Он начинал трескаться.
За окном Альбедо густая ночь. Шторы развеваются, хотя ветерок их и не трогает. Лоб скользкий от пота из-за удушающе теплых одеял. Медленно пододвигаясь к краю своей кровати, упирается босыми ногами в прохладу половиц. Контакт заземляет, рассеивая мешанину мыслей, борющихся за выдающееся положение в его уме. Еще мгновение он смотрит на свое запястье. Рэйндоттир сказала ему однажды: «Если ты когда-нибудь заблудишься, не беспокойся. Когда я буду рядом, звезда на шее загорится. Пусть она ведёт ко мне и так ты никогда не потеряешь из виду дом.» Спотыкаясь, Альбедо вылезает из постели. Несмотря на тепло кожи, он укутывается в одеяло, волочащееся позади, пока тот неуклюже идет к комоду, аккуратно стоящему в углу комнаты. На нем треснутое зеркало, расческа, подаренный Кли рисунок на день рождения и несколько резинок для волос. Приподнимая голову, проводит рукой по звезде на шее, пристально глядя в свое отражение. Она по-прежнему тусклая — того же цвета, с тех пор, как он уехал из Мондштадта. За более чем триста лет существования, звезды на его запястье ни разу не светились. До нынешнего времени.***
Он просматривает разбросанные записи на столе, яростно бормоча под нос. Убрав выбившуюся прядь волос с лица, возвращается к поискам, швыряя бумаги на землю с нарастающим разочарованием. — Альбедо, — воркует холодный голос с порога. Выпрямляясь, испускает многострадальный вздох, позволяя своему усталому взгляду скользить по силуэту мужчины, по-хозяйски прислонившемуся к дверному косяку. — Что такое, Капитан кавалерии? — коротко спрашивает, и в голосе появляется намек на раздражение. Улыбка Кэйи становится только шире, когда он легко заходит в комнату, пробираясь мимо брошенных на пол записок и флаконов, и ложится на единственную чистую поверхность в лаборатории — кушетку. Альбедо наблюдает за действиями Альбериха с едва заметным неодобрением на губах. — «Капитан кавалерии?» — лукаво повторяет Кэйа, принимая притворно-обиженный тон. — почему так официально, Альбедо? Я всегда говорил тебе звать меня по имени. — Но я никогда не давал Вам разрешения называть меня по имени, — усталость пробирается в конечности, когда свернув нарисованную от руки карту Драконьего Хребта, он запихивает ее в потрепанную кожаную сумку. — Мы разве не друзья? Друзья называют друг друга по имени, а не по титулу, — ложась боком и прислоняясь головой к подлокотнику дивана, он склоняет голову набок и смотрит на Альбедо. В глазах сверкает нахальство — тот самый взгляд, от которого алхимик ощущает себя тонким как бумага, будто Кэйа может смотреть сквозь плоть и кости, и проникать в самую суть его существа. — Не думаю, — признается Альбедо после долгого молчания. Ибо понимает, что дружбы между ними нет. В каждом языке есть поэтичное и лиричное слово, обозначающее их взаимоотношения, которые воспевают барды по всему Тейвату. Он знает, насколько калечащая эта человеческая эмоция. И знает, что она, не ищущая ни рифмы, ни ритма, слепа ко всей науке и разуму. Альбедо ненавидит Кэйю, заставляющего чувствовать его так много вещей одновременно, в то время как он был создан для того, чтобы быть бесчувственным. Альбедо потребовалось некоторое время, чтобы постепенно опустить непроницаемые стены, которые он воздвиг вокруг себя, и впускал людей одного за другим: Алиса, маленькая Кли и Джинн с понимающими улыбками, Ноэль, помогающая ему убираться в лаборатории каждый вечер, Беннет, с энтузиазмом предлагающий отправиться вместе на Драконий Хребет. Но Кэйа не просил и не требовал, чтобы его впустили. Он просто разрушил стены и ворвался на периферию, удобно устроившись на краю сознания, как будто был там все это время. У Альбедо больше нет Мастера, к которому можно обратиться. Он не знает, как справиться с предательским трепетанием своего сердца, будучи рядом с Кэйей. В жизни никогда не было столько непредвиденных и неразрешимых переменных, пока в нее бесцеремонно не вошел он. Поэтому Альбедо тщательно разделяет мысли и эмоции, запихивая их в самые глубокие закоулки своего разума. Преувеличивая свое раздражение, он уклоняется от вопросов, в надежде, что ему не придется столкнуться с последствиями того, что означают эти чувства.Так Альбедо разбивает себе сердце.
