«Всякий раз, когда с важными людьми что-то случается, меня нет рядом»
Это была единственная мысль, которая родилась в опустошённом, замершем разуме, тонувшем в чернильной пропасти отчаянного неверия.
Пустота?
Скорбь?
Боль?
Нет…
Этих слов было недостаточно, чтобы описать то, что Хакуджи чувствовал, глядя на распростёртые тела тех, кого любил.
Он всё же успел вернуться в додзё до захода солнца, но ещё до того, как столпившиеся у входа люди начали сбивчиво объяснять, что произошло, в его душе закопошились неспокойные бакэнэко, впиваясь в беспорядочно трепыхающееся сердце своими чёрными, ядовитыми когтями.
Колодец, из которого каждое утро набиралась вода для приготовления пищи и питья, оказался отравлен членами конкурирующего додзё.
— Не смотри, — предупредила взволнованная лавочница, у которой он часто покупал свежие овощи и фрукты для Коюки.
Хакуджи знал — она права. Он не должен был смотреть, ведь от его взгляда ничего не изменится и не вернётся обратно.
И всё равно опустился рядом с Кейзо на колени, когда в молчаливой ярости выгнал праздных зевак, несущих какой-то обнадёживающий бред, и приподнял белую ткань с его лица. В уголках синих обескровленных губ, и на посеревшем от яда, щетинистом лице, были преступные следы кровавой рвоты, которой его выворачивало прямо перед самой смертью. Кислый железистый запах насквозь пропитал воздух, тяжестью оседая на дне лёгких, которые не могли сделать ни единого вдоха. Он задыхался. Хакуджи чувствовал, как его трясёт, чувствовал, как нарастающая тошнота подкатывает к сжимающемуся горлу, чувствовал себя так, будто только что умер сам, будто кто-то безжалостно порубил его сердце на бесформенные, окровавленные куски, которые больше никогда не соберутся воедино.
Он не смог смотреть долго из-за слёз, застилающих глаза. Взгляд невидяще мазнул по второму телу, не задерживаясь на хрупких очертаниях, что тонули в жадно подступающих со всех сторон сумерках, не разгоняемых на этот раз трепещущим пламенем андона.
Хакуджи не мог, просто не мог заставить себя взглянуть в лицо изломанной оболочки той, кто значила для него больше, чем все слова мира могли описать.
Его семья умерла.
И он оставил их умирать в одиночестве.
Юноша поднялся с тихим шорохом, направляясь к выходу из додзё. Ноги сами несли туда, где в благодатном неведении прятались убийцы, посмевшие оставить его в живых. Непростительно. Хакуджи желал, чтобы с ним покончили. Желал, чтобы его убили, расчленили, изуродовали и отравили. Смерть была бы гораздо более милосердной судьбой, чем вяло шевелящееся в кишках осознание, что он виноват в смерти Кейзо и Коюки.
Ведь его не было рядом…
Люди всё ещё толпились неподалёку и стоило им его увидеть, как они сразу же начали что-то говорить, и показывать на незнакомого старика, держащего в руках плотную лекарскую сумку. Но он их не слышал. Разве это не бессмысленно? Человеческая речь вдруг сделалась слишком сложной для понимания, а все слова настойчивым набором звуков проходили сквозь сознание, не оставляя после себя ни крупицы первоначального замысла.
Не удостоив окружающих внимания, он неспешно прошёл прямо сквозь расступающуюся перед ним толпу. Женщины пронзительно вскрикивали, мужчины неверяще пятились, дети заливались слезами. Хакуджи ничего не чувствовал, но мышцы лица самопроизвольно растянулись в улыбку, пугая деревенских безумной гримасой, монструозности которой добавляли слишком длинные для человека клыки.
«Я помечен как преступник. У меня и в мыслях не было, что у такого, как я, может быть светлое будущее. И уж тем более, что кто-то может полюбить меня. Я думал, что готов защищать этих двоих до конца своей жизни, но и подумать не мог, что их отравят»
В ту ночь соперничающее с Кейго додзё прекратило своё почти вековое существование.
