***
Двери, лавки длинные, свечи сальные да столы грубые… Сколько раз уж видел их Дмитрий Леонтьич! И собирались все местные березовцы тут, рядом с командой его, говоря о новостях последних. О войне, о столице северной, об императрице самодержавной. Да было о чем говорить! Рассказывали и о жизни в стылом и промерзлом их городишке. Здесь впервые и услышал Дмитрий Леонтьевич историю о судьбе милой сердцу княгини Натальи. Не побоялась она добровольно в ссылку за мужем с опальным его семейством уехать, не побоялась от рода своего отказаться, не испугалась тяжелой работы, жизни горькой да ледяных суровых ветров… Но тень ревности не набегала на отважное сердце молодого чернобрового лейтенанта. Лишь восхищение, восхищение да уважение поселилось в нем, и любовь вслед за ними. Любовь… Любовь пронзила его в тот миг, когда он впервые увидел Наталью. Он полюбил ее, даже с ней не заговорив. И после о своих чувствах ни словом с княгиней не обмолвился, ничего не сказывал… Да и к чему слова? Когда глаза твердят яснее всех взятых вместе любовных посланий?.. Он постоянно помнил о ней. Как говорила она с ним, как живо интересовалась открытиями, как разбиралась в географической науке… Обо всем беседовали они, всего касались. — Одна у меня печаль, — сказала как-то княгиня Наталья, — что нет у нас здесь никаких книг. И он пообещал ей привезти любые, какие она только захочет. А Наталья лишь смеялась да благодарила его… Но потекли вешние воды, река синяя сызнова засверкала под лучами солнечными, и настала пора экспедицию продолжать. Очень не хотелось тогда Дмитрию уплывать. Не хотел он оставлять городок с плохонькими домишками, нечищеными улицами да частоколом грубым, ставшим для него малым раем на земле… Наталья, провожая его, легонько всплакнула. Говорила, что жаль ей расставаться с таким добрым другом. И сердце Дмитрия сжималось, когда глядел он в ее очи прекрасные, когда смотрел на уста мягкие. Как сильно он ее любил! И как мучился, зная, что не полюбит его Наталья так же, ни за что мужу своему не изменит. Нрав у нее не такой… И вновь в душе лейтенанта молодого просыпалась буря: любил он, любил сильно, крепко, но не мог нарушить ее покоя признанием, не мог сказать ей о таком. Хотя Наталья-то давно все поняла… — Ну чего? Повидал наш командир свою милую, э? Мужнюю жену? Словно от сна очнулся лейтенант Овцын. Прелестное лицо Натальи испарилось, и увидел он за столом впереди себя красного от выпитой бражки матроса. Ухмылялся он щербатым ртом, точками-глазками на лейтенанта поглядывая. — А ну, повтори! Чего сказал?! Вскочил Дмитрий с места и за шпагу, на тонком поясе висевшую, ухватился. Выпивоха от страха кружку уронил и жалобно на командира взглянул: не бей!.. — Что ты! Что ты, Дмитрий Леонтьич! Пьян наш Егорка, не ведает, чего несет! Уж прости ты его за это дело! — принялись уговаривать командира своего другие матросы. Сунул со злостью Дмитрий шпагу обратно, схватил у двери шапку, тулуп и, у выхода обернувшись, крикнул: — Завтра же отплываем! Зимовать нынче в другом месте станем! Бежал он из того места как оголтелый. Не хотел он отплывать! Ох как не хотел! Но честь и покой Натальи дороже всего для него были. А ну как начнут пьянчуги местные по городку слухи позорные разносить? И до императрицы дойдет, а она и так семейство Долгоруких не любит ужасно. Уж лучше сейчас он отплывет, чтоб Наталью не подводить да душу себе не рвать…***
