Княгиня Долгорукая

      В просмоленной каюте прохладно и тихо. За столом, усеянным картами и чертежами, подперев рукой голову, сидит командир отряда второй Камчатской экспедиции — чернобровый красавец-лейтенант Дмитрий Овцын.       Тишина. И слышно, как за бортом шелестят волны реки холодной. Реки холодной, северной. А река эта синяя словно зеркало, словно дорога — так и тянет, так и ведет вперед. Вперед к тому, что сердцу мило…       Скрипнули под сапогом серые доски: спустился в кубрик Афанасий Куров — лейтенанта товарищ давний.       — Плывем уж долго. Скоро и конец нашего пути. Вот-вот Березов покажется, — сообщает он.       Березов… Березов! Сорвался с места лейтенант и помчался на палубу. Двумя шагами настиг носа дубель-шлюпки ¹, схватился за канат и глянул вперед. Ветер северный разметал в стороны его кафтан и кудри густые, а он руку к глазам приложил, на порыв холодный не обратив внимание. Что моряку ветер? Что непогода? Что воды ледяные? Ему, лейтенанту Овцыну, теперь все нипочем! Ах, Березов! Где же ты? Где твой частокол редкий да дома стылые?       Но вот и берег долгожданный. Завидев впереди ветхий забор, сорвался, будто пуля, лейтенант с носа дубель-шлюпки и помчался назад в каюту, прокричав матросам, чтоб к берегу направлялись да паруса убирали.       — Сам не свой наш Дмитрий Леонтьич, — проговорил один из них, канат тугой размотав.       — И верно, — второй отозвался. — Как съездили мы в тот раз в Березов, так с командиром нашим совсем беда случилась. Не иначе как местные красавицы совсем заворожили его…       Заворожили, правда. Но не красавицы — красавица. Одна. Единственная. Совсем на других не похожая… Ах, Наталья Борисовна! Княгиня милая с глазами кроткими, руками тонкими да кудрями тяжелыми. Год уж миновал с того дня, как Дмитрий Леонтьевич в первый раз ее увидел, а с тех пор ни один сон его без княгини Долгорукой не обходился…       Пристали. Проворно выскочил лейтенант на берег, прихватив с собой корзину, завернутую в новенькое сукно, и побежал скорее к городишку Березову.       — Дмитрий Леонтьич, а…       Но он уж не слышал. Пробежал через ветхие городские воротца, попал на главную улицу. Здесь шаг замедлил. Выдохнул. Кудри темные назад откинул и глотнул холодный сибирский воздух. Направился далее, к домам местным — серым, плохоньким, старым.       Вот и улица знакомая, и ноги сами ведут по милой дороге. Улыбается про себя чернобровый красавец-лейтенант: скоро увидит он дорогую княгиню…       — Ах! Это вы, Дмитрий Леонтьевич? Как мы, право, рады, что вы вновь к нам заехали!       Обернулся лейтенант. Стояла перед ним порушенная царская невеста — Екатерина Долгорукая. Волоокая ², статная, в платье новом (тайком по ночам шитым!) поверх овчинного тулупчика надетым, с бровями темными, угольком печным подведенными.       — И вы здравствуйте, Катерина Алексеевна, — отвечает лейтенант, соболиные брови супя. Не забыл он еще, как она его в прошлый раз обхаживала, как глазки ему строила да на чувства намекала. Насилу отбился он тогда…       — А я скучала по вас, Дмитрий Леонтьевич, — улыбается Катерина. — Надолго ли к нам вы?       — До весны, княжна. А далее опять экспедицию продолжим.       — Ах! Все это так занимательно! — притворно улыбается порушенная царская невеста. — Моря дальние, селения новые… Вы ведь расскажите нам что-нибудь? Непременно расскажите?       — Расскажу, — соглашается лейтенант, а сам нервно по сторонам глядит: не покажется ли вдруг княгиня Наталья? Очень ему не хотелось, чтобы она его с Катериной видела. Стыдно ему было. А за что? И сам он не понимал…       — А что это у вас в руках? Любопытно.       Переложил Дмитрий корзинку в правую руку и ответил Катерине:       — По мелочи. Книги да игрушки маленькому князю.       — Ах вот как…       — А дома ли… княгиня Наталья Борисовна? — спросил лейтенант (и сердце вздрогнуло!).       — Наташка-то? Дома. Где же ей быть? — небрежно ответствовала Катерина. — Что же, Дмитрий Леонтьевич, пойдемте к нам, — проговорила она сладко. — Гостем будете. Угостим вас чем бог послал.       Лукаво улыбнулась порушенная царская невеста и, ловко под руку Овцына подхватив, повела его в плохонький домишко, что занимало семейство Долгоруких.       У крыльца Дмитрий руку Катькину отпустил. А ну как увидит его княгиня Наталья? Неловко выйдет…       Двери деревянные отворяются со страшным скрипом. Входит лейтенант Овцын в комнатку небольшую, говорит юным хозяйкам, сестрам Катерины, слова приветствия, а глаза уж бегут по домишку: где же Наталья Борисовна? И вот из-за печи горбатой да грязной выходит княгиня Долгорукая. А с ней мальчишка, совсем еще маленький, за юбку матери держится, с недоверием на гостя глядит.       — Наталья Борисовна! Здравствуйте! — выпаливает лейтенант и во все глаза смотрит на княгиню.       