а зря.
— Не могу, — повторяет он уже тише и спокойнее. Смена громкости давит еще сильнее, выпускает свои последние когти и тузы в рукавах. — Пока, Сонь. И Женя уходит. Так просто и неправильно. Идет по полной парковке к своей машине, садится, включает фары, заводит. Уезжает, попрощавшись скомкано и не вовремя. Соня подавляет желание тут же схватить телефон и набрать зазубренный до каждой частицы номер, умолять и рыдать в трубку — лишь бы простил, вернулся, обнял. Но Женя уехал в Пушкин. От нее, в первую очередь. От ее невольного контроля и вечной тревожности, от ее плохо скрываемой ревности и борьбы с призраками. Соня еще пока не проанализировала каждое слово, но все равно понимает: в такой излишне откровенной, искренней речи Женя не может выдумывать, лгать, пытаться принизить, обесценить. Там что-то большее. Больное. Невыносимое. Соня заходит в подъезд с липким одиночеством под боком, роем мыслей в голове и слезами в уголках глаз. Женя ушел и вернуться не обещал.***
Я думал, ты это понимаешь. Но, видимо, ошибся.
Фраза крутится в голове на невыносимом повторе — то замедляется, то ускоряется, то проигрывается наоборот, в разных тональностях, — но смысл все равно остается тем же. Эта неизменность ударяет по Соне сильнее всего: чувствовать чужое разочарование в ней гораздо сложнее, чем испытывать его самой. Если бы это был непонятный кто-то, а это — Женя. Женя, который знает ее лучше, чем она сама, который постоянно рядом, проник в каждую клеточку, от которого ничего не скрыть и при этом отказаться уже никак. Соня бы никогда не хотела этого слышать — «но, видимо, ошибся» — потому что это так несправедливо, нечестно и далеко от правды. Соня же понимает. Сама спортсменка, сама знает — спорт не отдаст свое место чему-то или кому-то другому; хочешь быть чемпионом — откажись от всего остального, не растрачивайся на внешние факторы, дави их и истребляй. А Женя ее впустил. Впустил делить место. Соня, в целом, всегда знала — она со спортом делит одно и то же место. Значит, невольно перешла черту. Невольно стала требовать большего, че он мог ей дать, невольно затронула границы, невольно забыла об условиях. Они не обговаривались никогда, но витали в воздухе негласным правилом: фигурка никуда не денется, фигурка не уступит и одержит победу, если будет нужно. Соня мифический нож у сердца чувствует как никогда ярко — такая мысль Жене бы не пришла сходу, в момент запала. Она была обдуманной. Не раз возникавшей. Принятой в душе. Пригревшейся. Плача напротив зеркала, Лисина теряет последнюю веру в себя и свое умение ко всему привыкать. Это все было бы не так страшно. Не так больно. не так — если бы Соня отдавала предпочтение своим чувствам и злилась на Женю, если бы Соня не приняла его слов, не обосновала бы их, не согласилась. Но Женя славился тем, что не поступал импульсивно и любые слова перед этим обдумывал долго, кропотливо, дотошно, строго к каждому созвучию. Соня знает Женю слишком хорошо, и впервые эти знания играют против нее. Хочется повернуть время вспять и тщательнее следить за собой, за поступками — не давать себе слишком много власти, не чувствовать слишком значимой. На него это давит. Ему от этого плохо. Женя не может дышать, а попросить ее снять удавку не решается — вот, что произошло. Соня ее снимает и надевает на себя в попытке перестать так на себя злиться и драть горло всхлипами. Не помогает: слабая. (Соня или удавка?) Она порывается открыть их диалог, написать что-нибудь, попросить вернуться или хотя бы поговорить. «Был в сети недавно» — привычно декларирует телеграмм, и эта обыденная деталь охлаждает разум Лисиной. Соня позволила взрыву своего внимания произойти в эпицентре Жениных приоритетов, даже не осознав этого. Лучшее, что она сейчас может сделать, — помолчать, слиться с окружающей среду, исчезнуть. Дать воздуха. Освободить место, которое никогда не было ее полностью. Она ставит режим полета, когда уведомления из приложений начинают раздражать и вызывать неконтролируемую злость. Ее не потеряют — некому просто. Пусть только с Женей все будет в порядке.***
