Дождь

— Я ненавижу становится мокрым… Дождь, вода — омерзительны, — прошипел Бен и демонстративно показал шип в сторону весёлого Майлза. — Но при этом ты полез в воду, чтобы спасти меня… Я польщён, — протянул Питер и положил свою руку на плечо Бена… Он помнил этот нелепый разговор. Помнил, как горделиво смотрел Питер, чуть приподняв подбородок. Помнил… И не хотел забывать. Прошли недели, а словно всё произошло вчера. Предательство… Бен помнил, как Питер умолял его, как не скрывал слёзы. Помнил, как подставил шип к горлу и был готов убить по приказу Октавиуса. — Чёрт… — шикнул Бен и вздрогнул, когда холодная капля ударила его по лбу. Где-то послышался раскат грома, блеснула молния вдали. Начинался дождь. Но скрываться вновь в канализации не хотелось. Слишком темно, слишком пусто. Лишь крысы бегали по трубам да тараканы. Но Бен сам захотел такой участи. Участи изгнанника, предателя. Он заслужил это… Если бы только он мог вернуться в прошлое и исправить сделанное. Не позволил бы Октавиусу управлять им. Предупредил бы всех о надвигающейся угрозе. Остановил бы, уберёг Питера от боли. Если бы… Нельзя исправить сделанное, нельзя изменить прошлое. Можно лишь забыть. Но имел ли он право забывать?

Давай забудем обо всём, прошлом.

Пусть это будет нелегко, сложно.

Как пусто в доме без тебя.

И я во всём виню себя.

Вина как змея охватывала его тело и сдавливала. Душила, сжимала кольцами. Ему становилось тошно, хотелось кричать, хотелось вернуться, чтобы извиниться… Но он не мог. Как Питер мог простить его? Того, кто причинил боль. Кто подверг всех опасности и едва не погубил? Бен знал — такое не прощали. Его считали умершим, так пусть продолжают. Так будет лучше для всех. Столько сказанных слов, грубость… Кажется, он даже чуть задел Питера выпущенным шипом — ранил. Как мерзко…

Прости за грубые слова, слышишь.

Я не хотел, но просто так вышло.

И только сумасшедший дождь,

мне говорит, чего ты ждёшь

О чём сейчас думал Питер? Что делал? Бен не знал. В его убежище, в канализации не было телевизора. Лишь обрывки газет долетали до этого места, да толку от них? Бен вздохнул и прикрыл глаза. Дождь начал усиливаться. Капли сменились уже довольно сильным ливнем, но, даже промокнув насквозь, Бен не нашёл в себе силы встать и уйти. Ему казалось, что сам дождь сейчас обвинял его в содеянном. Да… Бен виновен во всём…

Ты так близка и далека где-то.

А я хотел, чтоб никогда лето

Не дожидалось сентября,

Где ты прощалась, уходя

Бен спрятался недалеко от Академии. Даже сейчас он едва мог различить здание, которое постепенно отстраивалось. Почему-то… Он не мог уйти далеко. Что-то заставляло его оставаться здесь. Так близко, но всё равно достаточно далеко. Но что? Он не понимал самого себя. Ушёл бы давно на поиски Октавиуса и забыл обо всём… Он выдохнул и ощутил, как дрожь прошлась по телу. Он промок насквозь и капли, подобно слёзам, струились по лицу. Но он ведь не мог плакать? Это невозможно… Усмешка слетела с губ. Ему почему-то стало от этого больнее.

Проснётся с первою зарёй город.

Асфальтом тёплым унесёт холод

Твоих не высказанных слов

Дождём исписанных листов.

Дни сменялись одни за другим. Бен потерялся в них и каждый вечер выходил на берег и смотрел на Академию. Это стало обыденностью… Пока в один день его паучье чутьё завопило. Сердце забилось так сильно, что даже кольнуло болью. Он выдохнул сквозь стиснутые зубы и почему-то услышал в голове только одну мысль — Питер в опасности. Это заставило его отбросить все сомнения и устремиться прочь из канализации. Что-то вело его, заставляло идти в лабораторию Октавиуса. И когда он оказался на месте, то увидел, как очередной клон возвышался над Питером. Бросок вперёд, и он едва успел разрубить врага. А после посмотрел, как расширились линзы маски. — Опять в передрягу попал, баклан? — слова слетели с губ сами, пока в душе всё теплело. Он смотрел на Питера и понимал, что давно должен был вернуться…

Я перессорился с дождём.

Мы эту ссору переждём.

Пройдёт как ливень эта грусть,

И я опять к тебе вернусь.