Она снова пьяна

      Она снова пьяна. Выпила лишнего, наливала больше чем следовало бы. Бывает. День рождение, восьмое марта, Новый год… Праздники идут один за другим, и каждый следует почтить поднятой рюмкой. Одной, второй, третьей…       Кана не страдала от алкоголизма, — она наслаждалась им, как наслаждается девушка в расцвете сил, чей организм ещё не требует оздоровительных пилюль. Когда человек молод, авантюры притягательны. Много чести для двадцатилетних красавиц напиться в зюзильку, провести беспамятную ночь, а наутро очнуться с больной головой, словно солдат прошедший через артиллерийские залпы и гордится этим подвигом.       В награду вместо ордена выдаётся аспирин. Для Каны, его приносит сожитель, неприметный молодой юноша. Таких называют тёмными лошадками: без родословной, неизвестного происхождения и совсем неприрученных. Он снимает с ней квартиру, что позволяет здорово экономить.       И каждый раз, как верный пёс, встречает её у двери…       Она снова пьяна. Да, в очередной раз Кана напилась, но это нисколько не огорчает молодого человека. Снова, он сопроводит её до кровати, укладывая со всей доступной нежностью, поцелует в лоб и уйдет, захлопнув дверь. Но не пройдёт и пяти минут, он вернётся, голый, влажный после душа, пахнущий шампунем и стянет с девушки одеяло.       Ведь он знает, что она снова пьяна.              Она снова пьяна, поэтому лежит на родной кровати, утопая в блаженном сне и ничего не беспокоит её существо, витающее в стране сновидений. Так спит младенец утомлённый первыми шагами, труженик работающий с рассвета до заката. Это мёртвый сон, сон который ничего не может побеспокоить. И зная это, он действовал…       Он стягивал с неё бриджи, движениями человека, какому неоднократно представлялось проделывать подобное. И оголив ноги, осыпал их поцелуями, от икр поднимаясь выше к ляжкам, задерживаясь на них и вдыхая благоухание её тела, несколько резкое в районе промежности, но тем паче наполняющее его желанием, подобно тому, как виночерпий наполняет бокал вином.       Кана не имела ничего против, ведь она снова была пьяна.       Она снова пьяна. Спит беспробудным сном не ощущая ладоней на своём животе, и губ ласкающих тёплую кожу, и кончика языка, что, решив, уподобится игле татуировщика, обводит татуировку чуть ниже девичьего пупка. Ничто не вызовет её недовольства, ни одна мелочь сделанная им не огорчит её.       Ведь она снова пьяна.       И когда его пальцы опустят бретельки майки, смыкаясь на плечах движениями массажиста, она лишь захрапит, отворачивая голову, и открывая шею для сладострастных поцелуев, наполненных танталовой жаждой.       Но ему хочется ещё, ему требуется больше и дрожащие пальцы побегут по шее, опуская майку до пупка.       — Фиолетовый, — простонал юноша, проходясь носом по шлейкам лифчика, и дальше по руке, останавливаясь у уха. — Как и твои глаза, твои чудесные всегда закрытые глаза. Ты не смотришь на меня, ты не замечаешь меня, но моя любовь от этого нисколько не угасает. Моя любовь — это данаидова бочка; она не хрупкий стебель, взращенный ветром весны, но крепкая фиалка никогда не увядающая на твоём подоконнике. Я люблю тебя Кана, так позволь же мне соединить нашу любовь, следуя по стопам Адама и Евы. И пусть Вечные врата для нас будут закрыты…       Послышался храп, и осмелев юноша стянул лифчик. Всё его существо трепетало, словно бабочка запертая в банке, от вида полной вспотевшей груди и каждое прикосновение к ней, мягкой и нежной, созданной для ласк, наполняло сердце насильника бурным вожделением. Он пустил слюни, заполняя ими ложбину и стал слизывать их, смачивая мягкость сосочков.       Кана не подозревала об этом, ведь она снова пьяна.              Она снова пьяна. Поэтому чужой язык исследующий её нёбо, мечущийся по полости рта не вызывает в девичьем сердце никаких эмоций. Он ласкает её губы, облизывая их в томном поцелуе на какой никогда не получает ответа.       И перегар разящий из-за рта, лишь заводит юношу. Это запах из бурдюка Бахуса, витающий над стойками таверн, запечатанный в винных бочках. Этот запах, весь вид его носительницы, беспомощной, утратившей волю, приводит насильника в состояние упоения. Поцелуи становятся всё глубже, развязней, ведь он знает, что Кана не очнётся.       …Ведь она снова пьяна.       Она снова пьяна. Трусы её лежат на животе, а лоно сокрытое под густыми волосами раскрыто перед глазами юноши. Внутренний сигнал организма, полученный в дар природой ещё первобытными людьми и оставшийся в нас по сей день, заставляет её сомкнуть ноги. Не получается.       Она слишком крепко спит, чтобы ощутить, как в её вагину проникают чужие пальцы, как они ласкают сухие половые губки. Лишь рот её приоткрывается в недовольном мычании, и тут же закроется чужими ненасытными губами.       