Затягивались канаты, пахло в воздухе смолой да холодом. Собирался молодой командир, приказания подчиненным отдавал, а у самого сердце рвалось и билось. Кто знает, когда он еще увидит свою милую? Когда голос ее услышит? Когда в глаза ее нежные посмотрит? Однако пора уж отплывать. Готово судно, сидят матросы в нем, ждут приказа отправляться. Но что-то медлит их отважный командир. Смотрит на дорогу, в городок ведущую. Смотрит, не покажется ли впереди фигурка тонкая, в тулупчик зябко завернувшаяся, не помашет ли рукой? Обещала она прийти. Обещала проводить его, как год назад. И вот вдали кажется кто-то. Скоренько ножки быстрые бегут к берегу, развевается за спиной платок, косы длинные по плечам рассыпаются. Идет Дмитрий навстречу с улыбкой. И вот приблизилась она. Но не Наталья это, а порушенная царская невеста — Катерина! Нахмурился лейтенант. Подбежала к нему княжна, а у самой слезы по щекам градом бегут. И, позабыв гордость свою, разрыдалась в голос: — Не уезжай, Митенька! Не уезжай! Люб ты мне! Люб! Останься с нами хоть на денечек! Что я хорошего в своей жизни видела? Насильно меня замуж родичи хотели отдать, а как император, жених мой, скончался, так в ссылку сразу и уехала! Ни за что страдаю! Одна у меня отрада — ты!.. Жаль стало лейтенанту девицы. Печально было смотреть на красоту, слезы льющую. Взял он ее руки в свои, сжал их легонько. Катерина слезинки осушила, посмотрела на милого с трепетом, боясь даже малейшее движение его пропустить. Жадно смотрела, слушала, что скажет? — Не плачьте, Катерина Алексеевна. Ссылка ваша, бог даст, не вечна будет. А вы уж не взыщите: не люблю я вас. Нет в моем сердце для вас места. Побледнела Катька. Руки холодные опустила и повернулась, дрожа, спиной к лейтенанту. Мгновение стояла… и, с места сорвавшись, побежала назад в городок. Ни разу по пути не оглянулась. Вздохнул лейтенант, повернулся да к команде направился. И вдруг за спиной голос: «Дмитрий Леонтьевич!» Она! — Простите, не сумела я раньше прийти, — мягко проговорила Наталья Борисовна, с лейтенантом поравнявшись. И, как прежде, на губах ее улыбка. А на плечах платок самотканый синий, вышитый по краям цветами красными, под низ тулупчика овчинного накинутый. — Жаль, что вы уезжаете так скоро. Хотела бы я, чтоб вы остались… Увы, так нечасто нынче встречаешь доброго друга. — Не печальтесь, Наталья Борисовна! Я непременно еще к вам приеду. Я обязательно еще навещу вас! — с горячностью проговорил чернобровый красавец-лейтенант. — Дай-то бог… Счастливого пути вам, Дмитрий Леонтьевич. Улыбнувшись дружелюбно, протянула княгиня Долгорукая ему свою маленькую руку… и тут же обжег ее горячий поцелуй молодого лейтенанта. Сжал он ее крепко да в глаза Наталье посмотрел так, что она невольно взгляд отвела и руку поцелованную за спину убрала. Будто девица юная, зарделась она цветом розовым… Сел лейтенант в дубель-шлюпку, и понесла она его все дальше и дальше от Березова… А на берегу все еще стояла маленькая княгиня Долгорукая, вслед ему глядя. И вдруг показалось Дмитрию, что разлука их дольше года продлится… Вскинулся лейтенант Овцын и крикнул: — Наталья Борисовна! Я вернусь к вам! Слышите? У меня никого, никого, кроме вас, нет! Я хочу, чтоб знали вы!.. Услышала ли княгиня его слова? Донес ли до ее ушей сибирский ветер обещание лейтенанта? То никому не ведомо…***
Бежало время, как речка горная — быстро, стремительно, бурно. Не одна зима сковала ледяными руками синие морские воды с тех пор, как Дмитрий Леонтьевич княгиню Долгорукую видел, не одна весна цветастым хороводом пронеслась, не одно лето, не одна осень… Но вот снова стылый сибирский городишко показался, и снова лейтенант доблестный, пользу немалую в экспедиции родине принесший, напряженно вперед глядит. Как Наталья? Как сынишка ее? Подрос, верно, уже… Улочки те же, повороты прежние, а что-то не так… Идет Дмитрий Овцын по городишку, и чует его сердце, что изменилось здесь многое. И ой как сильно изменилось! Вот и домик их, да что-то не слышно голосов знакомых. Что такое? И взволновалось сердце отважное… Лишь через несколько дней удалось узнать ему, что произошло. Ивана Долгорукого, местные сказывали, казнили за измену государственную, Катерину