— Капитан кавалерии, — резким тоном перенаправляет он, наблюдая, как Альберих крадет перьевую ручку с низкого журнального столика рядом с диваном и лениво вертит между пальцами. — это Вы украли мои записи? Поэтому Вы здесь? — Ты о чем? — Кэйа растягивает слова, наклонив голову, замечая, как кулаки Альбедо сжимаются в сдержанном раздражении из-за уклончивого ответа. — А мои флаконы с нектаром попрыгуней? Я заметил их пропажу два дня назад. Они мне нужны, и я уверен, что Вы в курсе. Если это какой-то розыгрыш для привлечения внимания, устроенный Вами от нечего делать… Кэйа, вскочив с дивана с чересчур драматичным вздохом, решает не отвечать. Слова слетают с губ, плотно застревая в пространстве между грудью и горлом, когда Альберих направляется в его сторону. Останавливаясь на расстоянии волоска, прижимая алхимика к столу, сдавливает руками полированный дуб по обе стороны от Альбедо. Они невероятно близко. Щеки вспыхивают от запоздалого смущения. Уводя взгляд, он внутренне проклинает себя за то, что позволил застать врасплох. — Ты же капитан следственной группы, не так ли? — знойно бормочет Кэйя. — все, что тебе нужно сделать, доказать это. Он наклоняет голову вниз, и Альбедо смотрит в непостижимую глубину незамутненных глаз. Каждая разумная часть тела кричит в знак протеста, говоря оттолкнуть, спастись, пока мир не начал трещать по швам. Но дурак в сердце игнорирует мозг и позволяет своему телу стать хлюпким, закрыть глаза и приготовиться к ощущению чужих губ на своих, только в этот раз, только в этот раз- — Ты, кажется, ужасно умеешь хранить секреты, — произносит Кэйя, останавливаясь всего в нескольких сантиметрах от лица. Нервное дыхание срывается с губ, когда он закатывает длинный правый рукав мантии, обнажая неуклюже перевязанное запястье. — раньше ты ходил без перчаток, я это заметил. Можешь рассказать мне об этом? Вновь обретенное смущение захлестывает с головой и когда он пытается вывернуться из хватки Кэйи, его лицо пылает красным румянцем. Внутренне проклиная себя за непонимание, он желает быть где угодно, только не зажатым между руками Альбериха. Но тот неумолим. Хватает за запястье, хоть и осторожно, но Альбедо не может сдержаться и издает резкий крик боли. — Больно, — говорит Кэйа, широко раскрыв глаза, внимательно осматривая больное запястье. Это не вопрос. Алхимик чувствует себя ужасно незащищенным и крайне жалким. По глупости он позволил себе надеяться — мастер Рэйндоттир всегда говорила, что надежда ведет к падению человека. Он должен был знать это, а не поддаваться своим тривиальным желаниям. — Да, — выдыхает Альбедо, пытаясь прийти в себя. Край стола болезненно давит на поясницу, пытаясь создать пространство между своей грудью и грудью Кэйи, вжимаясь назад. — это из-за вчерашнего. Но оно… незначительно. Скоро исцелится. — Покажи мне, — перебивает Кэйя, будто не слыша ничего из сказанного. — Дай мне увидеть рану. В его тоне есть что-то угрожающе-защищающее, так напоминающее его Мастера. Альбедо ловит себя на том, что почти сразу подчиняется, позволяя ловким пальцам разматывать бинты, чтобы дать им слететь на пол серо-белой кучей. Кэйа проводит кончиками пальцев по волдырям, окружающим теперь ярко светящиеся звезды на запястье. Он прикусывает губу, чтобы подавить звук смущения, который грозится вырваться из его горла. — Не знал, что у тебя здесь тоже есть звезды, — выдыхает Кэйа, когда его прикосновение, легкое как перышко, танцует на коже. — и что они светятся. «Я тоже». — Садись, — инструктирует он твердо, но не злобно. — я помогу тебе перевязать их. В глазах Кэйи есть что-то благоговейное, когда он тащит Альбедо к дивану и заставляет сесть, положив правую ладонь на колено, и обнажая запястье. Делая вид, что не видит этого, отводит взгляд, когда Кэйа становится перед ним на колени, переплетая руки. — Будет немного жечь, — он произносит это, как предупреждающее извинение и Альбедо на мгновение сбивается с толку, пока не замечает светящийся Глаз бога Кэйи, свисающий с бедра. Он создает лед крошечными звездообразными вспышками, покрывая каждый волдырь тонким слоем кристально-голубого цвета. Холод льда острый, но в то же время интенсивный. Альбедо приходится вонзить ногти левой руки в бедро, чтобы не закричать в агонии. Но Кэйа очень прагматичен — он заканчивает также быстро, как и начал, и в промежутке между задержкой дыхания находит мазь, спрятанную в шкафчиках Альбедо, чтобы нанести на раны и перевязывает запястье свежими бинтами. — Приходи