Ничуть она не изменилась. Не унесли еще ветра сибирские ее красы, не покрыли морозы лютые щеки нежные бледностью, не согнулась спина тонкая и гибкая от работы тяжкой да жизни горькой, ссыльной, опальной.       — Дмитрий Леонтьевич! Вот так встреча! — улыбается княгиня.       Ах, эта улыбка! Да за одну такую улыбку не жаль и весь свет обогнуть, чтоб снова к ней возвратиться!       — Очень мы рады, что вы приехали. Проходите же! — продолжает Наталья.       — А какой Дмитрий Леонтьич нынче красавец стал, да, Наташка? — замечает Аннушка Долгорукая, игриво на гостя молодого посматривая из-под бровей тонких.       — А ну, сестрицы, подите-ка воды принесите, — хмурится Катерина. — Гостю нашему, чай, не до вашей лести сейчас.       Расстроенные княжны, из-за стола грубо срубленного встав, платки на головы накинули да на двор отправились. А Катерина, реверанс Овцыну отвесив, спешно удалилась в комнатку соседнюю: кудри самодельные поправить да щеки бледные подрумянить.       Присел лейтенант за стол, и начала Наталья хлопотать вокруг него: хлеб черный положила, кашу свежую в простом глиняном горшке да ложку деревянную. И такая легкость была в ее движениях, так она делала все просто да быстро, будто не у грязной горбатой печки возилась, а на балу императорском кружилась в парче да бархате. А между делом говорила. Все спрашивала, как лейтенант съездил в экспедицию, что нового видел, каких людей повстречал. Слушала с вниманием. Смотрела приветливо. Все ей было занимательно! Обо всем знать хотелось! Лейтенант отвечал да смотрел на нее неотрывно. Запомнить черты ее мягкие хотел, голос нежный, локоны тяжелые, стан гибкий, руки с пальчиками проворными…       И вдруг очнулся молодой командир: подарки-то! И корзину, у дверей стоящую, поднес княгине Долгорукой.       — Вот, Наталья Борисовна, книги вам привез и ткани бархатные на платья.       Наталья книги приняла с большой радостью. Живостью разгорелись глаза ее, когда взяла она в руки кладези научные да по переплету кожаному провела — новые! А от тканей отказалась.       — Благодарю, Дмитрий Леонтьевич, да только бархат мне ни к чему. Не перед кем мне наряжаться. Вы лучше их Катерине да сестрицам ее отдайте. Они у нас до нарядов охочие.       Смутился Дмитрий Леонтьевич, но виду не подал. А тут и Катерина вышла к ним, и он протянул ей сукно с бархатом:       — Для вас с сестрицами, Катерина Алексеевна…       Та едва от восторга не запищала. «Благодарю вас» да «ах, красота какая!», и ну крутиться перед стареньким зеркальцем, на стене висевшим. Наталья лишь улыбнулась мягко: пусть тешится Катька…       Несмело подошел к лейтенанту сынок Натальи и мужа ее, бывшего фаворита царского, Ивана Долгорукого, Мишка. Не признал он лейтенанта вначале, а теперь вспомнил, что тот год назад приплывал в Березов на зимовку.       Протянул ему Дмитрий лошадку расписную да шпажонку деревянную:       — Держи, Михайла Иванович. Экий ты нынче большой стал.       Мальчишка улыбнулся, и ну шпажкой махать да по комнатке маленькой носиться, а Наталья давай смеяться. Как же тот смех забыть можно? Хохочет так звонко, будто колокольчик весенним утром звенит…       Распахнулась дверь, холод с улицы запустив: пришли сестрицы Катерины да брат ее Иван. Пьяный.       — Фу, Ванька! — поморщилась княжна, на бывшего царского фаворита с презрением взглянув. — Опять напился с утра…       Наталья молча к мужу подошла, тулупчик и шапку осторожно с него сняла да повела к столу. Положила ему хлеба, каши, ложку протянула и села рядом. Ни слова в упрек не сказала.       Сестрицы Долгорукие притихли, племянника Мишку на руки подхватили и в комнату его с игрушками утащили: сиди тихо! А сами, с лейтенантом попрощавшись, побежали на улицу. Уж лучше там мерзнуть, чем Ванькины причитания пьяные слушать…       Неловко почувствовал себя Дмитрий: видел, что лишним здесь стал. Взглянул на Наталью, но та все на мужа смотрела.       Пожелал лейтенант всем доброго дня и засобирался. И то сказать, засиделся он: команду надобно на временное проживание пристроить и себе место найти.       Наталья подошла к лейтенанту и руку с грустью ему протянула:       — Простите нас. Неловко вышло.       — Ни о чем не тревожьтесь, Наталья Борисовна. Я и тем счастлив, что вас увидел… — ответил Дмитрий, едва-едва пальцами коснувшись тонкой руки княгини.       Улыбнулась Наталья и вновь к столу отошла. А Катерина, красоваться закончив, скоренько ткани в сундук запрятала и лейтенанту умильно улыбнулась:       — Я провожу вас, Дмитрий Леонтьевич.       Так и шли они до самого острога, где временно команда Овцына, его не дождавшись, разместилась. Все норовила княжна лейтенанта под руку взять, кокетничала ужасно. Лишь у дверей деревянных наконец оставила она чернобрового командира.

