Между двумя и четырьмя

Что бы там Морган себе ни думал, Спенсер не упрямится и не малодушничает. Просто на полном серьезе не понимает концепции, цели и необходимости подобного поведения. Нет, если говорить предметно, то, конечно же, он все понимает и в целом относит себя к индивидуумам с высокой степенью социализации. С поправкой на нейроотличность, разумеется. Спенсеру хватает специфических знаний в социологии и психологии ровно настолько, чтобы его навыки по считыванию языка тела и мимики, интерпретации интонаций и лингвистических особенностей субъекта можно было смело назвать превосходными. Касаемо этих пунктов он уверен в себе и готов вступать в любые по степени напряженности дискуссии. Тем более, если речь идет о развязных ужимках, подначках, показательных жестах бровями и шутливых или приторных прозвищах. От Моргана. Спенсер в курсе, что Дерек флиртует с ним, и еще с доброй половиной бюро, не делая из своего поведения табу. Спенсер действительно не понимает — зачем. Ему кажется, что намерения каждого из них слишком очевидны, чтобы искать для взаимодействия обходные пути. Потому он не флиртует вовсе — прямой и открытый до неосторожности, окутанный ореолом трепетного девственника, который, скорее всего, будет шугаться каждого движения и взгляда, Рид уверенно приникает к чужим рукам, принимая инициативу и внимание. Он знает, что ему нравится. Помимо матанализа, магии и нон-фикшна. Риду нравится, когда к его лицу прикасаются осторожные горячие ладони Дерека. Как он мимолетно гладит его скулу, проходя рядом, или ерошит кудрявую челку, задевая запястьем лоб, одобряя, выражая поддержку, или же невесомо скользит суставом указательного пальца по переносице, вызывая улыбку, даже если касание заставляет Спенсера морщиться от щекотки и чихать. Участие Моргана легко вписывается в систему самоподбадривающих полуосознанных жестов, избранных союзом лимбической системы и префронтальной коры беспокойного головного мозга юного доктора. Они ведут себя нормально, повторяя обычный друг для друга и для остальных вышеозначенный перечень действий, не скрывают то, что им нечего скрывать. Соблюдают дистанцию. Не слишком близко, но и не слишком далеко. И то и другое одинаково подозрительно. У Спенсера нет с этим проблем. «Отличная работа, доктор Рид», и «я рад, что ты с нами», и «ты не перестаешь меня удивлять», и еще много, много подобного. Вот так выглядит настоящая проблема. Эти короткие, прицельно бьющие фразы сводят Спенсера с ума. Он млеет, оплавляется с острых углов, теряет остатки и так дающейся с боем фокусировки из-за каждого слишком своевременного, точного слова Хотча. Действующего ничуть не хуже прикосновений. Спенсер против воли из раза в раз розовеет под цепким проницательным взглядом темных глаз начальника, не в силах избежать ошибок кошки из известной каждому поговорки. В особенности, если Рид сам доволен собой. В особенности, если это не связано с его должностной инструкцией. Говоря отвлеченно, Хотч всегда знает, что сказать, а Морган всегда знает, какое сделать лицо. Их тандем пугает и восхищает юношу в равной степени. Спенсеру хочется переложить ответственность. Считать этих двоих причиной, по которой он все также суматошно тараторит, сутулится, жмет локти близко к корпусу и трет запястья на каждом брифинге. Но, вопреки расхожему мнению, он не нервничает рядом с его ребятами. Совсем нет. Просто не может отделаться от навязчивой привычки казаться более уместным, чем есть на самом деле, параллельно отпихиваясь от навязанных рамок. В которые его больше никто не пытается уместить. К тому моменту, как Спенсер достигает определенного уровня просветления и, наконец, решает отпустить все это, Хотч, словно ему на зло, тоже успевает обзавестись тем, что с профессиональной точки зрения Рида вполне может сойти за череду неконтролируемых аддикций. Привычкой, переводя на общечеловеческий. Трижды доктор почти давится кашей из собственного языка, когда впервые замечает, что глава отдела увлеченно кивает в такт его речи. Сперва он списывает происходящее на заразительность отрицательного примера. Потом принимается выдавать информацию, расхаживая по