ко мне завтра, — произносит Альберих, осматривая свою работу, наклоняя запястье Альбедо туда-сюда. — лед должен немного потушить боль, но это ненадолго. Он безмолвно кивает, чувствуя, как у него перехватывает дыхание, когда Кэйя смотрит на него, и что-то залитое лунным светом, как слабое сияние, светится в глазах. В этом есть что-то ужасно интимное — он опустился перед ним на колени, бледные пальцы переплелись с орехово-коричневыми. Кэйя переворачивает запястье Альбедо и проводит большим пальцем по вершинам и впадинам его костяшек пальцев, по-видимому восхищаясь серебристой зернистостью кожи. Альбедо позволяет это, потому что горит так, как никогда не горели его звезды. Он сгорает от желания и того запретного слова из шести букв, жертвами которого стали многие мужчины. Кэйя тоже горит и Альбедо видит это по жару его взгляда, чувствует из-за неустойчивой дрожи его руки поверх своей. И все же ничто не может подготовить Альбедо к тому моменту, когда Кэйя наклоняет голову и мягко касается губами костяшек пальцев. Как будто проклияненный простым прикосновением, отдергивает руку. Альберих издает полуприглушенный звук удивления, когда алхимик резко встает. Мозг Альбедо закружился, дезориентированный честностью этого поцелуя и беззастенчивым обожанием в глазах Кэйи. Альбедо знает, что у них есть, и он знает, что не может этого иметь. Он не создан для любви. Альбедо не создан для того, чтобы его любили. Алхимик отказывается видеть растерянную боль в глазах Кэйи, когда он поворачивается к нему спиной. Он наугад собирает свои записи и научные приборы, беспорядочно складывая их в сумку и вешая через плечо. Альбедо слышит, как позади него Кэйя приходит в себя, собирает воедино свои разбитые осколки мыслей и встает. Теперь вся его уязвимость была заменена непостижимой маской, которую он надевает на публике — там, где ложь и правда сливаются воедино. Где Кэйа Альберих, которого Альбедо полюбил, — исчезает, как отступающий холодный прилив. Он просто наблюдает за растерявшимся Альбедо с ледяным, отстраненным молчанием. — Кстати, я не крал твои записи, — выкрикивает Кэйя, когда Альбедо ловит себя на том, что поворачивает дверную ручку с тихим скрипом. Он замирает, костяшки пальцев впиваются в блестящую медь рукояти. Тон Альбериха горький, наполненный яростной едкостью. — я не думал, что нужно воровать, чтобы обратить на себя твоё внимание. Но теперь точно знаю, что ты даже не взглянешь на меня, чтобы я не делал. Альбедо судорожно выдыхает. Чувство вины поглощает его целиком. Но уже поздно — он не может позволить сделать это. Подавляет желание оглянуться назад, заставляя возникшим чувствам раствориться в себе, пока не останется ничего, кроме отчетливого ледяного бесчувствия, он выбегает за дверь. Альбедо слышит, как Кэйа начинает смеяться грустным смехом человека, бредящего и изобилующего сожалениями.***
— Главный алхимик? — спрашивает Дилюк, приподняв бровь, когда Альбедо заходит в таверну, плюхается на пустой барный стул и швыряет сумку на соседний. Тяжело вздохнув, засовывает руку в рукав пальто, как защитный жест. Дилюк ставит отполированный стакан на стол с тихим звенящим звуком. — Нечасто тебя здесь вижу, — В этот час дня таверна почти пуста. Лишь несколько посетителей сидят за столами, дремлют или допивают очередной стакан, переполненный пенистым пивом. — ты выглядишь так, будто тебе нужно выпить. Альбедо устало смотрит на Рангвиндера, пальцы его забинтованной руки сжимаются внутри рукава пальто. — Я не пью. — Я так и думал, — ровным голосом отвечает Дилюк, наблюдая за мужчиной средних лет в темном углу таверны, который в одиночестве складывает пасьянс. Альбедо следует за его взглядом, на мгновение завороженный прагматичной шаркающей походкой мужчины. — но было бы грубо с моей стороны, не предложить. — Я не пью, — утверждает Альбедо более твердо, хотя его голос колеблется на последнем слове, грозя сломаться от истерики. Я не пью, потому что это напоминает о моем Хозяине — не говорит он. Я не люблю бренди, потому что она пила его, когда думала, что я не смотрю — продолжает не говорить. Я не люблю распускать волосы, потому что она стригла свои — все еще не говорит. Я не, я не, я не- — Кэйа тебя беспокоит? — тихо спрашивает Дилюк, нарушая гнетущую тишину, воцарившуюся между ними. Альбедо моргает, чувствуя себя дезориентированным из-за внезапного вопроса. Мужчина в углу в глубокой задумчивости смотрит на свои карты, как будто созерцая свое существование