***
Спустя минут десять-пятнадцать полного молчания, в котором отчетливо слышался хруст сухих веток, угнетающее завывание холодного ветра и тяжелое дыхание Сергея, Паша заговорил вновь: — Куда мы идем хоть? — Ко мне домой, — послышался короткий ответ рядом идущего Костенко. Паша нахмурился. — Разве это неопасно? Вдруг в этот момент ты будешь там? — Нет, я буду носиться весь вечер, вплоть до ночи, по всей Припяти в поисках шестерых подростков, которые чудом сбежали из камер. — Но мы не… — Костенко кинул на Пашу предупреждающий взгляд, говорящий заткнуться пока не поздно, но Вершинин всё равно продолжил гнуть свою линию. — Мы не сбежали. Ты всё неправильно понял. Прибор перенёс нас обратно сюда. — Замолчи. Сейчас не время для разговоров. Потом будешь оправдываться, — холодно отрезал Сергей. Паша хотел было возразить, но понял, что с разговорами лучше повременить: от злого Сергея он ничего не добьётся.***
Два человека остановились перед многоэтажным домом, который зловещей стеной нависал над ними. Старый. Грязный. Неживой. Потрепанный временем и аномалиями Зоны. Впрочем, ничем не отличающийся от ряда других домов покинутой Припяти. По спине Паши пробежал неприятный холодок. То ли от тревожного предчувствия чего-то плохого, то ли от устрашающей атмосферы в целом. Парень резко мотнул головой, избавляясь от дурных мыслей. — Пора идти, нечего здесь торчать, — сказал Паша и посмотрел на Костенко. Взгляд мужчины был направлен словно в никуда. Он никак не отреагировал на слова Вершинина. Так и стоял, не двинувшись с места. Будто прирос к земле. Парень начал переживать за Сергея, но его паника не продлилась долго, ведь мужчина резко дёрнулся и, проморгавшись, посмотрел на Пашу. Костенко будто проснулся ото сна, снова ожил. — Да, пошли… Что-то мы задержались здесь… — Сергей пошёл вперед, никак не комментируя произошедшее, а Паша решил не лезть к нему с расспросами. Они поднялись по грязной старой лестнице на нужный этаж и встали около обшарпанной двери. Костенко открыл её ключами и зашёл внутрь, придерживая дверь для Павла. В коридоре квартиры было темно. Паша, не задерживаясь, проследовал за Сергеем в другую комнату. Это была гостиная, в которую пробивался сквозь плотные шторы слабый лунный свет. Из-за неяркого освещения почти ничего не было видно. Лишь очертания большого дивана, ряд стульев, стоящих по левую сторону, рядом стол и большой сервант. — Так, будем перемещаться, — заявил Костенко. Он встал рядом с Пашей и, достав прибор из сумки, включил его. Через несколько секунду на небольшом экране высветилась надпись «перемещение возможно», и в тот же миг Паша почувствовал знакомый дискомфорт. Резкий толчок. Голова сильно закружилась, к горлу подступила тошнота — типичные последствия перемещения во времени. Паша был полностью дезориентированным. Боковым зрением он увидел Сергея, который, быстро оправившись, включил свет в комнате. Мужчина обратил внимание на Пашу. — Эй, пацан, ты выглядишь не очень здоровым. Присядь, — Костенко несильно сжал Пашино плечо и усадил парня на мягкий диван. — Всё нормально, мне уже лучше. — Ага, я вижу, что все нормально, — скептично сказал Костенко. Его взгляд показался Паше обеспокоенным и озадаченным, будто он действительно переживал за парня. Нет, это бред какой-то. Вершинину показалось. Неужто Сергею было какое-то дело до него? Да, точно бред. — Так, сейчас… — мужчина кинул быстрый взгляд на часы, висящие в углу комнаты, — полдесятого вечера. У нас есть четыре часа до взрыва станции. Когда нас выкинет обратно? — Примерно