Шрамы укрепляют отношения

Первое, что он чувствует, возвращаясь в этот мир — тепло и мягкость чужой кожи под щекой. Вдохнув любимый родной запах, от которого еще теплее и хочется уснуть обратно, Эд открывает глаза, но видит перед собой лишь темноту. Улыбаясь, довольно зарывается в нее носом. Он опять проснулся, уткнувшись в живот Освальда, и это чудесно. Пижама у Освальда расстегнута. Эд не помнит, как это произошло: то ли забыли застегнуть после ночных утех, то ли Эд сам это сделал во сне, и неудивительно, если последнее. К мягкому, очень-очень мягкому животу Освальда у Эда-Риддлера особые чувства. Пока остальной Готэм питался как в концлагере, Освальд слегка набрал вес, что ему очень идет, хотя поначалу было непривычно видеть его таким. Зато теперь можно использовать вместо подушки. Обнимая маленького пухленького Пингвиненка (если так назвать Освальда вслух, то он своими пингвиньими зубами лицо оттяпает), безмятежно спящего и столь уникально тихого в предрассветный час, от прилива нежности Эд урчит всем своим существом: Эдом-Риддлером-Эдом-Риддлером. С Освальдом хорошо и уютно, настолько, что не хочется покидать постель. Наверное, именно поэтому они проводят в ней так много времени. И все же пора будить Освальда. Протиснув руку меж его ног, где так же тепло и пока что мягко, Эд хватает Освальда за не менее мягкий зад. И целует шрам на животе. Шрам, который сам же и оставил — выпуклый, темный, неаккуратный. Похожий на колючую звезду. Освальд говорил, что Айви зашивала как попало, разворошив половину внутренностей, пока доставала пулю, и что если бы его штопали в клинике, то шрам выглядел бы эстетично. Освальда, как всегда, слишком заботит внешность. Но Эду нравится и сам шрам, и его звездообразная форма, такая же хаотичная, как их с Освальдом отношения с момента знакомства и до этого самого мига. Шрам многое значит. Как именно и благодаря чему получен — не самые приятные воспоминания. Их бы стереть из памяти, но трудно это сделать, когда смотришь на шрам каждый день. В этом и смысл шрамов. В том, чтобы помнить. Возможно, не будь этой огромной багровой кляксы на бледной коже, дружба не была бы столь крепкой. И Эд с Освальдом не оказались бы здесь — в одной постели. Не были бы вместе. Эд касается звезды языком, обводит по кругу и вновь накрывает губами. Освальд почти ничего не почувствует, может даже не проснуться, если не наминать его зад. Но как тут удержаться? Освальд такой мягкий… — А?! — Освальд всполошено подскакивает, скидывая с груди одеяло. Второй ладонью рефлекторно ныряет под подушку, но ничего не находит: он перестал хранить там оружие с тех пор, как впервые заснул рядом с Эдом. По его словам, теперь он вообще спит намного спокойнее, а его «здоровая паранойя», как Освальд называет свое чрезмерно буйное воображение, наконец-то стала отпускать. — Эд? И, возможно, зря, учитывая, что Риддлеру все еще сладко мечтается вонзить в Освальда нож, особенно во время секса. Но слепое доверие Освальда заставляет любить его только сильнее. Освальд смотрит осоловело, хлопая тяжелыми веками. Говорит еще хриплым голосом: — Что ты делаешь? — Целую тебя. — Невозмутимая констатация факта. Опустив взгляд, Эд снова принимается за дело. — Зачем? — Ты против? — Нет. — Освальд растерянно держит паузу. — Но… почему именно там? — Сам подумай. Эд облизывает шрам демонстративно эротично. И Освальд думает. Пару секунд. — Да чтоб тебя, Эд! Вечно как что придумаешь… — шипит он и, рывком затащив Эда на себя, втягивает в поцелуй. Конечно, Освальд тоже ценит свой шрам. В конце концов, этот шрам — метка их связи. Эд улыбается, облизывая его губы, и запускает под пижаму руки, а Освальд снова шипит, чувствуя, как в бедро упирается готовый к бою член. Освальд скептически относится к утренней активности, но любит Эда, поэтому продолжает обнимать и целовать. Весь такой помятый, сонный, лохматый, милый. Настоящий Освальд, не закованный в броню сарказма, вызывающей прически и шикарных костюмов (более настоящий разве что в сексе). Такой Освальд, каким его видит только Эд. Освальд, который уже через какой-то час будет морщить нос от вечного недовольства, размахивать пушкой и орать по поводу и без. И пяти минут не проходит, как он сцепляет пальцы на затылке Эда и колет фосфорным взглядом. — Дострой подлодку! Разрывается между желанием выгнать строить «Гертруду» и желанием удержать рядом, проваляться в постели еще час и словить утренний оргазм — каждый день одно и то же. Как и каждый день, Эд отвечает: — Дострою, дострою… — И целует Освальда. «Сейчас есть дела поважнее», — думает он, опуская руку к мягкому животу и довольно отмечая, что Освальд тоже начинает возбуждаться.