***

      Двери, лавки длинные, свечи сальные да столы грубые… Сколько раз уж видел их Дмитрий Леонтьич! И собирались все местные березовцы тут, рядом с командой его, говоря о новостях последних. О войне, о столице северной, об императрице самодержавной. Да было о чем говорить! Рассказывали и о жизни в стылом и промерзлом их городишке.       Здесь впервые и услышал Дмитрий Леонтьевич историю о судьбе милой сердцу княгини Натальи. Не побоялась она добровольно в ссылку за мужем с опальным его семейством уехать, не побоялась от рода своего отказаться, не испугалась тяжелой работы, жизни горькой да ледяных суровых ветров… Но тень ревности не набегала на отважное сердце молодого чернобрового лейтенанта. Лишь восхищение, восхищение да уважение поселилось в нем, и любовь вслед за ними.       Любовь… Любовь пронзила его в тот миг, когда он впервые увидел Наталью. Он полюбил ее, даже с ней не заговорив. И после о своих чувствах ни словом с княгиней не обмолвился, ничего не сказывал… Да и к чему слова? Когда глаза твердят яснее всех взятых вместе любовных посланий?..       Он постоянно помнил о ней. Как говорила она с ним, как живо интересовалась открытиями, как разбиралась в географической науке… Обо всем беседовали они, всего касались.       — Одна у меня печаль, — сказала как-то княгиня Наталья, — что нет у нас здесь никаких книг.       И он пообещал ей привезти любые, какие она только захочет. А Наталья лишь смеялась да благодарила его…       Но потекли вешние воды, река синяя сызнова засверкала под лучами солнечными, и настала пора экспедицию продолжать. Очень не хотелось тогда Дмитрию уплывать. Не хотел он оставлять городок с плохонькими домишками, нечищеными улицами да частоколом грубым, ставшим для него малым раем на земле…       Наталья, провожая его, легонько всплакнула. Говорила, что жаль ей расставаться с таким добрым другом. И сердце Дмитрия сжималось, когда глядел он в ее очи прекрасные, когда смотрел на уста мягкие. Как сильно он ее любил! И как мучился, зная, что не полюбит его Наталья так же, ни за что мужу своему не изменит. Нрав у нее не такой… И вновь в душе лейтенанта молодого просыпалась буря: любил он, любил сильно, крепко, но не мог нарушить ее покоя признанием, не мог сказать ей о таком. Хотя Наталья-то давно все поняла…       — Ну чего? Повидал наш командир свою милую, э? Мужнюю жену?       Словно от сна очнулся лейтенант Овцын. Прелестное лицо Натальи испарилось, и увидел он за столом впереди себя красного от выпитой бражки матроса. Ухмылялся он щербатым ртом, точками-глазками на лейтенанта поглядывая.       — А ну, повтори! Чего сказал?!       Вскочил Дмитрий с места и за шпагу, на тонком поясе висевшую, ухватился. Выпивоха от страха кружку уронил и жалобно на командира взглянул: не бей!..       — Что ты! Что ты, Дмитрий Леонтьич! Пьян наш Егорка, не ведает, чего несет! Уж прости ты его за это дело! — принялись уговаривать командира своего другие матросы.       Сунул со злостью Дмитрий шпагу обратно, схватил у двери шапку, тулуп и, у выхода обернувшись, крикнул:       — Завтра же отплываем! Зимовать нынче в другом месте станем!       Бежал он из того места как оголтелый. Не хотел он отплывать! Ох как не хотел! Но честь и покой Натальи дороже всего для него были. А ну как начнут пьянчуги местные по городку слухи позорные разносить? И до императрицы дойдет, а она и так семейство Долгоруких не любит ужасно. Уж лучше сейчас он отплывет, чтоб Наталью не подводить да душу себе не рвать…