через столько же. Плюс-минус час. Костенко удовлетворённо кивнул. Немного помолчав, он задал неожиданный вопрос: — Ты есть хочешь? — Да, — немного заторможенно ответил Паша. Он опешил от тона, которым Костенко обратился к нему. Такой будничный, непринужденный. Будто он каждый день спрашивает парня не голоден ли тот. А ведь не так давно мужчина направлял на него автомат. — Тогда подожди, я сейчас. Костенко скрылся на кухне, а Паша остался сидеть в одиночестве. Парень слышал, как Сергей открыл холодильник, закрыл его, проверил шкафчики и ящички; услышал тихий смешок и «вечно у меня холодильник пуст», улыбнувшись на забывчивость мужчины в бытовых делах. Паша решил осмотреть комнату. Теперь она освещена мягким желтым светом, из-за чего в глаза бросались детали, которые раньше он не смог увидеть. Взгляд сразу упал на большой сервант со множеством шкафчиков, а за его стеклянными дверцами стоял сервиз, который во времена СССР доставался исключительно по праздникам. На нижней полке находился небольшой пузатый телевизор. Ещё Паша заметил маленький портрет Есенина. «Костенко увлекается поэзией? Надо будет как-нибудь спросить его об этом» — подумал Павел. Далее взгляд зацепился за большой плакат Высоцкого и проигрыватель, рядом с которым стояла коробка с пластинками. Вершинину безумно хотелось узнать, какую музыку Костенко предпочитает слушать. Да и чем он вообще любил заниматься в свободное время. Из мыслей Пашу выдернул Сергей, который, спустя минут пятнадцать, бесшумно зашёл в гостиную, неся в руках две кружки с горячим чаем. — Сейчас бутерброды принесу. Мужчина поставил кружки на стол и снова пошёл на кухню. Паша тепло улыбнулся. Какой же Костенко странный человек. То автомат направляет, то бутерброды с чаем готовит. Но такой Сергей, домашний и уютный, нравится ему намного сильнее: доверия вызывает больше что ли. Костенко вернулся с тарелкой, поставив её возле кружек. — Бери. Паша подошёл к столу и, замявшись, неуверенно взял чай и один бутерброд с колбасой, после чего сел обратно на диван. Сергей внимательно следил за парнем и сразу заметил его нерешительность, которая слегка позабавила мужчину. — Что, не доверяешь? Думаешь, что я туда что-то подсыпал? — ехидно спросил Костенко с озорной ухмылкой на губах. Паша вытаращил на него удивлённые глаза, уже отпив из кружки. — Нет, я ни о чем таком не думал. Просто я не понимаю твоих действий. Ты, вроде, убить меня хотел недавно, а сейчас, вот, едой угощаешь, — сказал Паша, подняв надкушенный бутерброд, как бы подтверждая свои слова. Костенко на это ничего не ответил. Лишь смерил очередным нечитаемым взглядом и тоже принялся за еду. На некоторое время в квартире воцарилась полнейшая тишина, не считая постоянного тиканья часов. Не выдержав, Вершинин задал давно мучающий его вопрос: — Ты действительно готов был застрелить меня и моих друзей? Костенко вновь посмотрел на него. Взгляд был задумчивым. — Нет. Тебя точно не убил бы. Да и друзей твоих тоже вряд ли, — честно ответил мужчина. По-другому он не мог. Не в его принципах врать людям. Внутри парня разлилось приятное тепло. Его сердце трепетно сжалось от нахлынувшей радости. Всё же Костенко действительно не гад. Он не собирался хладнокровно лишать их жизни ради какого-то прибора, даже если тот был сильно ему нужен. И уточнение «тебя точно не убил бы» заставило Пашу почувствовать себя нужным и важным Сергею. Но напрашивался вопрос: почему Костенко так сильно выделял парня из всей группы подростков? — Откуда ты вообще знал, где мы находимся? И что у нас есть машина