В Юбилейный Соня едет не с утра, а к началу прокатов танцевальных пар. Аккредитация позволяет проскочить на арену за пару минут и не встретить никого из болельщиков. Вчерашние слезы уже не стремятся снова вырваться и выставить себя напоказ; теперь она чувствует только усталость, безразличие к другим проблемам и нервную тревожность на кончиках пальцев и в ногах. И, пока Лисина бродит возле раздевалок в полном одиночестве, мысли о вспыльчивой Жениной речи снуют по сознанию туда-сюда, не перестают о себе напоминать — Соня перед ними слабеет и выпадает из реальности. Иногда и тишина становится ее врагом: в ней не думать невозможно. Она проскакивает мимо таблички «мужская раздевалка» — быстро, ловко и незаметно — и шагает дальше. А так и хочется зайти, найти, прижаться и долго-долго держать в кольце своих рук. Нельзя. Сказал же, не надо. Мишины встречаются уже почти возле выхода к трибунам. Всегда в приподнятом настроении, тренеры ей улыбаются и хлопают по спине. — Что-то ты сегодня поздно, — говорит Алексей Николаевич, опасно прищурив глаза. Соня надеется, что никаких следов вчерашней ссоры на ней нет — разве что в душе, но туда они не пролезут. — Это точно, — криво усмехается она и чувствует напряжение в плечах. Выдаст ее с потрохами. — Женьку уже видела? Не видела, думает Соня. Уже соскучилась, думает Соня. Хочу увидеть, думает Соня. Не могу, думает Соня. Как теперь быть, думает Соня. Она быстро поднимает на тренеров глаза, чтобы не успели ничего заподозрить, и качает головой: — Нет. Пока нет. — Он в раздевалку уже пошел, — добродушно подсказывает Татьяна Николаевна, на что Соня благодарно кивает. Знает, что не пойдет. Не посмеет, испугается. — Ну, давай, шуруй, мы пойдем чаю попьем. Они прощаются и расходятся по разным сторонам. Наверное, Мишины заметили, что она не развернулась в сторону раздевалок, — просто тактично сделали вид, что не их дело. Соня проверяет, что никого в коридоре нет, и устало потирает глаза. Дрожащими пальцами заправляет светлые пряди за уши и глубоко вздыхает. За дверью публика, зрители и камеры. Все переживания остаются здесь — закрытые внутри знакомых коридоров, умело запертые на фигуральные замки. Соня умеет скрывать плохое настроение, искренне улыбаться, даже когда на это нет никаких сил.***
После выступления танцев настроение немного улучшается благодаря шикарному прокату Васильков, немного падает из-за падений на трикселе, не испытывает никаких изменений на парах и тонет в бездне переживания перед короткими программами мужчин. Соня спускается в подтрибунку, постоянно озираясь. Сама не знает, чего хочет, — наткнуться на него или наоборот избежать встречи. До выхода первой разминки остается минут десять, тренеры и спортсмены проносятся туда-сюда, и глаза немного путаются. Выходит Петя, и Соня ему, нервно улыбаясь, желает удачи. Он кивает и тут же исчезает из поля зрения. Соня видит Женю издалека, настроенного, спокойного — наверняка только снаружи, — смотрящего куда-то мимо людей, в никуда. Соня замирает. Между ними остается огромное расстояние в обиду, страх и нерешительность. Она его не преодолевает.***
Когда от нервозности начинают дрожать колени и Соня едва сдерживает желание начать рвать заусенцы на пальцах, она думает, что надо что-то решать. Вариант идти самой с больным треском отпадает сразу же. И она ищет поддержки среди своих друзей. Про Камилу вспоминает внезапно. И про то, как их шипперили, про десяток видео в тик токе с моментами их взаимодействий, и про все тяжелые разговоры и молчание. И кажется, что весь воздух в мире резко выкачали, ее поместили в вакуум с целью найти себе способ выжить.Жене нужно пространство
