Грани осени

Осенью Илаю всегда становилось хуже. Стоило деревьям начать облетать, а небу - нахмурится тучами, как кошмары возвращались к нему с новой силой, а желание сбежать становилось почти невыносимым. Илай был благодарен Юнии, что она никогда не спрашивала. Даже если видела мешки под глазами и сбитые костяшки пальцев. Даже если просыпалась посреди ночи, разбуженная его криками. Даже если заставала его рано утром на кухне, вцепившегося в кружку чая и невидяще уставившегося в пустоту. И, одновременно, он почти ненавидел её. За это нежелание вмешиваться и стену между ними, хотя иногда казалось, что она понимала его настолько хорошо, что могла читать мысли. Вскрыть череп и, разворотив рёбра, добраться до души. Заглянуть настолько глубоко, как не решался он сам. В особенно тяжёлые осенние ночи Илай почти мечтал об этом и готов был умолять, стоя на коленях. Но потом вспоминал улыбку Юнии, появляющуюся в самые неприятные моменты - тонкую, холодную и злорадную. И молчал, до крови прокусывая губы и впиваясь ногтями в ладони. Иногда Илаю казалось, что он всё это заслужил. И кошмары, и сводящие с ума желания, и эту улыбку. За это он ненавидел Юнию и осень особенно сильно - вместе, словно они были неразрывно связаны. Он с трудом удерживался от мыслей о том, как просто было бы открыть дверь в чужую комнату, положить руки на тонкую шею и… А потом снова просыпался от тяжёлого сна, хватаясь за уже зажившую рану в боку и пытаясь удержать ускользающие воспоминания - волосы, глаза, обещание… И не мог почувствовать ничего, кроме облегчения, от осознания того, что в соседней комнате есть кто-то живой. Реальный, дышащий, знакомый. В эти мгновения Илай почти любил их обеих: Юнию - за то, что она рядом, а осень - за то, что не даёт ему вспомнить до конца. Но ни одно бегство не могло длится. И мысль о том, как всё это закончить, конечно же, пришла к Илаю именно в начале осени.