времени? — Так ты ведь сам говорил мне, на допросе, что у вас есть прибор, перемещающий во времени. Я тогда, конечно, не поверил. Подумал, что вы обычные диверсанты. Но после распада СССР, и того, что творилось дальше мне пришлось поверить вашим небылицам, ведь они оказались правдой. Паша кивнул. Ну наконец-то они хоть в чём-то разобрались, и хоть где-то Костенко ему поверил. Вершинин, пребывая в своих мыслях, дожевал последний кусок бутерброда, запил его чаем и передал Сергею пустую кружку. Тот поставил её на стол рядом со своей. — Ладно, с этим разобрались. Но всё же, как ты нас выследил? — с интересом спросил Паша. Костенко ответил не сразу. Стоял, смотря в стену, и напряженно думал о том, нужно ли говорить Паше об этом. Он ведь явно испугается, когда узнает, что всю жизнь за ним следил взрослый мужик. В очередной раз за этот день Костенко тяжело вздохнул и, обратив внимание на Пашу, спросил: — Ты точно хочешь знать правду? Тебе она может не понравиться. Да, да, чёрт возьми, Вершинин очень сильно хочет знать об этом. Он хочет понять Костенко, узнать как мужчина жил всё это время, быть ближе к нему, знать его секреты и его темное прошлое. Всё, что касалось Сергея, интересовало Пашу. Такая одержимость одним человеком чертовски пугает, но парень ничего не может поделать со своими странными чувствами, которые он испытывает к Костенко. Причём уже давно. Ещё у бочки с квасом. Поэтому, даже не задумываясь над последствиями, Паша уверенно выдал: — Да, я хочу знать всё. Костенко немного помедлил, собираясь с мыслями, не зная с чего начать рассказ. — Правда в том, Паша, что я следил за тобой ещё с твоего рождения, — начал говорить мужчина. Он сразу же заметил округлившиеся глаза Паши. Но, на удивление, в них не было испуга, чего ожидал увидеть Костенко. Только шок, быстро сменившийся чистой заинтересованностью. — Освободившись из тюрьмы, (на этом моменте Павел хотел задать очередной вопрос, но Костенко взглядом заставил его рот моментально захлопнуться. Ну ничего, он спросит потом.) я ещё несколько лет ждал твоего рождения. Предугадывая поток вопросов, сразу скажу, что я успел отфотографировать ваши паспорта, включенный мобильник твоего друга и… — Вот как ты узнал дату! — не выдержав, воскликнул Паша. — Да. Я тогда так голову ломал над этими паспортами и остальными вещами, сколько времени я… Я понять не мог… — мужчина развел руками, показывая своё замешательство. — Но первое, что меня стукнуло — развал Союза, паспорта такие, как у вас, ну и мобильники. Потом я понял, что вы только родиться должны. Я, кстати, был в день твоего рождения около роддома. Видел тебя. — Ого, ты прям как сталкер, — удивлённо сказал Паша, до сих пор пребывая в стадии шока. Сергей нервно хмыкнул. Было бы смешно, если б не было так грустно, как говорится. Мужчина собрал грязную посуду, отнёс её на кухню и, вернувшись обратно в комнату, тяжело опустился на диван рядом с Пашей и откинул голову на спинку дивана, прикрыв глаза. Вершинин украдкой, пока на него никто не смотрел, с интересом стал разглядывать Костенко. Первое, что бросается в глаза — налысо выбритая голова. Теперь у Сергея нет тех рыжевато-пшеничных волос, в прядях которых, в ясную и светлую погоду, прятались блики апрельского солнца. Меж бровями у мужчины залегла глубокая складка, а под глазами темные синяки — следствие бессонных ночей и постоянных нервов из-за тяжелой работы и присмотра за Пашей. Губы сухие, почти бесцветные. Взгляд Вершинина заинтересованно опустился ниже, на тело. Рельефное, подкачанное. Это хорошо