Контур тепла

      Самым неприятным для Гриши было обнаружить, что в доме у него ничего своего не осталось. Исчезли куда-то даже альбомы с рисунками, которые он перед переездом аккуратно завернул в оберточную бумагу. «Выкинула», — хмуро ответила мать, когда Гриша спросил её. — «Ну а что, солить их, что ли?»       На фоне этого ощущения даже потерялось как-то первое, что он увидел, войдя в дом — размякшего от водочки мужика в трусах и майке-алкоголичке с синим якорем, наколотым на плече, в таком же синем сигаретном дыму восседавшего на кухне.       — А это ещё кто? Этот твой, что ли?       Мать кивнула.       — Выгнали, да? Ну-ну. Дядя Лёха, — он протянул Грише желтую руку. — Слабо жмёшь! Ну ничё, ничё.       Ужин прошёл в полной тишине, если не считать язвительных замечаний дяди Лёхи, которые Гриша угрюмо игнорировал, не поднимая глаз от тарелки. Спать Грише постелили в проходной комнате, едва ли не в прихожей, и он не мог уснуть половину ночи. Он ворочался, пружины скрипели, время от времени в коридор вылезала мать и шипела, чтобы он угомонился уже.       Гриша терпеть не мог этот посёлок, куда мать, разменяв квартиру с тёткой, переехала несколько лет назад, но был вместе с тем благодарен здешним жителям: если бы не они, он бы не выбрался в Чадск. Практически сельская жизнь здешних мест ужасно его тяготила, и каждое утро он, чтобы не прибирать за курами и не видеть похмельной рожи отчима уходил из дому и шатался по окрестностям, нарываясь, откровенно говоря, на пиздюли поселковой молодёжи.       Дни шли за днями. Мать устроилась недавно на конфетную фабрику, где работала по какому-то сумасшедшему графику то днём, то ночью, и чтобы не оставаться наедине с отчимом, у которого был «отпуск» — что-то вроде эвфемизма для бездеятельного и не слишком интенсивного запоя — Гриша вытаскивал из заначки (стипендия мэра Чадска, которую он получил в прошлом году за какие-то успехи) сотню рублей, направлялся к мёртвым корпусам Лойского металлургического комбината, после закрытия которого Лой потерял статус города и потерял где-то половину населения. В бывшей проходной имелся магазин, где за умеренную плату любому без предъявления паспорта продавали напитки «Джинн-тоник» (так!), «Весёлая дыня», «Гепард» и прочее. Пить это было практически невозможно, зато в голову давало как надо.       В заброшенном подъезде одного из нерасселённых домов было теплее, чем на улице — давало о себе знать не отключённое до конца отопление. Стоя у разбитого окна, Гриша как следует напивался, и день проходил куда быстрее. Таким образом, дорогой читатель, мы видим, что досуг в Лое не различался цветущим многообразием.       У Гришиной матери, которая, в общем-то, мало интересовалась сыном — особенно сейчас, когда не видела с ним особых точек соприкосновения, воспринимала его как чужого, нового какого-то человека, невесть зачем свалившегося на его голову — иногда случались воспитательные приступы, когда ей внезапно хотелось применить какое-то дисциплинарное воздействие. Так неудачно совпало, что во время одного из них Гриша успел уже накатить, и когда он, по просьбе матери, дыхнул, дело закончилось изъятием телефона и домашним арестом на неделю. Про домашний арест мать забыла уже через день, а вот телефон так и не вернула и, видимо, вообще не собиралась возвращать.       Тогда-то Гриша раздобыл ручку и бумагу, купил на почте конверт «90 лет Чадской области» (горы, трубы, косорылые какие-то рабочие, особенно не удавшиеся художнику) и написал письмо Косте — во-первых, от нечего делать, во-вторых, честно говоря, от отчаяния.       Привет Костя!       Пишет тебе твой дурацкий ученик Григорий Новиков.       Мать забрала у меня телефон в наказание за то что я напился. Я вообще часто тут напиваюсь, потому что делать нечего. Вот сейчас она на меня опять забила, и бухать я не брошу, пока деньги не кончатся.       Жизнь тут вообще скучная, но я скучаю не из-за этого а по лицею и по ребятам. Даже по тебе скучаю (только не по твоим пиздюлям)! Хотя конечно лучше от тебя пиздюли в Чадске, чем тут сидеть. Морева не выдала матери документы, поэтому меня даже не могут взять в местную школу. Единственное утешение, потому что я в курсе, кто тут учится.       Я не знаю что мне делать. Очень хочется назад в лицей. Ты можешь там както поговорить с дирекцией, чтобы меня опять взяли? Если я буду опять подавать на поступление, то не получится. А сейчас наверное в лицее все меня не очень там любят и не будут за меня просить, чтобы меня опять взяли.       Перед тобой ужасно стыдно кстати. Я ведь обещал тебе лично, что больше не будет никаких косяков с моей стороны.       Пожалуйста, поговори с Иннокетием Петровичем, может он всё-тки разрешит.       Гриша.       Домашнего Костиного адреса у Гриши, конечно, не было, и он просто списал адрес вуза из сувенирного блокнотика, завалявшегося на дне рюкзака, надеясь, что письмо дойдёт. «На деревню дедушке, — невесело подумал он, — Константину Василичу».