— повторяет она себе уже который раз за день, а лучше не становится. Глупая фраза, глупое пространство, глупые обстоятельства, глупая Соня. У них никогда такого не было — никогда не ссорились прямо накануне стартов. Поэтому привычным было вместе поехать на утреннюю тренировку; ей — подождать несколько часов, ему — подготовиться к вечернему выходу; ему — откатать чисто, на разрыв, ей — встретить у двери выхода на лед и обнять сразу же, порадоваться или вместе поплакать. Соня понятия не имеет, как себя вести сейчас. Но, наверное, если ее в последнее время было много — значит, дать другим людям его поддержать, с ним посмеяться и ему улыбаться. Если Женя так хочет, то ладно. Соня не гордая и не слабая — справится. Закусит губу до крови, подпрыгнет на трибуне на удачно приземленном прыжке, улыбнется на финальной позе со слезами на глазах и тревожно спрячется за спинами журналистов: она будет видеть его, а он — нет. Как будто Сони тут и не было. — Камила? Можно тебя? — заглянув за дверь женских раздевалок, подает голос Соня, обращает на себя внимание и не зря. Валиева кивает, сверкая ясными глазами. Беспокойство Соню сейчас уже загрызет, поэтому она не находит слов, чтобы об этом сказать, и переходит сразу к делу. К тому, что наиболее важно. — Камил, можешь Женю под трибунами встретить? После проката, — выпаливает на одном дыхании, сбивчиво и полупонятно. Но искренне. — Я? — Камила удивляется, нахмурив брови, но все еще улыбаясь — не восприняла достаточно серьезно. — Зачем? Как же ты? — Я объясню потом. Сможешь сделать это? Он не захочет меня видеть. Соня срывается на откровения пластырем с не зажившей раны — больно щиплет и создает ощущение, что ты вот-вот расплачешься. Глаза опасно блестят и выученная улыбка подрагивает. — Но я не могу совсем его не поддержать. Просто обними, скажи, что он молодец, и все. Я тебя очень прошу, — отчаянно просит-умоляет-выпрашивает-вымаливает Соня, дерганно заправляет прядь за ухо. Оборачивается — боится, что кто-то услышит в этом длинном коридоре. — Да, да, конечно, без проблем, — тут же утвердительно кивает Камила, сочувственно склоняет голову и гладит ее по плечу. — Все будет хорошо, не переживай, я все сделаю! Соня почти верит — но как-то все совсем далеко от понятия «хорошо» и даже «будет» не успокаивает. Может, не с ними, не про них. Делать что — непонятно. Но ситуация отстой, и не может быть удовлетворительной для Жени. — Только это еще один повод для шипперства, Сонь, — тихо замечает Валиева. — Стопроцентно кто-то заснимет и выложит. Она знает — ой как знает, — но иначе его вообще никто не поддержит. Надо, чтоб как Соня — сразу после выхода со льда, сразу с улыбкой и открытыми руками. Соня еще бы сердце открыла, и Женя бы доверчиво прыгнул. Но она готова еще немного потерпеть, еще немного расковырять зияющую рану. — Переживу, — и Лисина печально сжимает губы. — Спасибо тебе большое. Для меня это очень важно. Важно — быть с ним рядом. Важно — поддержать. Важно-важно-важно. До бессонных ночей важно, как во время Олимпиады. Она сможет и так. Сможет прикрыть его спину, даже если от пуль; сможет поднять его с колен, даже если свои придется разодрать в кровь. И она разберется с этим. Они обязательно поговорят, обсудят и решат, как быть дальше. Просто одно на другое навалилось, просто Женя выбрал спорт,и это правильно.
TELEGRAM
Камила встретила Женю в подтрибунке. Обнялись, перекинулись парой слов. Улыбаются.
Они не разговаривают до конца дня, а Соня стремительно оттачивает навык невидимости. Слиться со стенами, разложиться на молекулы несложно и безболезненно — только от желания сделать обратное глаза слезятся. Соню это совсем не устраивает, просто не может устраивать; но Женя улыбается и, наверное, чувствует себя капельку легче. женька ❤️, 22:12 Ты где? Телефон вибрирует справа от нее, пока она устало сидит на кресле в прихожей, только лишь полураздетая с улицы. День длинный и тяжелый, день пошел не по тому сценарию с элементами избежания, напряженной тишины и третьих людей. Соня не понимает по сообщению, злится он, просто проверяет, интересуется или волнуется. Глянув на время, отвечает честное:сонечка, 22:14
дома
а что?
Сообщение тут же приобретает две галочки в нижнем правом углу; под именем светится: «В сети». Соня не берется охарактеризовать причину внезапно учащенного сердцебиения. женька ❤️, 22:14 Ты не поехала в отельсонечка, 22:14
получается
Это глупо. Она откладывает телефон и подавляет возглас разочарования: он что, ждал ее? Глупым кажется импульсивное желание уехать домой, как только мужская одиночка закончилась, отсутствие решимости просто поговорить и перед, и после проката, обходные пути и страхи. Соня прикрывает глаза руками в попытке прогнать влагу. Хватит хватит хватитплакать.