ко двору императорскому вернули, сестер ее по монастырям развезли, а княгиня Наталья с сыном старшим Михаилом да младшим Дмитрием вернулась из ссылки и поселилась в пожалованном ей селе — Старом Никольском. Обрадовался командир, что жива его милая и здорова. Будто камень огромный с души свалился… И зажглась в ней искорка надежды: если не забыла его Наталья за это время, может, ответит она ему взаимностью на привязанность сердечную? Но допрежь всего — столица северная. Рвались паруса нещадно на ветру, резал нос корабельный воду темную, оставались позади города да селения. Вот и столица с дворцами великолепными, с садами зелеными и величием царственным. И, отчет об экспедиции представив, вышел с позволения государыни новой, Елизаветы Петровны, Дмитрий Леонтьевич в отставку. Помчали его тогда легкие кони к княгине Наталье Борисовне — к милой долгожданной! Домики милые, поля просторные, луга… Красота! Но где же дом его возлюбленной? Спрашивал Дмитрий Леонтьевич о княгине, и отвечали ему: «Прямо, прямо. Видите, барин, дом с мезонином? Там и проживает княгиня Наталья Борисовна». Бежит, поднимается к дому, и вот уж он у крыльца. Распахивается дверь, выходит к нему навстречу женщина в платье пышном, с косами тяжелыми да станом стройным. И вскрикивает, ладонь к устам прижав: «Это вы!» И — понеслись разговоры. Сколь много их было! И, как прежде, обо всем на свете. Рассказала княгиня о своем житье, о том, что сына своего старшего в Семеновский лейб-гвардии полк ³ устроила, а младший из-за болезни душевной при ней остается. Расспрашивала друга своего старинного о его плаваниях, а он, былые времена вспомнив, все говорил ей, говорил, говорил… Смотрела на него Наталья, улыбаясь. И не замечал Дмитрий Леонтьевич, красавец чернобровый, что опутывают уж нити серебристые косы ее густые, что морщинки мелкие в уголках глаз прекрасных появляются, и печальная улыбка теперь на устах ее царит. Видел он прежнюю Наталью — молоденькую, тонкую, кроткую…***
Часто навещал теперь Дмитрий Овцын княгиню. Продолжали они видеться, беседовать, о прочитанных книгах говорить да прошедшие времена вспоминать. И в одной из бесед признался Дмитрий Леонтьевич с юношеской горячностью, руку княгини милой сжимая, в любви ей и женой его предложил стать. Но, мягко руку его отстранив, отказала Наталья. — Слишком время все изменило, Дмитрий Леонтьевич, — качая красивой головой, отвечала княгиня. — И, как говорила я ранее, нрав у меня не такой, чтоб любить сегодня одного, а завтра другого. Был у меня муж, Богом данный, единственный, любимый, а теперь нет его… Да и вам о семье думать надобно. Найдите красавицу по сердцу и будьте счастливы. А меня, как знакомую вашу старинную, не забывайте. — Разве возможно вас забыть? — с грустью улыбался Дмитрий Леонтьевич. — Никак невозможно…***
Потеряв надежду на взаимность от княгини, зарыл глубоко в сердце Дмитрий Овцын свои любовные чувства. Старался не думать о них. И получалось у него. Или казалось ему, что получалось? Но нет-нет да и вспыхнет в груди его этот огонек при взгляде на Наталью Борисовну… И время шло, а любовь не уходила. И ни одна красавица не пленяла отважного сердца. Но поехал как-то раз по делам Дмитрий Леонтьевич в свою усадьбу Чегловку. Дела надолго его задержали. И, чтоб время веселее скоротать, позвал он в гости всех соседей. Приехал знакомый его помещик Карцев с дочерью Ульяной. Красивая девица! Жила бы она в столице северной — от женихов и воздыхателей отбоя бы не было. Но красоту ее суждено было увидеть Дмитрию Леонтьевичу. А вместе с красотой — и ум. Ум, надобно сказать, отменный: пытливый, гибкий, живой жизнью дышащий. И сам не заметил Дмитрий Леонтьевич, как стало ему занятно говорить с Ульяной. Как бывало с Натальей — обо всем… Да и походила она на нее: души у них обеих