***

      Затягивались канаты, пахло в воздухе смолой да холодом. Собирался молодой командир, приказания подчиненным отдавал, а у самого сердце рвалось и билось. Кто знает, когда он еще увидит свою милую? Когда голос ее услышит? Когда в глаза ее нежные посмотрит?       Однако пора уж отплывать. Готово судно, сидят матросы в нем, ждут приказа отправляться. Но что-то медлит их отважный командир. Смотрит на дорогу, в городок ведущую. Смотрит, не покажется ли впереди фигурка тонкая, в тулупчик зябко завернувшаяся, не помашет ли рукой? Обещала она прийти. Обещала проводить его, как год назад.       И вот вдали кажется кто-то. Скоренько ножки быстрые бегут к берегу, развевается за спиной платок, косы длинные по плечам рассыпаются. Идет Дмитрий навстречу с улыбкой. И вот приблизилась она. Но не Наталья это, а порушенная царская невеста — Катерина! Нахмурился лейтенант.       Подбежала к нему княжна, а у самой слезы по щекам градом бегут. И, позабыв гордость свою, разрыдалась в голос:       — Не уезжай, Митенька! Не уезжай! Люб ты мне! Люб! Останься с нами хоть на денечек! Что я хорошего в своей жизни видела? Насильно меня замуж родичи хотели отдать, а как император, жених мой, скончался, так в ссылку сразу и уехала! Ни за что страдаю! Одна у меня отрада — ты!..       Жаль стало лейтенанту девицы. Печально было смотреть на красоту, слезы льющую. Взял он ее руки в свои, сжал их легонько. Катерина слезинки осушила, посмотрела на милого с трепетом, боясь даже малейшее движение его пропустить. Жадно смотрела, слушала, что скажет?       — Не плачьте, Катерина Алексеевна. Ссылка ваша, бог даст, не вечна будет. А вы уж не взыщите: не люблю я вас. Нет в моем сердце для вас места.       Побледнела Катька. Руки холодные опустила и повернулась, дрожа, спиной к лейтенанту. Мгновение стояла… и, с места сорвавшись, побежала назад в городок. Ни разу по пути не оглянулась.       Вздохнул лейтенант, повернулся да к команде направился. И вдруг за спиной голос: «Дмитрий Леонтьевич!»       Она!       — Простите, не сумела я раньше прийти, — мягко проговорила Наталья Борисовна, с лейтенантом поравнявшись.       И, как прежде, на губах ее улыбка. А на плечах платок самотканый синий, вышитый по краям цветами красными, под низ тулупчика овчинного накинутый.       — Жаль, что вы уезжаете так скоро. Хотела бы я, чтоб вы остались… Увы, так нечасто нынче встречаешь доброго друга.       — Не печальтесь, Наталья Борисовна! Я непременно еще к вам приеду. Я обязательно еще навещу вас! — с горячностью проговорил чернобровый красавец-лейтенант.       — Дай-то бог… Счастливого пути вам, Дмитрий Леонтьевич.       Улыбнувшись дружелюбно, протянула княгиня Долгорукая ему свою маленькую руку… и тут же обжег ее горячий поцелуй молодого лейтенанта. Сжал он ее крепко да в глаза Наталье посмотрел так, что она невольно взгляд отвела и руку поцелованную за спину убрала. Будто девица юная, зарделась она цветом розовым…       Сел лейтенант в дубель-шлюпку, и понесла она его все дальше и дальше от Березова… А на берегу все еще стояла маленькая княгиня Долгорукая, вслед ему глядя. И вдруг показалось Дмитрию, что разлука их дольше года продлится…       Вскинулся лейтенант Овцын и крикнул:       — Наталья Борисовна! Я вернусь к вам! Слышите? У меня никого, никого, кроме вас, нет! Я хочу, чтоб знали вы!..       Услышала ли княгиня его слова? Донес ли до ее ушей сибирский ветер обещание лейтенанта? То никому не ведомо…