и место в непостижимой головоломке мира. — Почему ты спрашиваешь? — Альбедо стреляет в ответ слишком резко. Дилюк как всегда невозмутимо продолжает. — Потому что я не слепой, главный алхимик. Я вижу, как он смотрит на тебя. Я знаю его… достаточно. Достаточно хорошо, чтобы понять, что ты ему нравишься… Альбедо не может сдержаться. Он позволяет кривому смешку сорваться с губ. Он пронзает легкие, а волдыри на запястье пульсируют от приглушенной боли. — Это всегда он, да? — он задыхается, когда его смех стихает. Дилюк, который подавал Альбедо стакан воды со льдом — ошибочно приписывает приступу смеха приступ астмы и замирает на месте. — то, как Кэйа относится ко мне. То, как Кэйа наслаждается моей компанией. То, как Кэйа любит меня. Альбедо смутно понимает, что он больше не говорит о нём. На самом деле это никогда не было о Кэйе, не так ли? Альбедо всегда боялся, что чувства — и его, и Альбериха — мимолетны, непостоянны, как смена времен года. Ибо Альбедо познал лишь любовь взаймы. Любовь, которую он получил от госпожи Рэйндоттир, измерялась его полезностью для нее. Он уверен, что она заботилась о нем, но ее доброта была пропитана жестокостью; она бросила его так же легко, как и полюбила. Но при этом никогда не покидала. Даже если звезда на его шее не горит, Мастер все равно остается жестоким напоминанием о том, что жизнь Альбедо зависит от нее, обнаженный для всего мира. И алхимик хочет верить, что Кэйя другой. О, как отчаянно он хочет верить, что любовь Альбериха бесплатна, и что ему не нужно отплачивать тем же. Альбедо понимает, что Кэйа не Мастер Рэйндоттир. Но он не может не сравнивать их. Он не может не оттолкнуться, боясь, что его едва восстановившееся сердце снова начнет трескаться. Альбедо не может не задаться вопросом, как долго Кэйа будет продолжать эту непостоянную игру под названием любовь. — Кто-нибудь подумал о том, что я чувствую? — продолжает Альбедо, и его слова пронизаны ядом. Он знает, что так на самом деле не считает, но устав притворяться, ему уже все равно. Альбедо утомлен самим собой, этим бесконечным танцем толчков и тяг, которому он себя подчиняет. Дилюк, кажется, смягчается. Он позволяет своему взгляду блуждать по чертам лица Альбедо, симпатии и пониманию, двойственному, формирующемуся в его глазах. Альбедо ненавидит то, как сильно хочет погрузиться в этот взгляд, позволить себе стать жертвой правды, которую он так яростно пытался отрицать. — Я не подумал… что это расстроит тебя. Речь о Кэйе. Я совершенно не знал, какие болезненные воспоминания у тебя могут быть с ним… Альбедо подавляет желание запрокинуть голову и снова засмеяться. Болезненные воспоминания? Просто существовать рядом с ним было для него болезненно. Он лишается кислорода и здравого смысла рядом с Кэйей. Все, на чем был построен мир Альбедо — наука и рассуждения, эффективность и уверенность в себе — начинает трещать по швам вокруг другого мужчины. Ощущение утомительно. Альбедо почти жаждет времени до его рождения, когда все, что он знал, было непостижимым холодом небытия. — Ты не подумал, — прерывает Альбедо, ненавидя себя за то, что сказал это. Но он не может остановить себя. Слова не перестают литься из его уст. — что мой мир не вращается вокруг Кэйи? — Я никогда не говорил, что это… — А твой ведь да? — Альбедо ухмыляется, жестокость просачивается в его рычание. Он презирает то, что больше всего похож на своего Учителя, когда тот наиболее свиреп. Он презирает все в себе в этот момент. Но алхимик не может остановить себя сейчас. — ты так заботишься о нем, но делаешь вид, что это не так. Ты бежал и бежал от него, в надежде, что перерастешь свои собственные неудачи. «Ты старался, но факт остается фактом» — криво шевелится в уме Альбедо. Выброшенная марионетка; неудачный эксперимент. Пустой сосуд; сломанные зубы. Любим человеком, который слишком человечен для своего — и твоего — блага. — Я не ты, Дилюк. В таверне воцарилась абсолютная тишина. Все слушают Дилюка и Альбедо. Все невероятно, нечеловечески неподвижно, взгляд устремлен в затылок Альбедо. Лицо Дилюка все еще застыло в сочувствующей полуулыбке, как будто колючая проволока слов не до конца дошла до него. Альбедо может определить точную секунду, когда они это делают — доброта в выражении лица Дилюка мгновенно испаряется, теплота в его глаза сменяются яростной болью. — Тебе пора идти, — угрожающе бормочет Рангвиндер, неуверенно сжимая стакан теперь уже теплой ледяной воды, пальцы дрожат от едва сдерживаемого