В голове набатом бьет сожаление, и Соня быстро печатает:сонечка, 22:20
мне приехать?
женька ❤️, 22:23 Да нет, не стоит Соня признает поражение.***
Соня совсем не знает, что ей делать после второго дня, произвольных программ и награждения, — она вроде как должна была приехать к Жене в отель, и они это прямым текстом обговаривали. Но актуально ли вообще приглашение? Что сейчас происходит? Как поступить правильно и не наступить на очередной провал в их взаимоотношениях? женька ❤️, 16:16 Ты приедешь сегодня в отель?сонечка, 16:17
ну если приглашение в силе, то да
женька ❤️, 16:17 Я ничего не отменял И вчера тожесонечка, 16:18
прекрати. ты прекрасно понимаешь, о чем я
женька ❤️, 16:18 Да, понимаю Извини. Просто я ждал тебя вчера. Думал, что ты поехала туда после прокатов Соне хочется злиться — она совсем потерялась в нормах отношений во время ссор, что остается непоколебимым, а где ей отступить, дать воздуха и отдых от себя. Никто не выдавал книжку с правилами; и да, может, она ошиблась, но поступила так, как сочла в тот момент нужным — мысли читать не умеет и действовать рационально получается не всегда.сонечка, 16:22
ты уж прости, но ситуация, в которой мы оказались, не совсем предполагала то, что я поеду в отель после прокатов. я поехала домой, потому что не думала, что там меня кто-то ждет.
женька ❤️, 16:23 Да Да, конечно, все правильно. Нам надо это обсудить, только не в переписке Если захочешь, приезжай в отель после награждения. Я ни на что не надеюсь, но буду ждатьсонечка, 16:24
я приеду
Вечно он такой правильный. У Сони просто нет сил долго на него злиться или таить обиду. То есть, конечно, она может и дальше тешиться этой грустью и тоской, плакать от его слов, но лучше не станет, и она только потеряет шанс на исправление. Она скучает по Жене. Соскучилась даже за день, что они не говорили, не оставались один на один; за тот жалкий день, что она провела в полной потерянности, навязчивых мыслях и глупых-глупых-глупых умозаключениях. И поэтому снова бросается вперед, как верная собачка, когда лежит на спине и подставляет пузо — самая беззащитная и доверчивая поза. Соня к нему бросается без задней мысли и попыток притормозить, на полной скорости, на чистой надежде. Вчера Женя выглядел слишком трогательно во время проката; снова в себя влюбил, заворожил и будто пролил свет в полной темноте. В груди что-то еще раз затрепетало, о себе напомнило, и тоска по нему и его близости вдруг отозвалась громким болезненным стоном, жгучей болью внутри незажившей раны. Соня не знает, выдержит ли еще одного такого Женю — на льду, с искрящимися глазами, до одури аккуратными нежными руками и так далеко от нее. Она чувствует себя какой-то обезвоженной посреди беспощадной пустыни; и дальше все зависит только от нее — продолжать идти, чтобы отыскать хоть крошечную каплю воды, пока та не приведет к океану, или сдаться, позволить зыбучим пескам и безжалостному солнцу себя иссушить и забрать. Соня за Женю всю Олимпиаду боролась. Все прошла на своих двух — окровавленная, искореженная, но все такая же полная надежды — и это тоже пройдет. Женя же ее любит, правда? Не разлюбит сейчас, за одну ссору, одно недопонимание? И Лисина точно приедет. Точно попробует все узнать, предложит все, что может, — только бы не закончилось, только бы осталось, что хранить.сонечка, 18:43
удачи, жень. получи удовольствие