кабинету, чтобы нивелировать эффект. Но быстро сдается, осознав, что в какой бы момент ни решил взглянуть на Хотча, тот перехватит его внимание и кивнет, позволяя убедиться, что слушает. Самым что ни на есть внимательным образом. До дробящих позвоночник мурашек. Рид уверен, что на месте Хотча свихнулся бы за полчаса даже при всей своей гениальности, если бы попытался усваивать данные, одновременно наблюдая за мельтешащим субъектом, транслирующим их пугающими порциями. И не то чтобы любой участник их гармоничной, идеально сплоченной группы поступал иначе. Росси хмыкает в ответ на особенно удачные или неоднозначные теории; Джей-Джей делает небольшие пометки на полях, когда Спенсер специально заостряет внимание на ключевых по его мнению деталях; Прентисс сыплет уточняющими вопросами, даже если он отвлекается на неуместные темы, высказываясь о расследовании; а Морган… Морган каким-то чудесным образом трансформирует весь свой огненный неиссякаемый задор в поразительную сосредоточенность, стоит только Риду подать голос. Спенсер знает, что к нему прислушиваются, и он не позволит убедить себя в обратном. И, нет, он ни в коем случае не сравнивает, он просто ведёт себя как профайлер. Вопреки запретам и указаниям. Кроме того, он уверен, что дело именно в Хотче. В Хотче, заставляющем Спенсера верить, будто каждое произносимое слово предназначено специально для него. В Хотче, слушающем так, будто только и ждал всю жизнь, что Спенсер заговорит с ним. Он не знает, можно ли считать поведение Аарона началом чего-то неоднозначного между ними. Конечно же, между ними с поправкой на простое натуральное число, возникающее естественным образом при счёте, располагаемое между цифрами два и четыре, наделяемое недоказуемо сакральным значением в некоторых религиях. Но если бы Риду было необходимо нанести происходящее в его жизни на топографическую карту, он отметил бы этот этап точкой невозврата. Проходят недели прежде, чем Хотч рискует огладить выступы шейных позвонков Спенсера под линией роста волос, когда кладёт руку на спинку его стула, упираясь другой в столешницу. Перед ними сразу три раскрытых папки с фотографиями, еще несколько снимков у Спенсера в руках, и мужчина наклоняется над ним, чтобы рассмотреть каждую тошнотворную деталь запечатленных зверств. Не тянется в карман пиджака за очками, не садится на выдвинутый рядом стул, не берет ни листочка плотной бумаги из вздрогнувших пальцев Рида. Он близко нависает сверху и… Дотрагивается, не просто рассеивая любые сомнения — уничтожая их. Одновременно с тем Спенсер слышит и чувствует, как неторопливо расхаживает позади них Морган, ненавязчиво заглядывая через плечо. Недели складываются в месяцы, на протяжении которых Хотч то и дело позволяет себе незаметно коснуться чужой, скрытой под тремя слоями одежды поясницы, очевидно достигая тактильного потолка. И каждый раз Спенсер искренне ненавидит себя, испытывая потребность скрестить ноги или прикрыть пах страшными историями, вышедшими из-под пера нерасторопных коронеров. До смешного жалко и непрофессионально. Он уверен, что во все означенные им временные промежутки абсолютно точно происходит что-то. А именно — вещи, которые ускользают от его внимания. И еще в том, что со стороны их нешуточные страсти напоминают совершенно обычный рабочий процесс. В один из малочисленных нерегулярных обеденных перерывов Морган грозится отдать свою любимую кепку на растерзание Клуни, если их бесстрашный руководитель, наконец, осмелится прихватить ладонь Спенсера, передавая кофе или материалы по делу до того, как солнце завершит свой жизненный цикл в качестве звезды. А потом избавляет пальцы Рида от остатков малинового джема собственным ртом. Прежде чем позволить Моргану избавить себя еще и от некоторых предметов одежды, Спенсер успевает подумать, что вот тогда — именно тогда — всё станет совсем невыносимым. Кроме того, Клуни гораздо больше расположен к резиновым косточкам и плюшевому мячу, который из вечера в вечер насквозь вымачивается в слюне, пока не теряющий надежды пёс утаптывает тощие бедра Рида в попытке сделать их более удобными для лежания. Как известно, заключения профайлеров