соуса — откапывает в пакете салфетки и легонько толкает, отдавая их. Бомгю вздрагивает, непонимающе вскинув брови; запоздало сообразив, пальцами прикасается ко рту, размазывая нечаянно.
— Эй, Тэхён-а, — кокетливо зовёт он, наклоняя голову и улыбаясь, прямо как на трансляции давным-давно, когда перепачкался тортом; Тэхён фыркает и банально впечатывает всю стопку салфеток в его нахальные губы, отчего Бомгю в спешке их ловит, не давая разлететься под очередным порывом ветра.
— Какой же ты невыносимый, — жалуется он, убирая с лица остатки еды. — Терпеть тебя не могу.
— Именно по этой причине ты выволок меня на улицу в безбожно ранний час? — хмыкает Тэхён, в два укуса приканчивая сэндвич и отряхивая руки; он никого не трогает, когда его поле обзора резко сужается — Бомгю из вредности хлопает козырьком кепки по носу. И кто ещё из них двоих старший?
Тяжело вздохнув, он снимает капюшон и головной убор; увлечённо приглаживает растрепавшиеся волосы, как чувствует опасно наклоняющегося к нему Бомгю — тот сглатывает бывший у него во рту кусок и приближается коварно.
— Не вздумай, — предупреждает Тэхён, нахмурившись: его ладонь упирается парню в грудь. — Только после того, как ты почистишь зубы, — он действительно ненавидит привкус еды в поцелуях, и Бомгю об этом прекрасно осведомлён: мается дурью — как и всегда, впрочем.
На него продолжают напирать, и Тэхён заваливается на траву, по-прежнему пытаясь оттолкнуть хулигана — из-за неудобной позы получается плохо, и Бомгю всё же дотягивается до его скулы и мерзко чмокает, оставив мокрое пятно.
— Отвратительно, — стонет Тэхён, остервенело стирая след; Бомгю злорадно хихикает и оставляет его наконец в покое, вернувшись к завтраку.
Солнце взбирается выше и выше, карабкаясь по домам, прогоняя последние крупицы ночи; воздух уже не кажется таким смертельно северным, но разбушевавшийся не на шутку шторм заставляет Бомгю трястись, и он прячется за Тэхёном, вжимаясь в него и запахивая плотнее куртку — в результате это превращается в странные объятия, где руки Тэхёна обвиты вокруг его талии, а сам он практически усаживается к нему на колени, перекинув свои согнутые ноги и уткнувшись носом в ворот толстовки.
— Ты иногда задумываешься, как бы сложилась твоя жизнь, не стань ты айдолом? — бормочет он низко, теребя шнурок слегка замёрзшими пальцами.
— Только когда меня спрашивают, — незамедлительно отвечает Тэхён, поглаживая его бедро. — Бессмысленно гадать о том, чего нет и не будет; и я не жалею о сделанном выборе. А ты?
— Я тоже не жалею, — отзывается он со вздохом. — Но порой не могу перестать фантазировать. Что, если бы я отказался войти в состав нашей группы? Что, если бы дебютировал как музыкант, а не артист? Где бы я был сейчас?
— Всё ещё здесь, — просто произносит Тэхён, и Бомгю теряет дар речи. — Нам было бы куда сложнее встречаться из-за разницы в расписаниях, но ты бы всё равно вытащил меня на набережную рано утром, чтобы полюбоваться рассветом. Ты в любом случае останешься собой.
— Ты так уверен, что мы бы всё равно сошлись, даже будучи в разных коллективах? — улыбается он.
— Конечно, — раздаётся с примесью упрёка: «Как ты мог предположить иначе?»
— С трудом верится, что ты стал бы меня терпеть, — посмеивается Бомгю, тая вопреки холоду.