гнева. Дилюк так редко огрызается, что интенсивность его гнева обжигает своей мощью. Температура в комнате, кажется, повышается, тепло лица Дилюка прилипается к коже Альбедо. Таким образом, Дилюк и Кэйа отражали друг друга с почти сверхъестественным сходством. Они продолжали возвращаться друг к другу, навсегда оставшись на общей орбите, несмотря на то, как сильно пытались сохранить дистанцию. Они вечно жили в тени друг друга, понимая личность другого лучше, чем себя. «Понимая личность другого лучше, чем себя…» Только тогда эта мысль приходит в голову Альбедо, и масштаб ее выбивает воздух из его легких. Кружащиеся, оборонительные мысли Альбедо начинают проясняться. Гнев Дилюка превращается в полное замешательство, когда алхимик резко отодвигает стул. Он перебрасывает сумку через плечо, проносится мимо играющего в пасьянс человека и выходит из таверны, даже не попрощавшись с Дилюком. Альбедо спешит по знакомым улочкам Мондштадта, пока не находит пустой переулок, слабо пахнущий остатками ужина недельной давности. Он укрывается в тени, которую обеспечивает нависающая черепичная крыша здания. Альбедо разматывает повязку на правой руке, шипя, когда на раны попадает воздух. Золотые звезды теперь горят еще ярче, сея за собой разрушения. Кожа вокруг них начала сморщиваться, как будто их жар сжигал Альбедо изнутри. Он смотрит на свою руку и размышляет над откровением, которое он только что видел, каким бы невероятным оно ни было. Звезда на его шее привела к мастеру Рэйндоттиру. Звезды на его запястье ведут к кому-то еще?***
Он прослеживает свой путь домой, к счастью, не встречая по пути никого из знакомых. Его руки глубоко засунуты в карманы пальто, капюшон надвинут так, что под ним скрывается даже характерный блеск его седых, как мел волос. Кажется, никто в штабе рыцарей Фавониус его не замечает. Вопреки самому себе, Альбедо еще больше утыкается подбородком в грудь, надеясь, что он доберется до своей комнаты без конфронтации. Алхимик преодолевает два-три лестничных пролета полубегом, резко поворачивает за угол тускло освещенного коридора и находит свою спальню с золотой деревянной дверью. Он роется в сумке в поисках ключей трясущимися, неуклюжими пальцами. Чтобы открыть замок, требуется три попытки. Только находясь в своей комнате, с плотно закрытой входной дверью, он тяжело вздыхает и плюхается на кушетку. Наконец позволяя себе вытащить руку из кармана. От запястья и ниже она приобрела отталкивающий фиолетовый оттенок, как будто внутри полностью отключилось кровообращение. Альбедо решительно игнорирует настойчиво пульсирующую боль в конечности, пристально глядя на своё запястье, как будто так он сможет разгадать сокрытые в нем секреты, просто присмотревшись повнимательнее. Его разум пытается решить множество задач, используя все свои возможности, но и этого недостаточно. Мысленно Альбедо разделяет их и аккуратно раскладывает по бутылочкам с образцами, расставляя по полкам в тайниках своего разума. Вот что он знает: у Рэйндоттира были и другие подданные. Она практиковала Кхимию задолго до того, как вдохнула в него жизнь, и скорее всего, Мастер будет продолжать практиковать Кхимию до конца своих дней. Он знает, что Драконий Хребет сформировался вокруг павшего трупа дракона, что под вершинами и гребнями торчащих скал, и неровного снега, погребены разрушенные кости Дурина. Вот чего он не знает: хотел ли мастер Рэйндоттир, чтобы звезды на его запястье вообще светились? Он знает, что Хозяйка никогда ничего не делала без причины — и не верила ни во что, что не исходило из ее собственного ума, не подкреплялось ее собственным интеллектом. Она была целеустремленной, методичной и безжалостно прагматичной. Она никогда бы не снабдила Альбедо чем-то исключительно из эстетических соображений. Но его звезды никогда не сияли так ярко. Почему сейчас? Альбедо импульсивно встает и идет к своему столу, вся поверхность которого переполнена записями, умоляющими, чтобы их подпалили. Он зажигает свечу, удобно поставленную на подоконник, к которому прислонен письменный стол, и она заливает комнату густыми полосами теплого, золотого света. Альбедо сметает целую стопку заметок в мусорную корзину, собирает и расправляет еще одну стопку. Он пролистывает страницы, поднося их к свету, чтобы рассмотреть, позволяя половине из них порхать, как сломленные бабочки, на пол, все время думая. Воск стекает по стенке свечи, застывая вокруг ее основания в сиропообразной белой луже. Вернувшись