Пластмасса и жемчуг

      Это всё из-за дурного бренди и действовавшей на нервы улыбки. Вопреки расхожему мнению, Пруссия не так уж легко терял терпение. Чтобы вывести его из себя, требовался толчок — или очень, очень осторожное манипулирование. Франции это удавалось. Как и Испании.       Платье Англии было похоже на шикарный шёлковый блестящий мешок. Как ни странно, оно ей подходило; тело её напоминало деревянную линейку, покрытую глиной. Или меч. В начале вечера она приветствовала его слабой, напряжённой улыбкой, а потом почти демонстративно не замечала.       С игнорированием Пруссия был знаком хорошо, чуть не за руку с ним здоровался.       В самой середине напряжённой, пронзительной партии он заметил, что она исчезла. Оркестр играл немного гнусаво и слишком быстро; наверное, раздражение Австрии вознеслось на невиданные высоты. Эту мысль Пруссия отложил на потом.       Когда он нашёл её, она курила на улице. Не длинную, тонкую дамскую сигарету с причудливым мундштуком, а мужскую, дешёвую армейскую папиросу. Прислонившись к довольно грязной стене, не беспокоясь о состоянии своего платья, Англия искоса глянула на Пруссию.       — Для тебя не найдётся, — сказала она.       Он сморщил нос.       — Всё равно ты куришь какое-то дерьмо.       Он вытащил из кармана флягу, отвернул железную крышечку и глотнул горьковатый вишнёвый бренди, горло обожгло льдом.       Ей он не предложил, почти демонстративно.       Англия и курила по-мужски. Она держала сигарету слегка согнутыми средним и указательным пальцами, сжимая их в кулак всякий раз, когда затягивалась.       — Знаешь, не ожидал, что ты станешь такой же, как Франция, — заговорил он.       Она выгнула тёмную бровь.       — Превратить войну в игру. Как… поло или что-то в этом роде. Выбивать друг из друга дерьмо, притворяясь в конце, будто мы друг друга любим.       Она фыркнула, и он увидел красную вспышку дымившегося окурка. Его мягкое мерцание отражалось в жемчужной нити над вырезом серебряного платья. Жемчуг и серебро.       Он остановился подле неё; она вжималась в узкий кусочек стены между перилами веранды и открытыми дверями. Отчего-то здесь не горели фонари, Пруссия смутно помнил, как на это жаловались. Значит, едва ли кто-то выйдет сюда, даже для того, чтобы покурить. Англия взглянула на него и выдохнула в его лицо длинную струю едкого дыма.       — Горько, правда? — спросила она.       — Ты не представляешь, насколько, стерва, — прошипел он, чувствуя в горле жжение последних горьких капель бренди.       — За ненависть платят ненавистью, — ответила она. — За рану — тремя ранами.       Бесстрастность в её голосе разозлила его ещё больше.       Он бездумно стиснул руки на её горле. Фляжка с грохотом упала, остатки бренди разлились быстро выросшей лужицей. Она не стала визжать, как угодившая в беду девица. Он забыл, что она сражалась на той же чёртовой войне, что и он, на той же изуверской войне. Забыл, что она боролась, как уличный головорез.       Её сигарета прижалась к его виску, едва не угодив в глаз. Он вскрикнул от боли и отпустил её; Англия судорожно задышала и выронила сигарету, поднеся руки к свежим синякам.       — Ненавижу тебя, — сказал он, коснувшись круглого ожога на лице. — Ненавижу.       — Вставай в очередь, Пруссия, — прохрипела она, массируя горло. Несколько раз прокашлявшись, она наклонилась и решительно, совсем не по-женски сплюнула. Затем с ухмылкой подняла голову, её красные губы липко блестели.       Из-за этого он вновь потянулся к ней, желая душить, пока её лицо не побагровеет, но… Она остановила его ножом. В лезвии отражался свет, шедший из-за дверей.       — Даже не думай, — просто сказала Англия.       — Стерва.       — Попробуй выучить новые слова.       Недолго они стояли, глядя друг на друга в упор. Может, она поцеловала его. А может, он поцеловал её. В любом случае, от поцелуя осталось одно название. Они пытались сожрать друг друга, рвали зубами губы и языки, кусали резко, словно вонзая лезвия гильотины. Её хватка на рукояти ножа не ослабела ни на йоту, он чувствовал, как бритвенно-острое лезвие щекотало ему шею. Иногда оно жалило, из всё новых порезов медленно сочилась кровь.       Он всегда брал столько, сколько она ему позволяла; разве теперь что-то изменилось? Она обвила ногой его талию и стала тереться об него, дразня, причиняя боль. Он рывком швырнул её к стене, но она жёстко отпихнула его, силой восполняя нехватку места для манёвра.       — Стерва… — прохрипел Пруссия.       — Попытайся ещё раз, — ответила она.       Наверное, повезло, что веранда была в стороне от бального зала, что фонари разбиты. Он был груб. Бёдра их резко столкнулись, он с рычанием прижал её за плечи к стене, и в её горле заклокотал ответный рык. Нож оставался там же, где и был.       — Давай, — выдохнул он. — Улыбнись мне ещё раз.       — Заткнись, — хрипло ответила она. Он знал, что теперь она этого не сделает. Она была жестока. Зла. Ей нравилось смотреть, как корчатся её жертвы.       Он опустил руку в брюки, вытащил член и немного погладил его. Конечно, она уже была влажной, когда он скользнул ладонью под её юбку. Отодвинув шёлковое бельё, он сунул в неё два пальца. Она зашипела сквозь зубы, словно рассерженная кошка, и подалась вперёд.       Задыхаясь, он вынул пальцы и, не раздумывая, не беспокоясь, заменил их членом. Она вновь зашипела, ещё не вполне готовая для этого. Ему было всё равно.       Они трахали друг друга, потому что она не позволила бы ему просто трахать себя, что бы Пруссия ни думал. Она сжала ногой его бедро, встречая его ещё более жёсткими толчками. А потом она расхохоталась, смех её был низким и грубым. Разочарованный, озлобленный, он сжал рукой её жемчужные бусы и потянул. Нитка порвалась, жемчужины грохочущим потоком посыпались наземь в тот момент, когда он в последний раз втиснулся в неё, рыча проклятия.       Бусины подскакивали и гулко ударялись, катясь через лужу бренди в тёмные углы.       — Знаешь, они пластмассовые, — буднично сказала Англия. Он безучастно взглянул на неё. Она разжала ладонь, которой держала нить с четырьмя уцелевшими жемчужинами. Выбрав одну, она изящно провела ею по зубам. Гладкий холодный шарик царапал резцы.       — Настоящий жемчуг грубый, — продолжила она, отстранившись от Пруссии. Нож она убрала, сперва вытерев лезвие об его тёмный пиджак.       — Подделка, — неясно отозвался он. — Действительно.       Она слабо улыбнулась.       — В показухе нет нужды, — сказала она, положив ладони ему на грудь и слегка толкнув.       Он посторонился. Заправляя член обратно в брюки, он смотрел, как она вынула платок из расшитого бисером кошелька и принялась старательно вытираться. Потом она возилась со своими завитыми волосами, выбившимися из аккуратной гладкой причёски, и он видел тёмные следы своих пальцев на её горле.       Это зрелище не принесло ему удовольствия, ведь ожог и порезы пульсировали всё сильнее.