редко способны похвастаться научной точностью. Некоторые невежды даже приравнивают их профессию к экстрасенсорике и прочей парапсихологической чуши. Впрочем, агенты давно не обижаются на подобные выпады в свой адрес. После открывающего неделю совещания, определенно не самого напряженного и жизненно важного, если подвергать анализу трудовой стаж в должности специального агента, Спенсер позволяет себе чуть задержаться, неторопливо собирая отработанные бумаги. Он снова и снова пробегается по списку вещественных доказательств, стараясь упорядочить услышанное с привязкой к визуальной демонстрации, раздраженно шипит не в силах сконцентрироваться, и нарочито медлит, лишась заслуженного перерыва на кофе. Потому что воображаемые внутренние файлы до отказа забиты неподобающими вещами вроде воспоминаний о чужом иллюзорно-безраздельном внимании, словах и прикосновениях. Тем, что не должно его отвлекать. Тем, что наталкивает его на неприятные аромантичные мысли об эксцентричности и тщеславии. Бессильно наблюдая за тем, как несколько телефонограмм во второй раз высыпаются на пол из хлипкой папки, Спенсер заставляет себя остановиться и упирается пальцами в пульсирующие виски, прикрывая уставшие глаза. Ему нужна ясная голова, факты и логические цепочки, потому что люди ужасные, непредсказуемые, непоследовательные, неподдающиеся его пониманию существа. Ему нужно было выбирать химию. Или, на край, философию. Спенсер успевает совершить с десяток массирующих движений по височным впадинам до того, как врезается локтем в нечто твёрдое. В то, чего за его спиной явно не было минутой ранее и появиться само по себе не могло. — Извини, не хотел напугать, — интонация Хотча успокаивает, а сам он предотвращает попытку Спенсера, запоздало дернувшегося в сторону, запнуться о собственные ноги. — Я подумал, тебе нужна помощь. — Нет, я закончил, — выдавливает Рид, безжалостно отгоняя мечты об исследованиях, которыми мог бы заниматься в засекреченных лабораториях самого забытого богом уголка Аляски. Наконец, он выдыхает сковавшее легкие напряжение и подхватывает со стола неаккуратную кипу бумаг, предусмотрительно избавляясь от необходимости обдумывать положение рук. Чужие сожаления игнорируются им из чистой вежливости. Хотч не должен ему никаких извинений, это Риду необходимо быть внимательнее, а ещё надеяться на то, что в колледже он раз и навсегда поборол привычку думать вслух. — Всё в порядке? Может, есть какие-то вопросы? Ты выглядишь не как обычно. Спенсер почти благодарен, что босс не ищет прилагательных и определений для его повседневного состояния, лишь настороженно сводит брови и опирается на стол, размечая пространство вокруг себя. Риду нравится этот жест. Ему кажется, что таким образом мужчина упорядочивает все помещение разом, оставляя в раздрае только его самого. Но Рид уж как-нибудь справится. Не впервой. — Это все очки, — глупо, по заключению внутреннего критика, отмахивается Спенсер, и трогает оправу жестом, который не успевает подавить. Если бы кто-то поинтересовался — комфортно ли ему наедине с начальником, он с готовностью дал бы честный, утвердительный ответ. Конечно, ему комфортно с Хотчем. Он заслуживает доверия. Он играет с ним в карты, разрешая мухлевать, укрывает своим пиджаком, пресекает любые попытки покушения на его процессуальный статус, следит за его состоянием здоровья с чуткостью личного врача и вовремя выдворяет домой, не позволяя искать оправданий. А прямо сейчас придвигается ближе на целый шаг. И Спенсер предложил бы многое, чтобы в данный момент избежать необходимости смотреть Аарону в лицо со столь близкого расстояния, потому что не сможет удерживать зрительный контакт. Застревающий где-то под ребрами воздух снова отказывается проталкиваться в схваченные спазмом легкие, и Спенсер злится, на полном серьезе собираясь диагностировать себе двусторонний пневмоторакс. Ну что за ребячество в конце-то концов? Они оба взрослые люди. — Мне нравятся твои очки, — мягко улыбается Хотч, являя Спенсеру почти божественный свет, пробивающийся даже из-под десятка пуговиц чопорно-строгой офисной рубашки и затянутого под горло классически-уставного