в таверну, Альбедо впервые испытал гнев Дилюка. Его ярость усилилась из-за того, что он защищал своего брата, и что Дилюк, вопреки себе, ценил Кэйю сильнее, чем кто-либо другой. Его гнев так напоминал кипящую обиду Альбериха, направленную на него ранее в тот день, что Альбедо чуть не пошатнулсь от этой силы. В этом Дилюк и Кэйа были так похожи, хоть и отказывались это воспринимать. Альбедо наконец находит помятый кусок пергамента, который искал. Остальные выброшенные банкноты образовали небольшую гору вокруг его лодыжек, усеяв пол, как хлопья первого снега. Он разглаживает страницу на своем столе, волосы падают на глаза, когда он наклоняется, чтобы как следует рассмотреть ее. Грубый набросок Дурина занимает большую часть страницы — заметки, сделанные судорожным почерком, зассоряют пустые места. Это не строго научный рисунок, и записи не относятся к какому-либо эксперименту. Альбедо вспоминает, что рисовал это без какого-либо руководства — как будто он знал, как выглядит Дурин, просто инстинктивно, хотя дракон умер задолго до его рождения. Альбедо никогда не считал Дурина особенно важным существом для изучения, но именно тогда, столкнувшись с двойственностью и братством между Дилюком и Кэйей, он заметил это. Как Драконий Хребет по какой-то необъяснимой причине всегда был ему вторым домом, пульсирующим следами умирающей Кхимии. Как он, казалось, знал Дурина — которого никогда не видел и не встречал — почти так же хорошо, как знал себя. Как агатовое сердце Дурина, погребенное у корней Морозного Дерева, пульсирует точно в тандеме с кровью Альбедо. Он списал это на совпадение, но звезды на его запястье, кажется, кричали об обратном. Дурин, должно быть, был создан Рейндоттиром. Дурин был братом Альбедо. Он почти уверен, что там его ждет еще один брат.***
На этот раз он тщательно упаковывает свою сумку. Взяв обычные припасы, которые обычно берет с собой на Драконий Хребет — дополнительный плащ, хотя он, похоже, никогда в нем не нуждался, бутылки с образцами, пергамент и перья, — но также тщательно расправляет набросок Дурина между страницами увесистого фолианта. Алхимик непрофессионально заменяет свою повязку, и его рука становится похожей на большую белую прихватку, но он полагает, что этого будет достаточно. Альбедо в ужасе от того, что грядет. Он уже ощущал страх, но это его новый вид, в равной мере бьющий предвкушением и испугом. Когда он приезжал в Мондштадт, его всегда переполняла глухая ревность; с завистью наблюдал, как веснушчатого ребенка тянут на плечи смеющегося отца, отступая в сторону, когда мальчики-подростки, мчащиеся по извилистым улочкам, проносятся мимо, как порывы ветра. Он всегда задавался вопросом, каково это — иметь брата, сестру или семью; именно поэтому он принял Кли и Алису в свою жизнь легче, чем кого-либо другого. Но они не были его кровью и плотью — не в прямом смысле этого слова. Альбедо всегда жаждал любви. Но не ту влюблённость, которую он испытывал к Кэйе, а невинную любовь, которую дети, казалось, таили в себе в бесконечном количестве. Альбедо всегда хотел смотреть на небо и видеть мир таким, какой он есть, а не тем, как учил его мастер Рэйндоттир, но каким он мог бы быть. Вот почему он знает, что должен встретиться с этим братом. С помощью необъяснимой интуиции он знает, что его брат — искусственный человек, такой же, как и он сам. Альбедо знает, что их связывает Химия, текущая по их венам, и давняя память о Мастере Рэйндоттире в их разуме. Он так болезненно надеется, что его брат сможет заполнить пустоту, которая так звучно гудит в его груди. И Альбедо больше всего на свете надеется найти частичку дома в этом давно потерянном брате.***
— Старший Брат Альбедо? Алхимик прикусывает нижнюю губу, чтобы сдержать проклятие, которое грозит выплеснуться между ними. Он выпрямляется из своей сгорбленной позы, с облегчением выдохнув, и обращает внимание на адресата. — Что ты делаешь? Кли стоит в слабо освещенном дверном проеме Библиотеки Великого Магистра. Волосы ниспадают на плечи взлохмаченными пушистыми пучками. Тыльной стороной одной руки она сонно трет глаза, а другой сжимает плюшевую игрушку Додоко. Альбедо взвешивает варианты, а девочка зевает. Он понимает, что ему не убежать от Кли. И он знает, что она невероятно проницательна. Он полюбил две эти вещи в ней, хоть и не так сильно теперь, когда они вернулись, чтобы укусить его за задницу. Кроме того, если бы он заставил Кли плакать, то никогда бы себе этого не простил. Альбедо