Соня срывается и не может не — хотя идти к выходу на лед и сказать ему лично все еще боязно и как будто неуместно. Даже сейчас нервничает, но не удаляет сообщение. женька ❤️, 18:50 Подойдешь к выходу? Если хочешь, конечно Ей совсем не нравится приписка «если хочешь» при каждом предложении, словно он ее не знает, словно они какие-то незнакомцы. Женя по ее границам ходит так же чересчур осторожно, как она теперь по его. Как будто они оба друг друга боятся после сказанного, не знают, что можно, что — нет. И если Женя хочет так же все исправить, если его это так же не устраивает, то Соня хоть всю себя отдаст, но их отвоюет. Женя у выхода, сосредоточенный и неулыбчивый, выглядит до одури правильно и до трясущихся ног красиво. Алексей Николаевич возле него стоит и что-то приговаривает — обыденно, по-родному, знакомо. Соня немного приподнимает уголки губ от тепла, что волнами в груди разливается и все там затапливает. — Сонька наша пришла, — замечает ее тренер, по-отечески ласково улыбаясь, и манит рукой. Она ступает почему-то осторожно, но легко. — А то мы тебя так и не дождались вчера. Потерялась, что ли? Лисина скомканно что-то отвечает, нелепо лепечет, и Мишин, конечно, замечает, оставляя их наедине. Губы опасно пересыхают, весь воздух в груди кончается и грозится никогда не восполниться; Женя в костюме перехватывает ниточку ее дыхания и держит меж своих аккуратных пальцев. Женя смотрит на нее как-то исподлобья, неполностью. Она пока не знает, как это понимать и объяснять, поэтому просто проглатывает, словно этого и не было. — Хорошо выглядишь, — неловко выдыхает Соня. — Кто волосы красил? Он закусывает губу, а в глазах какая-то непролитая вина и смущение. Поджимает губы, едва растягивает их в улыбке и сдержанно отвечает: — Марка попросил, — и потом добавляет, будто этих двух слов и тринадцати букв мало, недостаточно; словно ему хочется еще с ней поговорить, поддержать и без того безнадежный диалог: — Он обрадовался. Сказал, что смотрел на них на всех прокатах и мечтал покрасить. Соня понятливо мычит и кивает. И тут же бросается за почти убежавшей возможностью, фигурально хлопает себя по лбу, потому что нельзя так быстро обрубать то, что Женя так пытается спасти. — Это здорово. Чью-то мечту осуществил, — она неестественно смеется, нервно мнет пальцы, опуская глаза. Люди вокруг ходят, но Соня не переживает — вряд ли в их неудачной попытке поговорить кто-то увидит роман или шанс на него; этот сдувшийся спасательный круг даже ее приведет скорее к морю горьких слез от разочарования (в себе? в ситуации?), чем к берегу надежды. Алексей Николаевич в дальнем углу глядит на нее внимательно и, наверное, все понимает. Она стыдливо переводит глаза снова на Женю, настроенного на прокат, и говорит: — Удачного тебе проката. Знаю, что ты откатаешь на свой максимум. И знаю, что твой максимум сегодня может бы не таким, как на Чемпионате России. Откатай так, чтобы после улыбнуться, да? Шум вокруг тоже обращает свое внимание на них, избитых непонятной ссорой Лисину и Семененко, и замолкает, прислушиваясь. Сердце меж ребер хмурится, как ничего не понимающий щенок, и тянется — потому что как к нему не тянуться? Какой-то холодный разум и обида застлали все собой и ничего не объяснили; Соне жалко свое неповинное и преданное сердце так же, как его — придавленное ответственностью и виной; Женя не моргает и глаз с нее не сводит. — Спасибо, — тихо благодарит он, когда отмирает. Женя уже шагает вперед, чтобы, Соня надеется, обнять, но — мимо начинают идти фигуристы, Алексей Николаевич говорит, что пора, и вот между ними снова метры, расстояние и недосказанность. Соню от нее тошнит, наизнанку выворачивает, а еще — от собственного бессилия и робости. Но, думает Лисина, будет вечер, будет тишина комнаты и много-много искренности. И они будут. С этими мыслями она уходит подальше от выхода и открывает трансляцию.***
Соня теряется при выходе с арены — то ли пойти к Теме и Жене, прибиться и ехать вместе, то ли в гордом одиночестве вызвать такси. женька ❤️, 21:23 Мы с Артемом идем к служебке. Ты с нами? Или сама приедешь? Ощущение неправильности давит между ребер. Они никогда не переписывались по этому поводу, потому что она всегда была рядом после прокатов, ждала возле раздевалок и помогала тащить подарки через раз (чтобы особо внимательные ничего не заподозрили). Она пытается сделать хоть что-то, чтобы от него избавиться.сонечка, 21:25
с вами!!