***

      Бежало время, как речка горная — быстро, стремительно, бурно. Не одна зима сковала ледяными руками синие морские воды с тех пор, как Дмитрий Леонтьевич княгиню Долгорукую видел, не одна весна цветастым хороводом пронеслась, не одно лето, не одна осень… Но вот снова стылый сибирский городишко показался, и снова лейтенант доблестный, пользу немалую в экспедиции родине принесший, напряженно вперед глядит. Как Наталья? Как сынишка ее? Подрос, верно, уже…       Улочки те же, повороты прежние, а что-то не так… Идет Дмитрий Овцын по городишку, и чует его сердце, что изменилось здесь многое. И ой как сильно изменилось!       Вот и домик их, да что-то не слышно голосов знакомых. Что такое? И взволновалось сердце отважное…       Лишь через несколько дней удалось узнать ему, что произошло. Ивана Долгорукого, местные сказывали, казнили за измену государственную, Катерину ко двору императорскому вернули, сестер ее по монастырям развезли, а княгиня Наталья с сыном старшим Михаилом да младшим Дмитрием вернулась из ссылки и поселилась в пожалованном ей селе — Старом Никольском. Обрадовался командир, что жива его милая и здорова. Будто камень огромный с души свалился… И зажглась в ней искорка надежды: если не забыла его Наталья за это время, может, ответит она ему взаимностью на привязанность сердечную?       Но допрежь всего — столица северная. Рвались паруса нещадно на ветру, резал нос корабельный воду темную, оставались позади города да селения. Вот и столица с дворцами великолепными, с садами зелеными и величием царственным. И, отчет об экспедиции представив, вышел с позволения государыни новой, Елизаветы Петровны, Дмитрий Леонтьевич в отставку. Помчали его тогда легкие кони к княгине Наталье Борисовне — к милой долгожданной!       Домики милые, поля просторные, луга… Красота! Но где же дом его возлюбленной? Спрашивал Дмитрий Леонтьевич о княгине, и отвечали ему: «Прямо, прямо. Видите, барин, дом с мезонином? Там и проживает княгиня Наталья Борисовна».       Бежит, поднимается к дому, и вот уж он у крыльца. Распахивается дверь, выходит к нему навстречу женщина в платье пышном, с косами тяжелыми да станом стройным. И вскрикивает, ладонь к устам прижав: «Это вы!»       И — понеслись разговоры. Сколь много их было! И, как прежде, обо всем на свете. Рассказала княгиня о своем житье, о том, что сына своего старшего в Семеновский лейб-гвардии полк ³ устроила, а младший из-за болезни душевной при ней остается. Расспрашивала друга своего старинного о его плаваниях, а он, былые времена вспомнив, все говорил ей, говорил, говорил… Смотрела на него Наталья, улыбаясь. И не замечал Дмитрий Леонтьевич, красавец чернобровый, что опутывают уж нити серебристые косы ее густые, что морщинки мелкие в уголках глаз прекрасных появляются, и печальная улыбка теперь на устах ее царит. Видел он прежнюю Наталью — молоденькую, тонкую, кроткую…

