Ненависть

Рой ненавидел себя. Ненавидел с ног и до головы. Свой визгливый голос, свои жёсткие грязные волосы, свои злые глаза, своё розовое поросячье лицо, своё жирное мелкое тело, свои грубые пальцы, свои короткие ноги. Он ненавидел каждый кусочек своего тела, он сгорал от ярости, просыпаясь в постели, он вопил, он рвал свою кожу в клочья, он так хотел исчезнуть или быть раздавленным и размазанным по земле, лишь бы никогда не слышать своего имени и не ощущать гнилой плоти на своих костях. Его глаза истекали болью, они горели, они сверкали. Ручонки сжимались в бессильной ярости, рвали волосы, царапали нежную приторно сладкую кожу. А от своего сознания, своего тупого, недалёкого, детского сознания Роя тянуло блевать, с каким тошнотворным презрением он осознавал каждое свое действие. Каждое слово, выплюнутое из гнилостной пасти, каждая эмоция, заставляющая содрогаться всё тело, каждая быстрая мысль, влекущая за собой сожаление и вину, с какой неистовой злобой Рой ненавидел всё это. «Тебе нравится эта песня, ты идиот без вкуса, ты лицемер, ведь говоришь всем, что терпеть не можешь этот сраный жанр, ты должен проткнуть себе барабанные перепонки иглой, лишь бы никогда не слышать ничего больше, ты просто недостоин!», «Тебе нравится вкус этого блюда, ты, мелкое разжиревшее ничтожество, ты решил порадовать себя? Ты хочешь похвалить своё тело? Ты пытаешься любить себя? Выплюнь и разбей тарелку, изрежь свои ноги осколком, не жри больше, давись листьями и ветками, рви на себе кожу, захлебывайся собственной кровью, ты - говноед, вот и жри своё мерзкое тело, вот и истязай его, вот и изводи своё нутро колючими ветвями!», «Ты так рыдаешь, ты страдаешь, ты вопишь о своей боли, ты извещаешь всех вокруг. Чувствуй вину, ведь ты не должен никому жаловаться, глотай свои слезы, страдай, страдай, страдай! Мечись, бейся в эмоциях, ненавидь себя, ты - двуличная мразь, ты ничтожество, ты хочешь казаться сильным, а сам ноешь каждому первому, бездарность!»: говорило сознание, рычало сознание, шипело сознание. Все интересы Роя — позор, вся боль — слабость и детская глупость, не могло насилие от родственника сказаться на нём так явно, он всё себе придумал, придумал!Рой отыгрывался на сопливых слабаках, а сам рвал себя, боялся и метался. Он так хотел, чтобы его пожалели, он так хотел просто почувствовать тепло и понимание, но со звериным ужасом кричал на тех, кто пытался прикоснуться к его дрожащему телу, понять и простить всё. Он давился своей давней стухшей желчью, не в силах описать всю свою боль и отчаяние, которые пропитывало каждую секунду пребывания его в сознании. И во сне Рой болезненно сжимался, бормотал что-то и плакал, плакал по давней детской привычке, не в силах убить глупые страхи. «Ты должен успеть там, ты должен успеть здесь, работай, старайся, лезь из кожи, чтобы тебя заметили, старайся для тех, кому на тебя плевать, пляши перед ними, маленький недостойный лизоблюд, вылизывай подошвы их ботинок, лишь бы тебя похвалили, лишь бы тебе сказали, что ты чего-то стоишь» - и Рой унижался, целовал ноги своим убийцам, получая заветную протухшую кость и глодая её, как издыхающая от голода собачонка. Он жрал всю грязь, он давился ей и улыбался, и желал ещё, и убивался, лишь бы получить одобрение. С каким раболепием Рой смотрел в им глаза! Отчаянье сплошным потоком рвалось из тела мальчика, с безумным испугом он вцепился в руки единственных друзей, не болезненно фантомных, не созданных его замутненным сознанием, не унижавших его, не вторящих всей его боли, а настоящих. Рой давился словами, срыгивал их вместе с кровью и чёрной грязью, он кричал о своих проблемах, он желал слиться с единственными спасителями и стать одним целым, он хотел никогда больше не чувствовать той уничтожающей бури внутри. Один, два, три, нить оборвалась, одно противоречие, и слезы вновь текут из пустых глаз Роя. Одно единственное слово, один жест, и мальчик падает вниз, с тревогой, вопящей в голове его, сжирающей его душу, его последние надежды, возвращая вновь в пучину ненависти. Рой ненавидел себя и ненавидит теперь. Ненависть сочится с ран на рёбрах, на плечах, на ногах, на запястьях, а горячая верёвка сдавливает горло. Тёплая тихая тишина — его единственное упоение. Его смерть — его лекарство. Хруст шеи — сладостная нега. Кровь на полу — последний путь.