По обыкновению, он намажет свой член смазкой прежде чем войти в неё. Это всегда происходит медленно, неспешно, словно некий ритуал совершаемый с фанатичной щепетильностью. И она безропотно примет его, встречая полным равнодушием.       Ведь она снова пьяна.                     Она снова пьяна. И ей владеют, как неодушевлённой куклой, созданной для самых низких потребностей; как телом без души на алтаре некрофила, или вампира-романтика, осушающего свою возлюбленную в порыве безумной страсти. Её переворачивают на бок, нагибают, опускают головой на пол и поднимая задницу кверху, отбивают на ней presto. Этот музыкант неутомим, и каждую партию его аккомпанируют пружины кровати. Кана будет спать ещё по меньшей мере восемь часов, шесть из которых ей предстоит играть роль гетеры в этой извращённой пьесе. Акт будет сменяться актом, поза позой; во время редких интерлюдий её телу, покрытому третьим слоем пота, удастся отдохнуть, занимая во сне удобное положение, словно готовясь позировать для мастера натурщика. Это ещё больше вдохновит актёра, и он вновь взойдёт на ложе Венеры, чтобы получить овации внутренних демонов, занимающих залы его души…       И только ему хорошо. Он на пике блаженства, словно Икар воспаряющий ввысь, подобно птице феникса заполняющий усладой своё существо, чтобы достигнув пика рассыпаться на тысячи атомов, но умереть счастливым. И возлагая рядом со своим объектом страсти, точно суккубом завладевшим его сознанием, осыпать её поцелуями, ласкать изгибы спины и нащупывая пальцами грудь, содрогаться от этих прикосновений.       Но Кана ничего не почувствует, ведь она снова пьяна.              Она снова пьяна. Спит мёртвым сном, а я, насладившись её прекрасным телом сижу рядом, заполняя очередной лист своего дневника. Зачем я это делаю? Чтобы усыпить совесть, чтобы, она перестала кричать: «Насильник! Ничтожество! Жалкий неудачник! Воспользоваться состоянием девушки, нагло завладеть её телом для ублажения своих животных потребностей…» Замолчи несчастная! Ты ничего не знаешь!       С Каной я познакомился в «Хвосте феи», гильдии авантюристов берущихся за любое задание, если плата достойная. Я пришёл туда, чтобы обсудить подробности задания со своим товарищем, имеющим там членство, но увидев её, всё позабыл…       Она сидела за столом, оперев голову на ладонь и волосы её, ниспадали каскадами волн на оголённые плечи, обрамляя красивое, но несколько задумчиво личико, способное понравится любому поэту. И увидь её мастер пера, безусловно отметил бы аккуратный носик придающий особое очарование девушкам, тонкие поджатые словно в недовольстве губы, создающие прекрасный контраст с угловатым подбородком и широким лбом, что может свидетельствовать о честности личности. И глаза её, — о, её глаза! — не глаза вовсе, скорее хранилище аметистов, сверкающих утренней росой. Такой была Кана, такой остаётся моя любовь. Вид этой девушки, облачённой в нескромный купальник, опоясанной парео, взволновал всё моё существо и кажется земля ушла из-под ног, и солнце упало мне на голову.              «Привет, Красавчик. — Сказала она, поднимая бутылку и присасываясь к ней своими влажными губами, и язычок её показался на миг, облизывая капельку вина стекающую по подбородку. — Выпьем».              О да, она любит выпить.                   Она пьёт ранним утром,                   вечером любит пригубить,                   но поэтому так сильно,                   я хочу её любить.              Да, Кана страдает от алкоголизма, но не мне ставить ей диагноз. Я лишь констатирую факт, благодаря которому мы познакомились.              В тот день, я солгал товарищу (чьё имя я не стану здесь записывать во избежание скомпрометировать его), что мои проблемы решены, а сам занял место напротив понравившееся девушки и заказал выпить. Мы пили тёмное пиво.              «У тебя толстый карман, но я пью бесплатно только с друзьями или с приятелями. — Вдруг заговорила она. — Ты мне, Красавчик, пока что не приятель и уж точно не друг. Поэтому своё пиво я отработаю…»       И она отработала. Отлично отработала. Моя проблема, заключалась в крысах, каких-то совсем несуразных размеров, одним словом настоящих монстрах! Кана изгнала их из моего дома, но, — увы! — разбила там всё, что можно. Короче говоря мне пришлось искать жильё.              «Твой кошелёк ещё не оскудел? — Заикаясь спросила Кана, вразвалочку подбираясь ко мне. — Нет? Вот и чудно. Заселяйся со мной. Будем жить вместе».       «В одной квартире?»              «Да. Моя сожительница, Люси, куда-то удрала… Словом, мне нужен сожитель, и сожитель с деньгами. Кстати…у тебя на пиво не будет?..»       