видно сквозь обтягивающую чёрную водолазку, которая безумно идёт Костенко. Плечи широкие, руки сильные, грудь явно твёрдая, бёдра мощные — всё это доказывает то, что Костенко следит за собой, всегда занимается спортом и постоянно держит себя в форме. Паше это нравится. Ему вообще Костенко симпатизирует. Непонятно только, какого рода эта симпатия, но парень не может её отрицать. Ему нравится находиться рядом с Сергеем, разговаривать с ним, рассказывать что-то мужчине, слушать его самого и просто сидеть с ним вот так, в тишине, неважно где, главное — с ним. У Паши закрадывается сомнение, что его чувства могут быть влюбленностью. Но такого не может быть, ведь он — парень, а Сергей — взрослый мужчина с тяжелой, опасной работой, с тёмным прошлым, который, на минуточку, вырос в СССР по строгим законам и правилам, не приемлющих отношения такого рода между людьми одного пола. Поэтому такие чувства тут ни к чему, у Паши просто шансов нет. А может… — Знаешь, — неожиданно начал Костенко, посмотрев на Павла. Парень дёрнулся, смущённо отводя взгляд и мигом отгоняя непрошенные мысли. Мужчина либо сделал вид, что не видел оценивающего взгляда на себе, либо правда ничего не заметил, — я так рад вернуться обратно сюда, к себе домой. Я практически каждый день, перед сном, думал о Припяти, о своей квартире, работе — обо всём, чего так неожиданно и глупо лишился из-за кучки желторотых подростков, возомнивших из себя чёрт знает кого. Внутри Паши всё похолодело от резкой смены настроения собеседника, от его отстранённого, чужого, почти злого тона. Вершинин пока не до конца понимал причин этих негативных эмоций и обид Костенко на него и ребят. Но Паша хотел в этом разобраться, чтобы прояснить ситуацию. Поэтому он неуверенно спросил: — Почему ты винишь нас в этом? Что произошло тогда? — Ещё до вашего исчезновения я позвонил начальству и доложил о планируемой диверсии на АЭС. Я тогда сказал, что задержал преступников, то есть вас, но вы исчезли из камер, будто испарились в воздухе. Но я знал, что вы сумели сбежать: вам кто-то помог. Поэтому я… — Я же говорил тебе — нас перенесло обратно. Я даже и не думал, что всё так выйдет, — раздраженно перебил Сергея Паша. Его начинала бесить твердолобость и непробиваемая уверенность Костенко в тех вопросах, в которых он был не прав. Практически невозможно что-либо доказать или переубедить его. — Да сейчас это уже не важно! — вспылил Сергей, нервно взмахивая рукой. — Главное то, что меня обвинили в произошедшем — в диверсии на АЭС. Измена Родине. За такое расстреливают, но, благо, за былые заслуги меня сослали в тюрьму. Я был тогда зол и напуган. Мне было страшно: я боялся за свою судьбу, за карьеру, за свой город, за то, что никогда туда не вернусь. И мне было до жути обидно, что Родина, за которую я готов был умереть, так жестоко отвергла и предала меня! Костенко резко замолчал, переводя дух. Он был взвинчен и зол. Под скулами двигались желваки, руки судорожно сжимались и разжимались. Он не мог отпустить прошлое и всё забыть: слишком сильно это разрушило его жизнь. Сергей глубоко вдохнул, закрыл глаза на несколько секунд, а после вперил в Пашу тяжелый темный взгляд. — Я гнил в той долбанной камере, изо дня в день продумывал сотню способов расправ над вами. Мне тогда хотелось, чтоб вы прочувствовали всю боль, которую испытал я, чтоб вы тоже лишились всего. Но, как видишь, ничего не вышло, — Костенко невесело ухмыльнулся и, встав, подошёл к окну, рассматривая ночную спокойную и до боли родную Припять. Паша внимательно следил за