Он убил шестьдесят семь учеников кэнздюцу голыми руками.
Хакуджи смутно помнил, что именно произошло, когда он добрался до цели. По ощущениям его тело будто бы превратилось в одну сплошную рану, но боли почему-то не было. Лишь чёрная, будто чужая кровь, продолжала срываться из сбитых в мясо кулаков, сквозь влажно поблёскивающую плоть которых были видны белёсые сухожилия, сокращающиеся каждый раз, когда он их сжимал. Побуревшая, грязная кэйкоги липла к телу, ощущаясь непривычной тяжестью, царапающей кожу подсохшей коркой. Лицо неприятно стягивало - и спроси его кто-то, то он бы не мог сказать наверняка, чьей крови на нём было больше.
Всё ощущалось неправильным.
Как будто Хакуджи случайно открыл дверь, ведущую в чужую жизнь. Жизнь кого-то менее удачливого, чем он сам. Он потерянно брёл вперёд, и в нём не было сил ни на что другое, кроме этого механического движения собственными ногами. Его разум заполнял туман мыслей, которые не оформлялись ни во что определённое, кроме смутного образа счастливой Коюки, смущённо улыбающейся и спрашивающей, станет ли он её мужем. На фоне гремел красочный салют, распускаясь красивыми огненными цветами на тёмном, ночном небе. Он тогда тоже был смущён и ошарашен, потому что девушка сама этого хотела. Безумно хотела быть с ним, не имевшим права на счастье.
Тяжёлое дыхание с хрипом вырывалось из груди, пузырясь на губах алой жидкостью, которой там быть не должно. Но разве это имеет значение? Пар полупрозрачным облачком выплывал изо рта, устремляясь вверх, навстречу безучастным, равнодушными ко всему небесами.
Ничего. Осталось недолго. Он продолжит идти, а потом упадёт где-нибудь от усталости, и никто не заметит его смерти. Никто не заплачет. Никто не загрустит. Больше не осталось в этом мире никого, кто переживал бы о нём хотя бы мгновение. Жаль, что с Коюки им не суждено будет встретится. Она — чистый, непорочный лучик, который достоин лучшего мира. А он за свои преступления достоин лишь раскалённого Дзигоку.
Они слишком разные, но всё же… ему действительно жаль.
— Слышал, здесь суматоха из-за демона, — весёлый голос заставил обратить на себя внимание. — Но не припомню, чтобы отправлял в эти места кого-то. Так что пришлось подсуетиться и прибыть сюда лично, однако тут лишь человек, — интонация изменилась на высокомерную. — Какое разочарование.
На узком мосту, перекрывая путь, стоял высокий черноволосый мужчина, одетый в красивую, расписную юкату. Его волнистые волосы слегка развевались холодным ветром, а странные красные глаза будто бы видели Хакуджи насквозь.
«Мешает»
— Свали… — распухший, сухой язык, с трудом ворочался во рту, выдавливая слова, которые совершенно не хотелось произносить. — Или тебе… конец…
Хакуджи прикрыл глаза — он чувствовал себя усталым и разорванным на множество извивающихся в агонии клочков. А когда снова открыл, странный мужчина стоял уже рядом с ним. Все инстинкты буквально затопило бушующим цунами настолько глубокой, безграничной опасности, что все шесть десятков тренированных людей, которых он только что убил, показались не более, чем ничтожными муравьями под деревянной подошвой гэта. Едва видимое движение руки и Хакуджи даже не успевает среагировать, когда удивительно острые, чёрные ногти на руках с отвратительным хрустом входят в его череп, достигая мозга.
Обжигающая боль рванула во все стороны, выбивая глухой хрип из сорванного горла.
— Я подумываю собрать двенадцать сильных демонов, — насмешливый голос вливался в его голову вместе с чем-то обжигающе-горячим. — Способен ли ты принять всю кровь, что я тебе дам?