становится на колени, чтобы соответствовать росту Кли. Она устремляет на него взгляд, хоть и сонный, прижимая игрушку к груди. — Тебе следует поспать, — увещевает она, дуясь. — Тебе тоже, — мягко указывает Альбедо, понизив голос, чтобы никто не услышал. — Джинн все еще работает? Кли кивком подтверждает его подозрения. Когда Джинн работала сверхурочно — а это случалось почти каждую вторую ночь — она позволяла Кли спать в кресле в своей библиотеке, в безопасности и достаточно близко, чтобы за ней активно наблюдали. У Альбедо всегда что-то сжималось в груди, когда он смотрел, как Кли разговаривает с Джинн. Хотя девочка и не была брошена, но в отличие от Альбедо, она создала для себя семью в Мондштадте. Почему же он не мог позволить себе сделать тоже самое? — Ты так и не ответил на мой вопрос, — надула нижнюю губу Кли. — что ты делаешь? Альбедо не любит ей лгать. Кли уже обманула собственная мать, которая обещала вернуться через год, два, пять лет. Мать, которая, как мастер Рэйндоттир, никогда не вернется. Меньшее, что Альбедо мог дать ей, была правда. — Я не могу тебе сказать, — соглашается он. Лицо Кли ужасно осунулось, хмурое выражение на ее лице пошатнулось. Альбедо не терпится стереть это выражение с её лица и сказать, что все будет хорошо, хотя это было бы ложью. Алхимик хочет сказать ей, что она даже не заметит, что он ушел — что к утру она забудет об этом общении. Но это тоже было бы ложью, и Кли сразу бы это поняла. — Ладно, — смело говорит она, с большей уверенностью и зрелостью, чем любой ребенок ее возраста. Грудь Альбедо набухает от гордости, а затем сдувается от ненависти к себе; какой смысл любить того, от кого собираешься уйти? Какой смысл гордиться кем-то, если ты собираешься нанести необратимый вред своим эгоизмом? — можешь сказать, когда ты вернешся? — Не знаю, — признается Альбедо после продолжительной паузы, но это правда. Он не знает, почему его брат ждал все эти годы, чтобы разыскать его. Может ему есть что показать. Может быть, ему есть куда его отвести. Но на самом деле Альбедо может никогда больше не вернуться в Мондштадт. Но Кли — ребенок. Он не может сказать ей, что собирается бросить Кли, как это сделала ее мать. Тем не менее, его совесть все еще рушится, разбиваясь у ног на миллион крошечных кусочков, как слезы в уголках глаз девочки. И вот что значит любить чисто и без ожиданий. Это то, чем должна быть любовь; та любовь, которая не исходит из сковывающих цепей семейных ожиданий и уз крови. Это то чувство, которое рождается из простого признания того, что вы хотите проводить время с кем-то, просто наблюдая, как он растет. Альбедо не знает, полюбит ли его брат, просто потому, что их связывают столетия истории и судьбы. Альбедо не знает, правильное ли он принимает решение, оставляя все, что построил для себя в этой стране за последние несколько лет. Вот этот ребенок — плачущий от мысли, что он может бросить ее — любит его. Человек в лаборатории Альбедо — замечающий его боль, когда никто другой не мог этого сделать, — непреложная константа в жизни алхимика — любит его. Женщина в офисе рядом с ними — работающая бесконечное количество часов на благо нации, но все же дающая Альбедо оплачиваемый отпуск всякий раз, когда замечала, что он утомляется, — любит его. Альбедо — эгоистичный монстр; этот факт только закрепляется тем, что он не обращает на все это внимания, утешает и укладывает Кли в ее импровизированное кресло-кровать в библиотеке и на цыпочках выходит на ночной холод.***
— Привет. Альбедо только что прошел мимо парадных дверей штаб-квартиры рыцарей Фавония. Сердце сжимается в грудной клетке, когда он видит комфортно сгорбленный силуэт Кэйи, прислоненный к перилам лестницы. Громко сглатывая и игнорируя приветствие, алхимик проносится мимо него и спускаясь по лестнице, перешагивая по две ступеньки за раз. Кэйа следует за ним, его длинные ноги легко поспевают за поспешными шагами Альбедо. Резко останавливается у подножия лестницы и поворачивается на каблуках, чтобы свирепо посмотреть на Кэйю, решимость и предательская надежда полыхают в его груди. — Почему ты вернулся? — спрашивает он с дрожью в голосе. Кэйа останавливается в нескольких шагах. Он наполовину окутан тенью, так что Альбедо не может полностью разглядеть черты лица. — Потому что захотел, — легко отвечает Кэйа. Это так расстраивает, что все настолько легко дается ему. Что он лжет так же легко, как и любит. Кэйю невозможно расшифровать, а Альбедо не знает, что