мужчиной. Внутри клокотал страх и… грусть, раскаяние. За произошедшее, за сломленную жизнь человека, который этого не заслуживал. Только сейчас Павел заметил, насколько сильно изменился Костенко. Этот Сергей — заброшенная Припять. Такой же сломленный, разбитый, искалеченный, пустой. Он — оболочка, призрак того, что было когда-то. Всего лишь извращенный отголосок прошлого. Нет больше доброй смешинки в глазах, нет озорной, снисходительной улыбки, нет апрельского солнца, запутавшегося в рыжих прядях. Остался только пустой взгляд, грустное выражение лица и тело, покрытое бесчисленными шрамами. От того Сергея — нет, Серёжи — пахло квасом и весной; от этого — порохом и кровью. Будто два разных человека, впихнутых в одно тело, но на самом деле — искривлённое отражение в кривом зеркале правды. И с этим надо смириться, это надо принять. Нужно понять этого Костенко. И Паша попытается это сделать, чтобы исправить свои ошибки, которые привели ко всему этому. Собравшись с мыслями, Вершинин спросил: — Почему ты… отказался от своих первоначальных планов? Послышался смешок. Сергей покачал головой, всё ещё улыбаясь. Как-то разбито и вымученно. Паша не видел выражения лица мужчины, но чувствовал его настроение. Костенко повернулся к нему, всё так же стоя возле окна. Он смотрел словно сквозь Пашу, пребывая где-то в своих мыслях далеко отсюда. И когда он заговорил, его хриплый голос прорезал неуютную тишину: — Я практически каждый день, с момента твоего рождения, следил за тобой, присматривал. Тогда мною двигало лишь желание достигнуть своих целей: забрать у вас прибор и изменить свою жизнь. А для этого мне нужно было, чтоб ты с друзьями успешно доехал в Чернобыль. Но… — Костенко замялся. Ему было тяжело выворачивать свою потрёпанную душу перед кем-то. Особенно, если этим «кем-то» был Паша. Парень, который изменил его жизнь, и непонятно, в какую сторону: то ли в хорошую, то ли в плохую. — В общем, пока я следил за тобой, моё отношение к тебе менялось. Постепенно, но уверенно. Я видел как ты рос, как ты начал ходить, говорить. Присматривал на детских площадках, незаметно провожал до школы. Я знал чем ты занимался, что тебе нравилось, чего ты боялся. Я, блять, носился с тобой, как мамашка ненормальная. И чем больше я следил, тем меньше у меня было желание прикончить тебя. Я привязался к тебе, пацан. Мои чувства менялись по мере того, как ты рос, а теперь они стали совершенно… странными. — Это какими? Объясни… — поражённо выдохнул Паша, не в силах сказать сейчас что-то более умное. В голове был кавардак из мыслей и эмоций. Его немного пугала и настораживала одержимость мужчины им, но с другой стороны это своеобразное внимание льстило. И больше всего в сознание въелось «…а теперь они стали совершенно… странными». Это вселило надежду на взаимность. Для себя Павел уже всё решил. Поставил диагноз: влюбленность во взрослого мужчину. Поэтому сейчас всё зависит только от Сергея. — Объяснить? — задумчиво протянул Костенко и, оттолкнувшись от подоконника, стремительно сократил расстояние между ним и парнем. Паша напрягся, когда Сергей упёрся одной рукой в спинку дивана и наклонился слишком близко к его лицу. Это было невыносимо. Костенко издевался, нарочно тянул время и изводил Вершинина. — Я могу объяснить, в деталях. Но вряд ли тебе это понравится, Пашенька. — С чего ты это решил? — тихо, с вызовом в голосе, спросил Паша. Горячее дыхание мужчины сводило с ума, как и его губы, которые были непозволительно близко к лицу Вершинина. А ещё это «Пашенька», сказанное обманчиво сладко и