В глазах человека зазмеились кровавые молнии, смешиваясь с небесной чистотой его радужки и заменяя голубой пигмент жёлтым. Незнакомец не ждал ответа и был приятно удивлён, что его новый эксперимент оказался способен сказать хоть-что.
— Мне… уже… мне… всё… мне всё равно.
***
Музан-сама дал ему имя Аказа, и теперь оно принадлежит ему. Он мог дать ему любое другое имя, и демон бы также покорно его принял, потому что не помнил, чтобы когда-либо имел другое.
Чудовищный, всеобъемлющий голод был его постоянным спутником. Бушующая жажда разрушений не знала границ, с каждым днём распространяясь всё дальше и требуя всё большего. Алчущая сила поглощала всех, до кого могла дотянуться, превращая небольшие города и деревушки в безжизненные, дымящиеся руины.
Демон убивал.
Десять. Двадцать. Тридцать. Сорок. Пятьдесят… На сотне человек он окончательно перестал считать. Сражения были приятными, но слишком лёгкими и скоротечными. Иногда появлялись люди с мечами — их он тоже убивал. Они были вкусными, и с ними было куда интереснее, чем с обычными слабаками. Демон желал, чтобы мечники приходили гораздо чаще.
А потом случилось происшествие, которое странным образом изменило демона.
— Хакуджи-сан, эт… это ты?
Влажное чавканье на мгновенье прервалось, а лимонно-жёлтые зрачки в окружении изломанных голубых склер устремились в сторону голоса.
Человеческая женщина стояла в паре метров от него и смотрела на демона наполненными бездонным страхом глазами. Розовая юката с узором из голубых снежинок трепетала на ветру, а чёрные волосы выбивались спутанными прядями из замысловатой причёски. Её бледное лицо выдавало тревогу, руки дрожали, а ноги подкашивались, но она упрямо повторила свой вопрос, вызывая внутри странное ощущение.
— Хакуджи-сан, это ты?! Это я, Коюки, ты меня не узнаёшь?
Демон раздражённо взрыкнул, слизывая тёплую кровь с губ. Почему эта девчонка с ним разговаривает?
— Хаку… ты… выглядишь, как он… я так скучала, — её голос дрогнул, и она сделала несколько осторожных шагов в сторону ощерившегося монстра. — Я… я выжила, хотя долго болела. Деревенские вовремя привели лекаря, и он меня спас. Но отца… отец умер. — В красивых глазах стояли слёзы, срывающиеся хрустальными каплями с длинных ресниц.
Почему она не боится? Она его знает? Она знает о его прошлом? Кто она? Стоит ли с ней заговорить? Как только эти вопросы родились в сознании, подавляющее присутствие Господина вдруг сделалось невыносимо острым и сдавило голову демона тугими кольцами пульсирующей боли, от чего по всему его телу напрягшимися жгутами выступили вены, а с губ сорвалось рычание, заставившее девушку инстинктивно сделать шаг назад.
Но было поздно.
Острые клыки впились в хрупкое плечо, безжалостно дробя кость. С маленьких губ сорвался отчаянный крик, а затем демон вторым укусом разодрал своей жертве горло, заставляя её наконец-то замолчать.
Жадный глоток исходящей паром крови.
Пищевод будто обожгло кислотой.
«Горько»
Демон поспешно сплюнул странную кровь на землю и поморщился, вдруг замечая, что мир перед его глазами внезапно потерял обычную чёткость очертаний и начал расплываться. Что это? Озадаченно коснувшись отчего-то влажных щёк чернильными пальцами, он не глядя слизал с них капли, думая, что это кровь.
«Солёно»
Господин отступил, медленно ослабляя хватку и давая свободу, но вместо облегчения демон почувствовал, что его тошнит только что проглоченной кровью.
Больше Аказа никогда не ел женщин.