я сейчас подойду, подождите две секунды
Лисина быстро хватает свою куртку с вешалки, торопливо прощается с сияющей Лизой, целует Ками в щеку, еще раз поздравляет всех с чудесными прокатами, попутно желая хорошего вечера, и выскакивает из раздевалки, куда ее так заботливо пустили. Куртка на ходу не застегивается, да и Соня не предпринимает слишком много попыток — в итоге к продуваемому выходу из здания подходит с толстовкой напоказ. — О, Лисик, — мягко улыбается ей Тема и тут же летит обниматься; благодаря открытости и отменному юмору парня между ними когда-то сложились теплые братско-сестринские взаимоотношения. — Я уже думал не увидимся. — Я тоже скучала, — закатив глаза, ответно острит она, но обнимает крепче. На Женю смотреть, как на огонь, хочется, но при этом боязно до жути. Соня дает себе поблажку в две секунды, отстраняясь от Темы, и потом — наконец переводит глаза на него. Женя стоит весь застегнутый, в капюшоне и ее бежевым шарфом на плечах. Он ловит ее взгляд у своей шеи и словно ждет реакции — терпеливо молчит, едва заметно улыбаясь, а в глазах столько привычной нежности, что Соня мгновенно задыхается и не знает, как прийти в себя. Улыбается. И становится тепло практически до слез; надежда расцветает в груди весенним букетом, летним дождем и сладким лимонадом. Надежда в груди пахнет одеколоном Жени, тускло-зеленой травой и какао. — Идем уже, мы так на полгода тут застрянем, — шутливо торопит их Тема. За той стороной двери десяток болельщиков, которые обступают Женю в ту же секунду, что он показывается. Подходят и к Теме — Соня душевно за него радуется, он заслужил внимания. К самой Лисиной подбегает одна девочка, радостно сверкая, с уже подготовленной распечатанной фотографией — Соня в белом платье на прошлогоднем «Тебя хоть там любят» — и Соня искренне удивляется. — А как ты узнала, что я здесь буду? — подписывая, спрашивает она. — Я не знала. Просто надеялась, — высоким голосом щебечет малышка, пока ее щеки розовеют от мороза, а глаза начинают сиять еще ярче — от радости. — Можно сфотографироваться? — Можно, конечно. Девочка искренне благодарит и идет пробиваться к Артему и Жене, Соня отходит в сторонку и ждет. Невольно восхищается Женей и его силой по-максимуму отдаваться болельщикам даже после тяжелого дня, принимать подарки, фотографироваться. Пакетов и коробок становится все больше и больше — настолько, что у бедного Жеки рук не хватает. Тема предлагает помощь — он отказывается и решительно просит оставшиеся подарки распихать по свободным дыркам. Соня берет на себя ответственность заказать такси и оповестить всех, когда оно подъезжает и деньги за ожидание начинают капать. — Спасибо всем, что пришли! — громко говорит Женя, напоследок всем улыбаясь широко, до морщинок. — Спасибо за такую поддержку! Спокойной ночи! Лисина помогает все уложить в багажник в сохранности и во время этого их с Женей пальцы сталкиваются, запуская по коже ток и мурашки. Она взгляда не поднимает, только замирает на секунду от трепета — и чувствует себя влюбленной пятиклассницей, будто в первый раз, будто не было никогда раньше, будто не с ней. В такси усаживаются в молчании, но тишина больше не нависает мрачной угрозой; впервые за три дня она собой укрывает и убаюкивает, успокаивает беспокойно бьющееся сердце и ладони.TELEGRAM
Женя Семененко, Артем Ковалев и Соня Лисина уехали вместе. Интересно.
