сказка о малахитовых родинках, альманахе соцветий и о сваям бхагаване

сливочно-сливовое дыхание того мальчика с Хараватата всегда отличалось от общего, одного — разделенного на тысячи учеников, размеренного — ритма; Тигнари всегда узнавал его в толпе, даже если не видел. быть может, он не особо внимательный, когда дело касается людей; может, его взгляд никогда не цеплял того мальчика, но — о, Тигнари всегда слышал, как тихо он дышит, как отличается; слышал, какую борьбу тот разыгрывает с остальными своим собственным тактом вдохов и выдохов. Тигнари не знал его имени и лица. но ему не было важно. Тигнари хотел бы узнать, о каком господине-господ, единственном и едином, слагали поэмы Древние — потому он прятался в отемненной и оночненной библиотеке, сдвигал книги в сторону и усаживался на полку сам, пряча замерзшие ноги под стащенным из комнаты одеялом. Тигнари читал о Сваям Бхагаване. вчитывался в строки на умертвленных временем языках; ему было сложно, но он начал понимать отдельные слова спустя месяцы исканий-разыскиваний. фотографии старых скрижалей в энциклопедиях о том Прошлом, о котором даже думать страшно — то Прошлое, что разгуливало по Тейвату еще до того, как Тейват обрел свое имя — внушали Тигнари только большего любопытства. сливочно-сливовое дыхание того мальчика с Хараватата выдало его разгуливающим по отемненной-оночненной библиотеке однажды, пока Тигнари прятался на полке под теплым одеялом из своей комнаты. потом Тигнари вспомнит, что у него никогда не было такого одеяла и был только лоскутный стеганый плед, но тогда он вслушивался, как завороженно-привороженный, в звуки той странной борьбы, что вел мальчик с Хараватата со всем окружающим его миром. ему было не до одеяла. — тебя отлично слышно, — подал он голос из-под полки, когда сливочно-сливовое дыхание задребезжало совсем уж рядом. — а тебя отлично видно, — отрикошетило от стен голосом мальчика с Хараватата. — а я и не прячусь. — а я — не стремлюсь стать бесшумным. лучше шуметь, если с толком. с толком надо уметь. Тигнари выглянул — сонный, зевающий — из-под полки, на которой не прятался, и мальчик с Хараватата, сливочно-сливово дышащий на всю отемневшую-оночневшую библиотеку, встретил его самым воинственно-разнеженным взглядом, который Тигнари доводилось только встречать. — ты что-то ищешь здесь, среди книг? — я ищу Бога, потому что не могу найти себя. — а говоришь, что не прячешься. Тигнари недовольно дернул ушами, успев разозлиться на них за то, что они заранее познакомили его с мальчиком с Хараватата. тот зачем-то сел рядом, обняв скрытые под темным плащом коленки. те наверняка были еще по-мальчишески худыми, как у Тигнари, и он сам не знал, почему вдруг подумал о них сейчас. — я не прячусь, и хочу не прятаться до конца. хочу открыться для Вселенной. слышал о Сваям Бхагаване? я хочу познать себя, открыть себя, потому что я сам ничего о себе не знаю. я выучил около трех тысяч видов грибов, но до сих пор не понял, где мое место. даже у грибов оно есть. — поэтому ты смотришь на скрижали Древних? их язык давно мертв. но я могу немного помочь. — конечно. ты же мальчик с Хараватата. и дышишь сливочно-сливово. — меня зовут… — не говори. я тебе тоже не скажу. мальчик с Хараватата кивает, примирившийся со своим новым прозвищем, смирившийся с участью, мирящийся сам с собой — и берет энциклопедию в свои руки. он водит такими же сливочными пальцами по фотографиям скрижалей и шепчет сливовым голосом в полтона странные словечки; таких уши Тигнари еще не слышали. — я что-то смог перевести… я должен понять свое естество через Анахату. научиться дышать малахитом, и тогда Вселенная услышит меня, и я ей откроюсь. и тогда, может, у Сваям Бхагавана найдется для меня пара ответов на мои скромные вопросы, — качает головой Тигнари. — тут и впрямь о малахите. нужно вложить два в ладони, а один — прислонить к Анахате. и тогда… — у меня нет малахита. и я не могу найти в себе Анахату… мальчик, и сам уже кажущийся сливочно-сливовым, молча кивает и тянется пальцами к завязкам плаща, стянутым бантиками на его шее. — Анахата — сердце. ее надо не искать, а чувствовать, — он скидывает плащ с одного плеча и берет Тигнари за руку, прислоняя ее к тому месту на своей оголенной груди, где бьется его сливочно-сливовое и воинственно-разнеженное сердце, — вот тут. Тигнари хочется охнуть. — у тебя… родинка в Анахате. мальчик с Хараватата кивает и продолжает размеренным шепотом: — а потом… малахит в ладони, и… Тигнари перебивает его, хватаясь за его руки, как утопающий — смотрит на мозоли и Линии, водит по ним холодными пальцами. — у тебя… и в ладонях родинки, — заключает он. — и будь они у тебя малахитовые, ты бы познал себя, и Сваям Бхагаван бы тебя принял, и Вселенная бы тебе шептала на ушко сказки ночами, и дышал бы ты сливочно-сливово с ней в унисон… его озаряет прямо посреди отемневшей и оночневшей библиотеки. — …ты уже в унисон с ней дышишь. вот почему у тебя дыхание другое. Сваям Бхагаван тебя уже принял, и ты теперь — его, а он — твой. а я… я… ему больше незачем искать Сваям Бхагавана. Тигнари вылетает из библиотеки пулей, оставляя мальчика с Хараватата дышать в унисон со Вселенной посреди ночи и книг. сливочно-сливово дышать. не так, как остальные. он оставляет его, чтоб узнать поутру, что ему всю ночь нездоровилось, и он проворочался под своим лоскутно-стеганым одеялом до восхода самого Солнца, и совсем никак не мог прятаться посреди книг. мальчик с Хараватата делал вид, что они не знакомы последующие несколько дней. быть может, это был сон, и они действительно остались незнакомцами друг для друга. но Тигнари всегда знал о том, что у мальчика с Хараватата сливочно-сливовое дыхание и малахитовые родинки в Анахате и на ладонях. и Сваям Бхагаван — его спутник.