нежно, заставило внутри у парня всё бурлить, кипеть, как проснувшийся вулкан неизведанных чувств. Ох, Сергей, что же ты творишь? Костенко ухмыльнулся. Пошло и горячо. Взгляд у мужчины был тёмный, огонёк в глазах нездоровый и грозился перерасти в неуёмное пламя. Он видел, как парень пытался всеми силами не смотреть на его губы, как на его щеках расцветал румянец, а грудь судорожно вздымалась от волнения и — Сергей не сомневался — предвкушения. Это веселит и заводит, подстёгивает на опрометчивые поступки. Но ведь не только Сергей желает этого. Мужчина резко поддался вперед, не давая Паше времени и возможности на отступление, прижался к губам — мягким и желанным. Он слишком долго этого ждал, и вот, наконец, добрался. Сергей смял юношеские губы, жадно покусывая их и зализывая горячим языком. Паша сдался под этим неистовым напором, с радостью передал инициативу Костенко, дал ему полное право делать с собой что угодно. Лишь бы не останавливался. Парень открыл рот, пропуская юркий язык, который тут же сплёлся с его собственным. Сергей опустил левую руку на спину Паши, придвинул ближе, почти вжимая в своё крепкое разгорячённое тело, другой же рукой всё так же опирался на диван. Вершинин цепко сжал плечи мужчины, ухватился за них, словно боялся отпустить. Он стонал в поцелуй, млел от непоколебимой власти Сергея над ним. Паша в последний раз провёл языком по влажным губам и разорвал поцелуй, чтобы сделать глоток воздуха. Костенко недовольно промычал, но тоже отстранился. Он внимательно смотрел на Павла — растрёпанного, покрасневшего, тяжело дышащего, смущённого и безумно довольного. Парень выглядел так, будто его сейчас хорошенько отымели. Вершинин никак не мог успокоиться. Внутри словно фейерверк взорвался. Он не мог поверить в произошедшее, но Сергей, стоящий совсем рядом, был тому доказательство. Паше было мало — хотелось ещё, до дрожи в коленях. Он желал зайти дальше, почувствовать больше, ощутить ярче. Парень опустил руки на спину Костенко, мазанул влажными губами по скуле и хрипло прошептал в ухо: — Я хочу большего, Сергей… Мужчина улыбнулся, как и тогда, в восемьдесят шестом. Той солнечной и мягкой улыбкой. Внутри Паши что-то оборвалось. Сергей невесомо поцеловал его скулы, нос, губы, спустился к шее, но дальше не заходил. Паша немного расстроился, и Костенко сразу это почувствовал. — Паш, я тоже этого хочу, но сейчас не время. Нам ведь ещё аварию предотвращать, не забыл? Вершинин недовольно, но утвердительно промычал в ответ. Костенко утешающе погладил его по спине, коротко прижался к губам, а после, пересилив себя, отстранился от парня. Он поправил водолазку, стряхнул невидимые пылинки и уселся рядом с Пашей. Теперь уже намного ближе, так, что их плечи и бёдра плотно соприкасались друг с другом. — Ладно, раз уж зашёл такой разговор, то как мы будем спасать станцию? — спросил Паша, попутно пытаясь привести свои волосы и одежду в порядок. Как и мысли, очевидно. — Мы выстрелим в четвёртый энергоблок и впоследствии этого никакие испытания сегодня на нём проводится не будут. Его вообще закроют надолго, может быть, даже на годы. — Хорошо, но где мы возьмём такое мощное оружие? Не думаю, что оно завалялось где-то у тебя в шкафу, — с долей скептицизма ответил Паша. — Я подготовился и к этому, парень: сделал липовое удостоверение полковника КГБ. Мы проберёмся туда и возьмём РПГ. Оно должно лежать там. Если что, будем действовать по ситуации. — Звучит как план, — согласно закивал Павел. — Я, конечно, ожидал чего-то более эпичного, но и это тоже ничего. Сергей закатил глаза, тяжело вздыхая, но от Паши не скрылась лёгкая улыбка на губах мужчины. На душе парня разлилось тепло от осознания того, что причиной этой улыбки был он сам. Наконец-то выражение лица Костенко не такое суровое, серьёзное и печальное. Это радует. Сергей посмотрел на часы и, прикинув время, сказал: — Скоро будем выходить. Нам ещё дойти надо.***