были добрыми, понимающими, любящими… Странное волнение в груди Дмитрия Овцына возникало. Любил он Наталью… А Ульяна? Тоже ведь ему нравилась. Ой как нравилась! А она еще с первой встречи его полюбила. И что за волнение такое? Совсем ему это было неясно, хотя он уж не юнцом безусым был, чтоб его в омут страстей, как в бурю морскую, с головой швыряло… Уехал из усадьбы, все дела решив, Дмитрий Овцын. Уехал с мыслями смятенными. И, желая в них разобраться, отправился он прямо к Наталье. Та, выслушав его с вниманием, улыбнулась мягко: — Не сомневайтесь ни в чем, Дмитрий Леонтьевич. Женитесь, обретите счастье! А я молиться стану, чтоб у вас все было хорошо. Слушал Дмитрий Наталью, слушал и понял, что приключилось с ним: любовь, о которой думал он, не исчезла, не разорвалась надвое. Превратилась она теперь в глубочайшее уважение и почтение. По-прежнему не мыслил он своей судьбы без Натальи, без бесед с ней, без ее понимания, но для земной жизни, живой жизни не были они схожи. Слишком сильна была верность Натальи мужу, слишком много провела она времени на холодной ссыльной стороне. Все чаще и чаще в речах ее стали появляться слова о том, что хочет она постричься в монахини. Говорила, дождется, как вырастет старший сын да обзаведется своей семьей, и уйдет она на вечное поселение в обитель. Хотелось ее душе покоя, тишины. И тишина эта вдали от суеты, от забот мирских, станет ее наградой, как примет она монашеский постриг, за все, что пришлось испытать…***
В день венчания Дмитрия Леонтьевича, кроме прочих подарков, протянула Наталья Борисовна отважному моряку расшитый узорами платочек. Походил этот платочек на тот, что носила она в ссылке, когда лейтенант молодой приезжал в далекий сибирский городок и навещал ее с опальным семейством Долгоруких. С тех пор тот платочек Дмитрий Овцын хранил как величайшую память и драгоценность. Доставал иногда из сундука дубового, смотрел на него и рукой проводил по узорам, вышитым княгиней. И никому тот платочек не отдавал. Словно не отпускал от себя часть Натальи, хотя был судьбой своей доволен и счастлив в браке с красавицей-женой. У них уже и детки подрастали: сын Мишенька да дочь, тоже Натальюшка. Однажды вновь захотелось Дмитрию взглянуть на платочек княгини Долгорукой. В минуту, когда он скучал по их разговорам, ибо виделись теперь они редко, брал Дмитрий Леонтьевич платочек в руки и глядел на него, вспоминая Наталью. Но дочурка его, малышка розовощекая, добралась до сундука, где лежал тот платочек, раньше Дмитрия Леонтьевича. Увидев его, кинулась она к отцу, в дверях стоявшему, и стала просить: — Позвольте мне, батюшка, надеть его! Позвольте! Красиво-то как! Улыбнулся Дмитрий, в глазки дочери посмотрев: — Надевай, моя красавица. Пусть потешится дитя. Любят малышки, будто взрослые, наряжаться да выступать важно… Накинула Натальюшка платок на плечики и павой ⁴ прошлась вдоль сундуков тяжелых. И умильно на отца взглянула, а тот вздрогнул невольно: как похожа была его Наташенька на Наталью Борисовну! И смотрела так же — с вниманием, с улыбкой. — Батюшка, а можно ли мне этот платок на́шивать? Идет ведь он мне, — спросила Натальюшка, вышивку розовым пальчиком тронув. И подумал Дмитрий Леонтьевич — пусть забирает. Наталья Борисовна (кто знает?), может, и вышивала этот платок для его дочери? Пусть носит Наташа. Ей он и вправду к лицу… — Хочешь — бери, дочка, — отвечает Дмитрий Леонтьевич. Обрадовалась малышка и, платочек на плечиках закрепив, побежала из комнаты просторной на залитый вешним солнцем двор — играть, красоваться. Смотря ей вслед, мягко, по-детски, улыбнулся Дмитрий Леонтьевич. Как знать? Может, в этот миг он и отпустил от себя последние нити любовного чувства к Наталье Борисовне, оставив в сердце лишь теплые воспоминания от того, что было ранее? Может быть…