***
За недолгую поездку в такси настроение немного падает — усталость берет свое, как и предчувствие тяжелого разговора. Соня несколько раз решается взглянуть на Женю, что сидит через пустое место между ними: смотрит в окно, натянув капюшон на голову, и теребит браслет на запястье. Она молчаливо поджимает губы и взглядом утыкается в собственные руки на коленях. Тишина за ними перебирается и в отель. Соня усиленно смотрит в пол, запустив ладони в карманы куртки, чтобы не пересекаться с Женей и не навевать еще больше неловкости. — О-о-о, — тянет Ковалев, разрушая беззвучие, и переводит взгляд с Лисиной на Семененко и с Семененко на Лисину. Потом театрально вздыхает: — Кажется, голубки поцапались. Женя молчит. Соне тоже говорить нечего. Между ними жалкий метр лифта, а кажется, что километры — в несколько раз больше, чем во время Олимпиады. Даже тогда все не было таким побитым и изувеченным. Тема, выйдя с ними из лифта, желает удачи и уходит в другую сторону. Соня ежится. Перед смертью не надышишься, но вздыхает тяжело и идет прямо за Женей, шаг за шагом, почему-то медленно и аккуратно. — Нам в триста двадцатый. Соня молча кивает. Женя отворачивается обратно. В номере свежо. В каждом уголке видно присутствие Жени: в толстом медицинском учебнике с закладкой ближе к середине на прикроватной тумбочке, в стоящем в углу комнаты, у шкафа чемодане, в сложенных идеальной стопкой футболке и пижамных штанах. Соне становится на каплю легче — не так уж много и изменилось, мир не рухнул окончательно, все еще вертится по привычной оси и не грозится задавить ее своим весом. Женя снимает куртку, вынимает из шкафа вешалку. И потом обыденно, не глядя, протягивает руку в ее сторону — ждет, пока она передаст свою. Она смущается и судорожно начинает ее снимать. Женя, разувшись, идет мыть руки — привычная рутина студента-медика, который к гигиене прикипел и активно приваривает остальных. Соня повторяет и все еще не решается что-либо сказать. В номере еще тише, чем на выходе с арены или в фойе отеля. В номере, кроме них, никого — только далекие шумы из коридора, дорога за окном и повисшие в воздухе слова. Соня, закончив, прижимается спиной к двери ванной со внешней стороны — Женя стоит в проходе между ней и кроватью, нетерпеливо поправляет челку и наконец сталкивается своим взглядом с ее. — Ты молодец, — она нервно вздыхает и говорит первое, что приходит в голову. — Откатал хорошо. Оба дня. И я, и ты знаем, что это не твой абсолютный максимум, но максимум на сегодняшний день. Я горжусь, что ты смог. И предлагает ему сдержанную улыбку, пока ситуация не начнет располагать к полноценной. — Спасибо, — он кивает. Пожимает плечами и ответно немного улыбается: — Спасибо, что пришла. — Я бы в любом случае так сделала. Далекие обещания вылазят из углов и обращают на себя внимание:— Будешь смотреть трансляцию?
— Нет. Я буду ходить на все твои соревнования. И ездить постараюсь — главное, чтоб вживую. Не через экран.
Соня знает, что Женя тоже помнит. Женя несильно усмехается, опускает глаза в пол и часто дышит. Соня ждет. — Да, насчет того, что я тогда сказал… —наконец произносит он, едва не переходя на шепот. Поднимает голову, глядя прямо в ее голубизну, в глубину: — Я был уставший, раздраженный. Мне казалось, будто я предал спорт, болельщиков, штаб из-за личной жизни, не подготовился достаточно хорошо. О. Вот как. Соня сглатывает. Вина захлестывает с головой, потому что отчасти оно так и есть? Другое дело, что все это было непреднамеренно — никаких заговоров и планов против Жени-фигуриста. Она стыдливо переводит взгляд на изголовье позади него и скрещивает руки на груди в попытке выстроить последнюю возможную стену от грядущего выброса эмоций. — Но я не хотел тебя обвинять, честное слово, не хотел, — почти слезно оправдывается Женя, а голос дрожит, подводит, выдает. Сбивчивое дыхание срывается на громкий вдох. Шум одеяла предупреждает, что он встал и идет к ней. Соня резко, внезапно смотрит снова на него: Женин карий пигмент почти скрыт влагой ссоры. Он останавливается в большом шаге от нее — расстроенный и обыкновенно осторожный. — Ты напомнила про ужин, я вспомнил про шоу-программы, и все в один день и в разных городах. В общем, все в одно, я разозлился и переборщил. Соня все понимает и уже давно не злится. Просто ругаться с ним нехорошо, непривычно, неприятно. Ругаться с Женей тяжело, почти как брать перерыв от фигурного из-за проблем со здоровьем — иначе не получается. Соня снизу вверх смотрит преданно, поджав дрожащие губы. Женя выдал все, что имел, и теперь молча ждет своей участи. Кажется, будто ему от этой все драмы так же невыносимо, как ей. — Мне не понравилось с тобой