***

      Часто навещал теперь Дмитрий Овцын княгиню. Продолжали они видеться, беседовать, о прочитанных книгах говорить да прошедшие времена вспоминать. И в одной из бесед признался Дмитрий Леонтьевич с юношеской горячностью, руку княгини милой сжимая, в любви ей и женой его предложил стать. Но, мягко руку его отстранив, отказала Наталья.       — Слишком время все изменило, Дмитрий Леонтьевич, — качая красивой головой, отвечала княгиня. — И нрав у меня не такой, чтоб любить сегодня одного, а завтра другого. Был у меня муж, Богом данный, единственный, любимый, а теперь нет его… Да и вам о семье думать надобно. Найдите красавицу по сердцу и будьте счастливы. А меня, как знакомую вашу старинную, не забывайте.       — Разве возможно вас забыть? — с грустью улыбался Дмитрий Леонтьевич. — Никак не возможно…

***

      Потеряв надежду на взаимность от княгини, зарыл глубоко в сердце Дмитрий Овцын свои любовные чувства. Старался не думать о них. И получалось у него. Или казалось ему, что получалось? Но нет-нет да и вспыхнет в груди его этот огонек при взгляде на Наталью Борисовну… И время шло, а любовь не уходила. И ни одна красавица не пленяла отважного сердца.       Но поехал как-то раз по делам Дмитрий Леонтьевич в свою усадьбу Чегловку. Дела надолго его задержали. И, чтоб время веселее скоротать, позвал он в гости всех соседей. Приехал знакомый его помещик Карцев с дочерью Ульяной. Красивая девица! Жила бы она в столице северной — от женихов и воздыхателей отбоя бы не было. Но красоту ее суждено было увидеть Дмитрию Леонтьевичу. А вместе с красотой — и ум. Ум, надобно сказать, отменный: пытливый, гибкий, живой жизнью дышащий. И сам не заметил Дмитрий Леонтьевич, как стало ему занятно говорить с Ульяной. Как бывало с Натальей — обо всем… Да и походила она на нее: души у них обеих были добрыми, понимающими, любящими…       Странное волнение в груди Дмитрия Овцына возникало. Любил он Наталью… А Ульяна? Тоже ведь ему нравилась. Ой как нравилась! А она еще с первой встречи его полюбила.       И что за волнение такое? Совсем ему это было неясно, хотя он уж не юнцом безусым был, чтоб его в омут страстей, как в бурю морскую, с головой швыряло…       Уехал из усадьбы, все дела решив, Дмитрий Овцын. Уехал с мыслями смятенными. И, желая в них разобраться, отправился он прямо к Наталье.       Та, выслушав его с вниманием, улыбнулась мягко:       — Не сомневайтесь ни в чем, Дмитрий Леонтьевич. Женитесь, обретите счастье! А я молиться стану, чтоб у вас все было хорошо.       Слушал Дмитрий Наталью, слушал и понял, что приключилось с ним: любовь, о которой думал он, не исчезла, не разорвалась надвое. Превратилась она теперь в глубочайшее уважение и почтение. По-прежнему не мыслил он своей судьбы без Натальи, без бесед с ней, без ее понимания, но для земной жизни, живой жизни не были они схожи. Слишком сильна была верность Натальи мужу, слишком много провела она времени на холодной ссыльной стороне. Все чаще и чаще в речах ее стали появляться слова о том, что хочет она постричься в монахини. Говорила, дождется, как вырастет старший сын да обзаведется своей семьей, и уйдет она на вечное поселение с младшим сыном в обитель. Хотелось ее душе покоя, тишины. И тишина эта вдали от суеты, от забот мирских, станет ее наградой, как примет она монашеский постриг, за все, что пришлось испытать…