Так мы и стали жить вместе. О, я считал себя самым счастливым человеком! Но после нескольких дней понял, насколько скудно оказалось моё счастье. Кана пила. Пила много, часто и всегда возвращалась в состоянии, да простят мне это сравнение, животного. Наутро, она звала к себе и жаловалась на похмелье.       «Умираю. — Стонала Кана, жалобным голосом. — Сходи за пивком».              И тут мне открылась возможность сблизиться с ней.       «А может лучше взять вина? — Парировал я, тщетно пытаясь не смотреть на неё, лежащую неглиже, едва прикрытую одеялом. — Выпьем, посидим…»       Конечно, она согласилась. Тем же вечером, мы сидели у неё в комнате, выпивали; я пил умеренно, Кана не стесняла себя. Вдруг завязался разговор…то ли о любви, то ли о чувствах, точно уже и не помню, но он стал роковым для меня.       Я признался Кане в своих чувствах, рассыпался в самых горячих заверениях любви, целовал её руки, ласкал пятки ног, иначе говоря я доверил ей свою душу.       «Какой мил-лый! — Только и ответила она, а потом, прижав к себе, добавила: — Будешь моим кавалером. Ну-с, кавалерон, наливай!»       Что это было? Что это значит? Я ломал голову над этим весь последующий день, начавшийся, следует добавить, в одной кровати с Каной. Даже сейчас, сидя подле своей дорогой пьянчужки, я не могу понять, говорила ли она всерьез или смеялась надо мной. Так что же, я извращенный насильник или право имею? Я не знаю…       Наше сожительство длится на протяжении года. Кана пьёт каждый день, я люблю её каждый день и казалось бы в наших отношениях царит полнейшая идиллия, вот только сам факт этих отношения, установить очень сложно. Подловить её в трезвом состоянии и спросить прямо практически невозможно, да и боязно мне после всего что было…       Ну что же ты, совесть несчастная, замолкла? Молчи, да помалкивай, а я кончаю эту запись и иду за таблетками для любимой. Ведь сегодня она снова пьяна.       Она снова пьяна. Её обнажённое тело укрыто одеялом, ноги разведены в стороны в позе полного расслабления, а на плечах лежат вспотевшие волосы. Это вакханка возлагающая на ложе после бурной ночи танцев, преисполненная утренней красотой и солнце, словно желая подчеркнуть девичью притягательность, проникает в её комнату, лучами ложась на открытую грудь.       В девять утра Кана очнулась. Она никогда не спрашивает себя, почему просыпает голой, ведь не помнит, как ложилась спать; никогда, её не волнует вопрос, отчего после пьянки, родная кровать пропитана пóтом. Нет, эти вопросы не интересуют молодую кутилу.       Каждый раз после пробуждения, Кана поворачивает голову к прикроватной тумбочке, всегда отыскивая там стакан воды, и две таблетки. Одна из них — это аспирин, вторая больше и цвет её имеет розоватый оттенок, но не подозревая ни о чём, девушка проглатывает обе.       — Правду говорят: вечером поднимаешь рюмки, а с утра принимаешь пилюльки.       Впрочем, Кана не могла жаловаться на плохое самочувствие, присущие всем людям принимающим накануне алкоголь. Голова её не болела, живот не вздувался, глаза не разбегались. Она не знала, какой тайной магией обладает раз не имеет проблем с похмельем, но догадывалась о своём добром гении.       Стоит отметить, что Кана уважала своего соседа. Он представлялся ей парнем с головой, этаким добрым малым, который вроде бы и готов на любой кипиш, но в то же время предпочитает оставаться в стороне. Он был добрым, но угрюмым, весёлым, но молчаливым, он был…       Он не был ей знаком. Это был призрак дающий о себе знать только после пары бутылок вина; волшебный эльф заточённый в банке пива, едва ли не джин, готовый безопасно доставить пьяную хозяйку домой. Но он был, и она знала это.       И этим же вечером, Кана снова была пьяна.       — Она снова пьяна! — Негодовала Мираджейн, молоденькая блондинка работающая разносчицей в баре, где прямо сейчас заседает Кана, опускаясь на стул рядом с клиентом. — Ваш кофе.              — Спасибо. А вы видимо говорите про Кану?       — А про кого ещё?! Она пьёт здесь каждый день! Конечно, она приносит доход… Но наш погреб пустеет, а полнится не успевает. Каждое утро, она приходит ни свет ни заря, заказывает пиво, потом водку, после снова пиво… На этом заканчивается её осознанный выбор, потому что дальше, она пьёт всё, что попадётся под руку. Она выпивает за десятерых, и что самое удивительное, никогда её не мучает похмелье! — И спустя короткую паузу, обратив взор на гостя, добавила кокетливым голоском: — Вы ведь её сожитель, не правда ли?       — Верно, наши комнаты по соседству.       — Чудненько, значит вы должно быть знаете её секрет?       — Знаю ли я? Любезная, да я непосредственно владею этой тайной!       — Как?! Вы! Говорите же, говорите скорее в чём здесь дело!       — Простите, но я спешу. Видите ли, мне нужно сопроводить Кану домой, ведь она снова пьяна…