повторение – мать учения

кэлхуну слишком плохо. он закусывает нижнюю губу, практически до крови. жмурясь, вжимает голову в плечи, пока тёмно-фиолетовые щупальца теннанта исследуют его худощавое тело. он пытается припомнить, зачем вообще ему что-то понадобилось от эдмунда, но в голове клубок мыслей, звенящая какофония, которая смешивается с ехидным голосом биолога, что оглаживая талию коллеги, вглядывается в его измученное лицо. видеть ровоама таким жалким – эксклюзив, не иначе. вдруг, кэлхун распахивает глаза и вытягивает шею, стараясь отпрянуть от касаний эдмунда и вертит головой. в его темно-зелёных глазах – немой ужас, а по щекам начинают течь слёзы. но теннанта, похоже, не сильно волнуют моральные устои и желания кэлхуна, а потому, приставая на носочки запылившихся туфель, он кончиком дрожащего языка слизывает их, и улыбается, обнажая оскал. — хватит вертеться, принцесса, тебе же нравится это! – эдмунд обдает ухо ровоама горячим дыханием, и прикусывая его мочку, одновременно расплавляется с ремнём на его брюках. со стороны теолога доносится лишь слабый писк, когда на возбуждённый член опускается небольшая ладонь эдмунда. тёмно-карие глаза, практически чёрные, встречаются в безмолвии с глазами кэлхуна. но в них не кроется немой просьбы дать разрешение, ни нежности иль любви, а извращённое желание унизить и смешать эго ровоама с грязью. секс – тема щепетильная для того, кто вырос в строгой, религиозной семье, что каждое воскресенье ходило в церковь и трепетно относилась к священным писаниям в библии. стоит ли говорить о том, что любая попытка ровоама удовлетворить себя путём мастурбации заканчивалась волной стыда? и сейчас, когда ему так увлечённо дрочит теннант, кэлхун без понятия, рыдает ли он от нарушенного обещания, данного себе в тринадцать, или от того, что он не сильно желает интимной близости с коллегой? теолог вздрагивает и замирает, когда чувствует, как что-то склизкое и прохладное отчаянно желает протолкнуться в его колечко мышц. он мгновенно прикрывает себе рот рукой, а слёзы всё ещё неконтролируемо текут. зачем он делает это? чтобы его не услышал никто? чтобы не увидели в таком жалком положении? или потому что ему действительно нравится то, что делает с ним этот нахальный и надменный учёный? неужели, его сердце отдано не только уверенной и храброй райе абер, но и гордому эдмунду теннанту? нет, он не хочет об этом думать. хотя бы не сейчас, когда щупальце низкорослого мужчины, предварительно хорошенько смазав сфинктер, входит в ровоама с неприличным хлюпаньем, отчего он тут же заливается краской. он был красным и до этого; тяжело дышал и вжимался в бетонную стену, когда теннант поимел наглости прижать его к ней. когда ровоам желал обсудить с ним профессиональный вопрос. теолог, крепко стискивая зубы и задирая голову, вдруг чувствует, как его ноги подкашиваются, а глаза застилает пелена, и всё тело бьётся в слабых конвульсиях. — а говорил, что не нравится, – щурясь, хитро цедит теннант, он чувствует себя до боли властным, имея в подчинении свой объект воздыхания. но даже так, его голос кажется где-то далеко, эхом отдаётся в голове теолога, ведь ему нужно добрых пару минут, чтобы отойти от оргазма. и видя, как ровоам не в себе от удовольствия, эдмунд заботливо обхватывает его бёдра всё теми же толстыми щупальцами, чьё происхождение кэлхун не знает. и всё же, он обязан отметить, что они хорошо помогают устоять на ногах и не свалиться. ровоам шмыгает носом и вновь прикрывает глаза, хмурясь, убирая руку со рта, когда с силой в него вбивается теннантово щупальце. он чувствует себя слишком странно, ошарашенно даже, и словно секс с этими отростками пьянит его, сильнее любого спиртного. из под полуприкрытых век он взглядывает на низкорослого мужчину, на чьём лице всё ещё виднеется невиданная доселе наглость. он, похоже, слишком горд собой, чтобы обратить внимание на того, кого сношает. с уст ровоама слетает громкий, болезненный стон, когда холодная тентакля вдруг прижимается к его горячей щеке. из под запотевших, чуть треснутых очков, он старается разглядеть её. фиолетовый отросток слабо дёргается, поглаживает ровоама по щеке. на слабом свету, исходящей от красной лампы из коридора, он поблёскивает от обильной смазки, что покрывает конечность полностью. взъерошенные волосы кэлхуна липнут к его лбу от пота, и он вновь закусывает нижнюю губу, стараясь не выдохнуть слишком громко от неожиданного толчка. он перестаёт понимать, где горячие, покрытые ожогами ладони эдмунда, а где его верные щупальца, желающие исследовать каждую клетку тела теолога. кэлхуну до боли хочется скулить от наполненности и новых ощущений, и опуская взгляд на свой плоский живот, он может смутиться от того, как растягивается кожа от тентакли. неужели она настолько большая? ровоам мотает головой; нет, ему не хочется думать об этом. находясь в столь унизительной позиции, он не желает представлять себе то, насколько его тело хрупкое, по сравнению с крепкими щупальцами эдмунда. и как безоговорочно оно подчиняется им. но вдруг, мужчину разворачивают лицом к стене и он охает от неожиданности и дискомфорта. — ты же не будешь против, если я без презерватива, да? – хрипло посмеивается эдмунд, и как только ровоам желает ответить хоть что-то на его колкость, так сразу же его шлёпают по упругой ягодице. не торопясь, тентакля покидает тело теолога, и внутри становится непривычно пусто, отчего он и ёрзает, тяжело вздыхая. теннанту не хочется церемониться; крепко сжимая задницу коллеги, он не задумывается о надобности в растягивании и чрезмерной нежности, лишь медленно входит в него, дабы не порвать. нет, трупы им здесь не нужны. сжимая кулаки до побеления костяшек, ровоам утыкается в изгиб локтя, стараясь хоть так скрыть свои жалобные стоны. член эдмунда не заменяет ему того щупальца, но он не с тем человеком, что будет слушать его жалобы. постепенно, ритм нарастает, и лаборатория наполняется дюжиной пошлых звуков, от которых у теолога кружится голова и бешено бьётся сердце. он молится всем существующим богам, чтобы их не поймали. кэлхун выгибается в спине, когда его вновь грубо шлёпают, и в уголках глаз собираются слёзы. фрикции становятся всё глубже, и когда член коллеги приятно проезжается по простате, то ровоам не может не заскулить от приятной волны чувств, шире расставляя ноги. — было бы проще, если бы ты не брыкался с самого начала, – низко рычит эдмунд и приобнимает его за живот, прижимаясь к нему. вновь, мысли становятся однородной массой, не представляющей из себя ровным счётом ничего, и кэлхун чувствует, как границы реальности размываются. его центром вселенной становится член товарища, что из раза в раз задевает простату, заставляя выгибаться в спине и бесстыдно стонать. а если бы не упрямый характер ровоама, то он с радостью бы попросил заполнить его до краёв. но блаженство краткосрочно, и закатывая глаза, биолог, наконец, кончает внутрь. но выходить он не собирается, лишь замедляет скорость, и всё так же прижимаясь к ровоаму и обнимая его за живот, он прикрывает глаза и самодовольно интересуется: — повторим позже?