План Костенко прошёл удачно. Без единой погрешности. За ними никто не следил. Они спокойно прошли в здание КГБ, забрали оружие, дошли до станции и сделали то, что нужно. Вдалеке было видно, что труба энергоблока упала, поднялся столп дыма от взрыва и заполыхал яркий огонь. Сергей и Паша стояли на металлическом подмостке, наблюдая за этой тревожной, но завораживающей картиной. — Что ты теперь чувствуешь, смотря на это? — спросил Паша. Он с трудом оторвал взгляд от станции и посмотрел на Костенко. — Радость, как ни странно. От того, что задуманное получилось. Теперь я точно знаю, что жил не зря все эти годы. Моя жизнь, как и жизнь многих людей, будет исправлена, — Сергей смотрел вперед. В его глазах отражался полыхающий энергоблок, а на лице застыла торжествующая улыбка. — А я чувствую себя странно, — Костенко с непонимающим выражением лица уставился на Пашу. Парень поспешил объясниться. — Ну, знаешь, мы сейчас кардинально изменили историю СССР, да и всего мира в целом. Собственное всесилие пугает. Сергей усмехнулся, но ничего не ответил. Он снова обратил взгляд на АЭС. Паша стоял, нервно постукивая длинными пальцами по перекладине. На языке крутилась просьба, которую безумно хотелось озвучить мужчине, но он боялся, что тот его не поймет или отвергнет, назвав наивным дурачком. Но у них слишком мало времени, другой возможности больше не будет. Может, это вообще их последняя встреча. Ну, была не была. — Серёж, — Паша замялся, подождал, когда Костенко вновь обратит на него внимание, а затем, смущаясь, продолжил, — я хочу попросить тебя об одной просьбе: найди меня, пожалуйста, в той, другой реальности, в которую нас сейчас перенесёт. Даже если мы не будем знакомы — найди. Вспомни меня в другой жизни. Костенко смотрел удивлённо. Брови взлетели вверх, глаза округлились, голова немного наклонилась к плечу: мужчина так всегда делал, когда над чем-то думал. Паша поразил его своей искренностью и чистотой собственных чувств. Парень стоял, сжимая до побелевших костяшек перекладину, судорожно покусывал нижнюю губу, которую не так давно выцеловывал сам Костенко. Паша смущался себя, своих мыслей и эмоций. И Сергею это не нравилось. Он хотел, чтоб Вершинин понял всю серьёзность его намерений. Поэтому мужчина подошёл ближе к нему, взял за руку и уложил её в свою широкую мозолистую ладонь. Паша смотрел на их сцепленные руки, и в груди у него заклокотала радость. — Паш, я не для того ждал тебя столько лет, чтоб потом так просто отпустить. Ты важен для меня. Слышишь? Важен, — Паша кивнул и улыбнулся. — Конечно, я найду тебя. Поверь, уж теперь ты от меня так просто не избавишься. Павел видел в глазах Сергея живой отблеск апрельской зелени, а на губах — добрую, нежную улыбку. И Паша почувствовал, будто снова влюбился в этого мужчину. Он потянулся вперёд, за поцелуем. Губы мягко сплелись воедино, но сейчас ощущения были другие. Если тот поцелуй был властным, жадным, страстным и ненасытным, то этот — нежным, мягким и печальным. Прощальным. — Ты обещаешь найти меня? — в последний раз спросил Паша, уже чувствуя знакомые ощущения перемещения. — Обещаю, — надёжно и уверенно. Через секунду на подмостке уже никого не было.