— Без тебя рядом у меня было бы много свободного времени, которое я бы не знал, куда деть. Фантазирую с тобой, — добавляет Тэхён, ловя его взгляд. Бомгю и рад бы сказать, что мир вокруг замер, но нет: ветер ерошит чёлку и забирается нагло под одежду, тёплая ладонь согревает прикосновением, солнечные лучи отражаются в больших глазах, сердце колотится в груди почти болезненно. Бомгю охватывают противоречивые стремления: он хочет визжать и кричать на всю планету о том, как сильно любит этого парня, хочет, чтобы каждый увидел это чудо природы и восхитился вместе с ним — и хочет укутать его, спрятать ото всех, никому никогда не показывать и молча наслаждаться в одиночестве и тишине.
Голова кружится; онемевший язык кажется чужеродным.
— Тэхён-а, — замогильно шепчет он, безвозвратно утопая в бездне напротив; Тэхён мычит, давая понять, что слушает. — Ты мне очень нравишься, — признаётся Бомгю, подаваясь вперёд.
Реальность ревущей волной разбивается о скалы, когда его не приветствует тепло тэхёновых губ: тот отстраняется, не размыкая объятий, и Бомгю сглатывает ком в горле, уставившись на него колюче, требуя немедленных объяснений.
— Я был бы весьма удивлён, окажись это не так, — комментирует он. — И я же сказал: после того, как почистишь зубы.
Бомгю обидно. И за разрушенную атмосферу, и за не удавшийся поцелуй, и за свои чувства, которые он так открыто предлагает младшему, а тот их отфутболивает раз за разом, не ведая жалости.
— Забудь: я тебя ненавижу, — он старательно игнорирует зарождающиеся слёзы и пытается высвободиться, но Тэхён лишь крепче стискивает его, не давая и шелохнуться — Бомгю в отместку ударяет его разочарованно в грудь и сдаётся, тускло уставившись на траву.
Ему невдомёк, что кровь Тэхёна буквально застыла от его признания; что ответил Тэхён лишь удостоверившись, что голос не подведёт; что он правда не понимает, зачем Бомгю так настойчиво добивается этих бесполезных, бессмысленных слов, когда он готов отдать ему весь мир, когда жертвует ради него сном и нервами, когда старается сделать всё, чтобы вызвать улыбку и убедиться, что он счастлив. Глупый, глупый хён.
— Ты такой дурак, — ворчит он: вид расстроенного Бомгю вызывает у него каждый раз довольно неприятные ощущения и назойливое стремление это исправить. Встрепенувшись, тот возмущённо вскидывается.
— Знаешь, что? С меня хватит: мы расстаёмся.
— Тебе не кажется, что для этого мы должны были встречаться? — Тэхён специально задевает его висок козырьком кепки — Бомгю в долгу не остаётся, вовсе срывая её и швыряя зло на землю. — Кстати об этом: как ты смотришь на то, чтобы встречаться со мной?
Бомгю моментально перестаёт копошиться и с подозрением взирает исподлобья, шмыгая носом.
— А ты будешь уклоняться от моих поцелуев?
— Хм, — Тэхён притворяется, что глубоко задумывается. — Я постараюсь ответить на каждый из них, но ничего не могу обещать.
— Ладно, — обречённо выдыхает Бомгю, расслабляясь и вновь укладывая голову на его плече. — Я согласен.
— Звучит так, словно ты согласился бы в любом случае.
— Так и есть, — фыркает смущённо тот, и Тэхён тихо смеётся: поднимает его лицо за подбородок, читает в тёмных глазах бесконечное, всеобъемлющее доверие и яркую, сумасшедшую влюблённость — улыбается и нежно прижимается к губам.
— Когда-нибудь я добьюсь своего, — грозится Бомгю, мягко обвивая руками шею. Тэхён упирается в его лоб своим, ласково поглаживая острую челюсть.
— Обязательно.