галстука образцового агента ФБР. И Рид натурально слепнет, теряется в реальности, забывает на кого из них двоих так разозлился минутой ранее. — Мне нравится твоё обручальное кольцо, — срывается с его губ резче и яростнее, чем кому бы то из них было необходимо. Столь стремительно и бессмысленно, что Спенсер не успевает ни перехватить, ни обдумать. Лучше бы он откусил себе язык и немедленно выплюнул на безупречные сверкающие ботинки безупречного сверкающего Аарона Хотчнера. Все еще несправедливо чужого. — Странный комплимент, учитывая, что я не носил его больше полугода, — беззлобно хмыкает Хотч, вопреки всем ожиданиям и вариантам, которые юноша успевает прокрутить в своей умной, находчивой голове. Больше полугода — хороший ответ, одновременно развернутый и нейтральный. Позволяющий удостовериться, что человек больше не ведет счет, коллекционируя время, выделенное на страдания. Усредненный срок, необходимый, чтобы оправиться от разрыва прошлых отношений и подготовиться к поиску нового партнера, если верить анализу данных социологических опросников по теме. Идеальный ответ. Спенсер попадается в собственноручно расставленный капкан. Вкопанный на берегу океана во время отлива в надежде утопить зазевавшуюся жертву. Он почти чувствует, как соленая вода нежно треплет его волосы, обещая поглотить. — Слушай, я… В общем, Хотч… — Риду нравится проговаривать это сокращение, нравится сочетание букв, их ощущение на языке, но сейчас оно наполняет рот раскаленными углями, заставляя сглатывать вязкую слюну. — Полегче, ковбой. Все свои, — слышится рядом с его отчаянно алеющим ухом, а затем на плечи ложатся приятно-тяжёлые, знакомые руки Дерека, вытягивающие спасательным кругом на поверхность. И Спенсер едва справляется с желанием отступить, сделать всего один крошечный шаг назад и вплавиться лопатками в грудь Моргана. Он и так получил аванс и не может позволить себе еще одну ошибку, которая совершенно точно все прекратит. — Твое деструктивное влияние, — обличительно кивает Хотч, обращаясь теперь только к Моргану, и Спенсер ощущает на обнаженной коже шеи его выдох-смешок. Судя по окружающей невербалике, его участие в разговоре больше не требуется, но значимость его присутствия точно не оспаривается. Более того, Спенсер не может отделаться от привлекательной теории, что весь этот диалог существует в пространственно-временной плоскости лишь для него, пресекая любые мысли про объективацию. — Ты не сможешь вообразить и половины из того, о чем говоришь, — беззаботно ухмыляется Морган. Одновременно с тем Рид чувствует, как одна из его ладоней медленно скользит вдоль спины, перетекая на бок. Мышцы под касанием сводит и выкручивает, а голову изнутри обдает жаром, да так, что огонь скатывается с лица за ворот рубашки. — Мне искренне жаль тебя с твоими высокими моральными принципами, Хотч, потому что этот парень просто одурительно пахнет, а ты все никак не решишься подойти достаточно близко, чтобы узнать об этом. Глаза Аарона темнеют до черноты, а рот сминается в болезненную нить. Рид готов поклясться, что периметр комнаты необъяснимым образом сужается до них троих, напоминая эпицентр цунами, скорость которого лишь увеличивается, подпитываемая их совместным напряжением. Он не уверен, в какую сторону ему следует двигаться, чтобы безжалостный вихрь не перемолол его кости в труху, но уверен в том, что слова Дерека невозможно проверить отличным от эмпирического способом. Который, конечно же, не сделает их менее субъективными. Но ему тоже иррационально, отвратительно жаль. Ровно до тех пор, пока Хотч не опускает руку поверх пятерни Моргана, чуть сжимая её на окаменевшем боку Спенсера, оказываясь гораздо ближе, чем можно было бы оправдать, и произносит тем самым, невероятным, неприлично рокочущим голосом, заставляющим их синхронно и голодно сглотнуть: — У вас обоих как раз достаточно работы, чтобы закончить к семи. И как бы Спенсер ни боялся разочароваться в очередном математически необоснованном допущении, что-то подсказывает ему, что в линейном и безукоризненно отглаженном мире Хотча именно так выглядит флирт. В любом случае, профайлерам не привыкать к командной работе.