***

      В день венчания Дмитрия Леонтьевича, кроме прочих подарков, протянула Наталья Борисовна отважному моряку расшитый узорами платочек. Походил этот платочек на тот, что носила она в ссылке, когда лейтенант молодой приезжал в далекий сибирский городок и навещал ее с опальным семейством Долгоруких. С тех пор тот платочек Дмитрий Овцын хранил как величайшую память и драгоценность. Доставал иногда из сундука дубового, смотрел на него и рукой проводил по узорам, вышитым княгиней. И никому тот платочек не отдавал. Словно не отпускал от себя часть Натальи, хотя был судьбой своей доволен и счастлив в браке с красавицей-женой. У них уже и детки подрастали: сын Мишенька да дочь, тоже Натальюшка.       Однажды вновь захотелось Дмитрию взглянуть на платочек княгини Долгорукой. В минуту, когда он скучал по их разговорам, ибо виделись теперь они редко, брал Дмитрий Леонтьевич платочек в руки и глядел на него, вспоминая Наталью. Но дочурка его, малышка розовощекая, добралась до сундука, где лежал тот платочек, раньше Дмитрия Леонтьевича.       Увидев его, кинулась она к отцу, в дверях стоявшему, и стала просить:       — Позвольте мне, батюшка, надеть его! Позвольте! Красиво-то как!       Улыбнулся Дмитрий, в глазки дочери посмотрев:       — Надевай, моя красавица.       Пусть потешится дитя. Любят малышки, будто взрослые, наряжаться да выступать важно…       Накинула Натальюшка платок на плечики и павой ⁴ прошлась вдоль сундуков тяжелых. И умильно на отца взглянула, а тот вздрогнул невольно: как похожа была его Наташенька на Наталью Борисовну! И смотрела так же — с вниманием, с улыбкой.       — Батюшка, а можно ли мне этот платок на́шивать? Идет ведь он мне, — спросила Натальюшка, вышивку розовым пальчиком тронув.       И подумал Дмитрий Леонтьевич — пусть забирает. Наталья Борисовна (кто знает?), может, и вышивала этот платок для его дочери? Пусть носит Наташа. Ей он и вправду к лицу…       — Хочешь — бери, дочка, — отвечает Дмитрий Леонтьевич.       Обрадовалась малышка и, платочек на плечиках закрепив, побежала из комнаты просторной на залитый вешним солнцем двор — играть, красоваться.       Смотря ей вслед, мягко, по-детски, улыбнулся Дмитрий Леонтьевич. Как знать? Может, в этот миг он и отпустил от себя последние нити любовного чувства к Наталье Борисовне, оставив в сердце лишь теплые воспоминания от того, что было ранее? Может быть…