❄ ❄ ❄
— …мне кажется, лучше оставить предыдущий вариант, — спорит он, указывая на строчку в тексте: они с Бомгю обсуждают лирику к новому треку, пока ждут остальных. — Ритм не теряется. Если добавить больше ударных, звучание окажется перегруженным, и потом при сведении… Ай! — вскрикивает он от испуга, чуть не роняя телефон и рефлекторно вцепляясь во влетевшего в него с разбега Кая.
— Я скуча-а-ал, — воет тот, практически отрывая друга от земли, стискивая в объятии до хруста костей — Тэхён всерьёз начинает беспокоиться о целостности своих рёбер.
— Мы не виделись всего один день, — cипит он, пытаясь отодрать Кая от себя и замечая за ним приближающихся Субина и Ёнджуна.
— Целую вечность, — возражает тот, ослабляя хватку, но не отлипая.
— Я не понял: почему
меня никто так не встречает?! — возмущается Бомгю, указывая на приторно-сладкую парочку рядом; Ёнджун только снисходительно скалится, а Субин начинает кривляться.
— Бомгю-я, давно не видели-ись, — напевает он, в развалку трусцой приближаясь к бывшему соседу, и раскидывает руки в стороны — рюкзак мгновенно сползает с плеча и лишает его равновесия, отчего Субин качается и спотыкается о собственные ноги.
— Какое жалкое зрелище, — театрально морщится Бомгю, но друга тем не менее обнимает. — Лишь на тебя одного я и могу положиться в этой группе предателей, — достаточно громко и отчётливо произносит он. Ёнджун вскидывает брови и указывает на букет в его руках.
— А это что? Подарок от Тэхёна? — шутит он.
— Завидовать плохо, — Бомгю нравоучительно размахивает цветами. Лицо Ёнджуна вытягивается в изумлении.
— То вы ссоритесь и дерётесь, то вдруг сваливаете вдвоём и не ночуете в общежитии… — он внезапно запинается и щурится, с сомнением переводя взгляд с одних невинных и широко раскрытых глаз на вторые.
— Прямо как мы с моим другом в детстве, — встревает Кай, не ощутив перемен в атмосфере. — Мы с ним ругались в пух и прах, а на следующий же день мирились и гуляли до позднего вечера.
— Ага, — рассеянно отзывается Ёнджун.
— Нам пора выдвигаться, — отвлекает их всех Субин, проверяя время. — Все готовы?
Парни хором поддакивают и направляются к мини-фургону, что должен отвезти их в студию; Ёнджун, Тэхён и Кай садятся позади, а Субин и Бомгю разделяют места рядом. Младшие почти сразу же засыпают в дороге, Ёнджун, уставившись хмуро в окно, слушает музыку в наушниках, Субин играет в телефоне — Бомгю растворяется в неравномерном движении автомобиля и проплывающих мимо вывесках, отогреваясь наконец после холодной улицы, и впадает в транс, а потому не сразу различает вопрос.
— Что?
— Я говорю, вы с Тэхёном сблизились, верно? — повторяет Субин, ставя игру на паузу. Бомгю отводит взгляд прежде, чем успевает подумать. — Эй, — зовёт Субин. — Я не осуждаю. Тэхён отличный парень и искренне заботится о тебе.
— Что ты имеешь в виду? — в горле пересыхает от волнения, но Бомгю всё же вымучивает глупую улыбку. — Мы просто общаемся?
— Конечно, — соглашается Субин. — Просто чтобы ты знал: вам не обязательно тратить кучу денег на номера в отеле, чтобы
пообщаться. Достаточно попросить.
— Ты- Мы не- Ох, — стонет Бомгю, сползая на сидении и мечтая, чтобы дно машины вдруг отвалилось и оставило его на асфальте; не выдержав, он прячется в ладонях — Субин смеётся ласково и хлопает по бедру в знак поддержки. Ёнджун заинтересованно наблюдает за ними, но наушники не снимает; замечает покрасневшие кончики ушей Бомгю, смотрит на мирно спящего на Кае Тэхёна и тихо хмыкает своим мыслям.