ссориться, — тихо говорит Лисина, едва размыкая пересохшие губы. Женя заметно расслабляется. Перед этим будто ждал выстрела: держал каждую клеточку, совсем не дышавшую, в напряжении, обхватил, принял под свой контроль. Его тело и эмоции наученные. — Мне тоже, — шепчет Женя и делает несмелый шаг ближе к ней. Сантиметров все меньше, и больше нет липкого ощущения, что города хотят их задавить. Соня беззвучно сокращает их до ничтожного минимума: закрывает глаза, растворяясь в его привычном аромате; щекой прижимается к его груди; тянется пальцами к его талии (бегущей строкой на периферии: обхватить-притянуть-почувствовать-ощутить), а наивное сердце наконец ликует — дотянулось. Женя своими ладонями обхватывает ее плечи, носом утыкается в светлую макушку и шумно втягивает воздух — Соня не препятствует желанию широко улыбнуться. — Я никогда не хотела быть между тобой и спортом. Я знаю, что могу передавить и переступить дозволенные границы. Если ты чувствуешь что-то такое, просто скажи мне, ладно? — просит она. Женя обнимает ее крепче. — Я не обижусь. Так и тебе, и мне лучше будет. Они долго молчат. Тишина изменяется по всем канонам хэппи-эндов: из плохой становится хорошей, доброжелательной, теплой, уютной. Тишина больше не враг. Тишина вернулась к роли их главного укрытия в жизни, наполненной публичностью, музыкой, скрежетом лезвия по льду и громкими заголовками. Тишина ласково принимает в свои объятия, и Соня так же нежно ей улыбается: «Здравствуй, родная, я скучала». — Больше не убегай, пожалуйста, — внезапно говорит Женя, и просьба повисает в воздухе, подвешенная. — Мы столько лет вместе катаемся, на этом же самом катке. Представляешь, тут я в Юбилейном, а тебя — нет. — Я была там. Она отстраняется, чтобы посмотреть на него. Женины уголки губ печально растянулись, морщинки от улыбки спрятались, только тоска теперь появилась в чертах его лица. — Мне все равно тебя не хватало.***
Поздно вечером, когда уже закончился ужин, все фотографии с болельщиками в отеле сделаны, подарки — переданы, улыбки — розданы, Соня утопает в спокойствии и мягкой сонливости с Женей на своих коленях и рукой в его уже растрепанных волосах. Большая кровать помогает расположиться Соне вдоль, оперевшись на изголовье, Жене — поперек на боку, прикрыв глаза то ли от усталости, то ли от наслаждения. Соня тепло улыбается и нежно водит пальцами по его голове; и в этом моменте столько эндорфина, мелкого, личного, крошечного счастья, что хочется застеклить, сохранить на долгое-долгое время, остаться тут. Женя ровно дышит на ее колени и пускает по ним щекотные мурашки; пальцами водит по внешней части ее ног изучающе и при этом знакомо, до каждого секундного ощущения знакомо. Соню затапливает с головы до ног любовью и невинной лаской. — Ко мне Камила приходила после короткой программы, — вдруг негромко вспоминает Женя, при этом не обрывая ни одного предыдущего движения. Соня хмыкает: — Это я ее попросила, — и чуть подается вперед, чтобы посмотреть на его реакцию. Женя хмурится и щекой чуть ближе притирается к ее голой из-за смявшихся шорт лодыжке. — Надо было тебе самой придти, — просто говорит он. Соня благодарна, что он не задает вопроса «а почему ты не пришла?». Отвечать — значит снова всковырять все, что они только что залатали пластырем на суперклее, и открыть окно для поджидающей шанса вины. Соня ведет пальцами второй руки по его чувствительному уху и смеется, когда он шутливо отстраняется и поднимается подуть ей в ухо в ответ. — Фу-фу-фу, — быстро тараторит она, отшатывается в сторону и чуть не летит с высокой кровати на пол. Женя, стоящий на коленях, обхватывает ее сзади обеими руками, сцепляет их у ее солнечного сплетения и отклоняется назад — они падают на мягкие простыни, куда-то на седьмое небо, в наивысшую точку единения. Соня практически визжит от восторга, мышцы лица сводит от широкой непроизвольной улыбки, легкие подводят и отказываются функционировать стабильно; она плюет, позволяет себе задохнуться, утонуть в этом ощущении, моменте, в чужих руках и прикосновениях. Они так и лежат — в попытках отдышаться после смеха, дерганий; только Женины ладони спускаются ниже, к ее талии и крепко обхватывают ее там, теплые и особо нежные. — Я тебя люблю, Жень, — шепчет Соня вперед, перед собой, пока его тепло отзывается сзади, в дыхании на макушке и прижатом туда же поцелуе. — Я тебя, — и притягивает ее ближе, и до его сердца остаются крошечные элементы лишь физически, на деле — расстояние и пропасть между ними убита, тропа выложена, восстановлена. Соне нравится чувствовать себя на месте. Нравится ощутимая привязанность между ними, как нить связывающая две пары легких и два сердца.