heroin

и средь судьбы своей руин возвёл ты в камень героин.

жар свечи — милой восковой мышки, подаренной когда-то мной Сашке — лижет выгнутое дно ложки, оставляя на некогда блестящем металлическом покрытии непроглядную копоть. порошок послушно растворяется и пузырится, помешиваемый затупленным после многочисленных иньекций кончиком иглы. зрачки Саши расширяются от предвкушения. я едва слышимо сглатываю. мутный раствор скользит вверх по децилам, мой напуганный взгляд — следом. я видел это много раз, и всё равно. мне страшно. страшно видеть ремень, окольцовывающий плечо. страшно слышать тяжёлое абстинентное дыхание. страшно думать о том, что мой милый и добрый Сашенька едва способен мыслить и жить без чёртового порошка. я жадно вцепляюсь взглядом в причудливый кровавый узор контроля, хлынувший в баян, и стараюсь пропустить мимо ушей протяжный Сашин стон. нет, не могу. закрываю глаза. среди темноты расплывается Сашкин силуэт - согнутый, больной, неестественный, и я невольно думаю о том, что даже здесь мне нет от него покоя. в своей собственной темноте. пока Саша ширяется, мне хочется повспоминать старые времена, когда я только познакомился с ним. я люблю так делать. это гораздо приятнее, чем ждать конца его прихода, и уж тем более лучше, чем наблюдать за этим до жути отупевшим бледным лицом с бездонными голубо-зелёными радужками, на которых едва ли где-то есть зрачок. мне сразу приходит в голову тот самый школьный день, когда наш тандем ещё даже не имел малейшего намёка на существование, и мне приходилось молча выслушивать тупые анекдоты этого странного новенького Собакина, стремительно набирающего репутацию неудавшегося стендапера. я ещё тогда подумал: «юмор у этого Сашки - ну прямо наркоманский». не ошибся. ухмыляюсь. о зависимости я узнал намного позже, чем мог бы. лето перед одиннадцатым классом превратилось в Ад — всё благодаря Собакину, так стремительно спускающемуся в бездонную пропасть наркомании. скрывать булавочные зрачки и стрём-пакеты со всей атрибутикой становилось непосильной задачей для Сашки. за признанием последовала небрежность — можно же уже не притворяться, да? — и всё становилось лишь хуже с каждым днем. а в конце-концов дошло до... этого. перед глазами снова всплывает знакомый силуэт, но уже не такой отчётливый, как когда я только закрыл их. этот образ светлый, и он неуловим. ускользает от меня так же быстро, как приходит. я знаю, что это какие-то глупые мимолётные надежды врываются в мою черепную коробку. я им не верю. мысленно напоминаю себе, что за последний месяц я научился: • прятать деньги перед приходом Саши. • выкупать свои же вещи из местной барахолки. • не обращать внимания на мусор и вонь. • игнорировать вопли и угрозы Саши, пока смываю в унитаз его дурь. • покупать вино и валиум для очередного совершенно-точно-последнего откола. • без слёз смотреть на спазмы желудка. • сломя голову мчаться по неизвестному адресу, услышав в трубке имя «Саша». • разводить героин в ложке, затягивать жгут и искать вены там, где их нет. • ставить под сомнение абсолютно каждое слово. • и никогда не смотреть Саше в глаза. хотя, нет, последнему я всё-таки так и не научился. я открываю глаза. теперь передо мной не Саша, нет. это кто-то, кого я не знаю. кто-то с торчащим из вены шприцем, впалыми щёками и пыльного цвета подглазинами. кто-то без будущего и настоящего, застрявший навечно теперь в прошлом - таком же безрадостном и холодном, как и он сам. я уже знаю, что произошло, но во мне плавно кочует безразличие - из конечности в конечность, оно проходит по каждому нерву и каждой клетке, оно щекочет моё сознание, намеренно блокирующее понимание того, что я не могу нащупать пульс. я охватываю кончик фитиля двумя пальцами, и комната погружается во мрак.