делать и как противостоять ему. Это заставляет иррациональный гнев и любовь подниматься до оглушительного крещендо в груди. — Но я причинил тебе боль, — упрямо настаивает Альбедо. — Не ты первый, не ты последний, — небрежно пожимает плечами Кэйа. Альбедо презирает его за это. Он презирает тот факт, что правда, которую он знает о Кэйе, самая мучительная. Альбедо хочет так отчаянно, что его легкие сжимаются от необъятности чувства, стереть горе Кэйи начисто, как чистый лист. Альбедо хочет целовать Кэйю, пока его мозг не перестанет функционировать из-за нехватки кислорода. Альбедо хочет, и хочет, хотя ему и не суждено хотеть… — Кого ты ищешь? — бормочет Кэйа так нежно, что Альбедо не услышал бы его, если бы не несущий ветер, кружащийся между ними. — кто тебе нужен, кого еще нет? — Брата, — отвечает Альбедо, поддавшись отчаянию быть понятым, ища спасения в глазах Кэйи. — там есть кто-то такой же, как я. Я знаю, как ты на самом деле относишься к Дилюку… Несмотря на то, что Альбедо не может как следует разглядеть Кэйю, он чувствует, как тот напрягается, а темнота отчетливо мерцает в его затененной радужке. Воздух вокруг них остывает до минимума — глаза Кэйи светятся, глаз Бога на его бедре мерцает словно маяк. Альбедо на ужасную долю секунды думает, что Кэйа нападет на него. Почти надеется на это, правда. Таким образом, Альбедо сможет жить со стыдом шрама, а не со стыдом предательства. Но сияние во взгляде угасает так же быстро, как и начало гореть. — Нет. Нет, не думаю. Голос Кэйи наполнен неразборчивым подтекстом, характеризующимся отчаянием, почти таким же, как у самого Альбедо. Блестящая оболочка личности Кэйи начала трескаться по швам, и это выглядит устрашающе: уязвимость. Альбедо жаждет запомнить его строчки через свои собственные. — Единственный человек, которого я встретил такого же, как я, это… это ты. Когда Кэйа выходит из тени, ничто не может подготовить Альбедо к тому, как красиво он выглядит. Волосы Кэйи растрепанными локонами падают на плечи, ночная рубашка откровенно обволакивает тело во всех местах, а губы и брови изогнуты в выражении такого острого страдания, и гнева, что грудь Альбедо раскалывается при виде этого. Но все, на чем Альбедо может сосредоточиться, — это обнаженный правый глаз Кэйи, мерцающий светом падающей звезды Кэнри’ах, веко которого омрачено единственным розовым шрамом. Один глаз золотой, а другой чернильно-синий. Цвета королевской семьи Кэнри’ах. Альбедо чувствует, как в его голове кружится мучительное начало осознания. Он вспоминает усыпанное золотыми и синими блестками знамя Кэнри’ах, обитые бархатом тома, по которым он водил пальцами в детстве, изображения дворца на блестящих страницах. Цвета королевской власти Кэнри’ах — Он должен уйти. Он должен уйти, прежде чем позволит себе понять, что это значит. — Я ухожу, — отвечает Альбедо, выравнивая его тон, голос лишенный каких-либо идентифицируемых эмоций. Он отворачивается от Кэйи и опускает взгляд на мощеную дорожку под своими сапогами. Мох начинает расти между трещинами. Когда Альбедо отступает на шаг, Кэйа выбегает из-за его спины с нехарактерной для него болью. Он захватывает одно из запястий Альбедо трясущейся рукой, положив большой палец на точку пульса Альбедо, где Кэнри’ахские звезды светятся в тандеме с отливом его крови. — Посмотри на меня, — умоляет Кэйа ужасно дрожащим и тихим голосом. — ты никогда не смотришь на меня, Альбедо. Пальцы Кэйи нежно прижимаются к коже Альбедо. Альбедо опускает голову, чувствуя, как его грудь вздымается от усталости. Всё болит и горит из-за человека позади него. Он хотел бы вообще ничего не чувствовать. — Посмотри на меня! — звучит громкий голос Кэйи в ночной тиши. Пальцы крепко сжимают узкое запястье — достаточно, чтобы причинить боль, не оставляя синяка. — зачем тебе искать брата, с которым, ты почти не был знаком? Тот, которого ты никогда не любил… — Потому что мне одиноко, Кэйа, — бормочет Альбедо, высвобождая руку из грубой хватки.— ты как никто другой должен понимать, каково это. Кэйа ошеломленно молчит. Альбедо использует момент, чтобы сделать прерывистый вдох, успокаивая себя. — Я скучаю по дому, — говорит Альбедо, неуверенно делая полшага к нему. Глаза Кэйи расширяются и смягчаются. Впервые в жизни Альбедо чувствует, как глаза начинают покалывать от того, что он считает слезами. Слезы — это первый показатель вашей человечности. В конце концов, младенцы плачут, как только покидают материнскую утробу. Но болезнь Альбедо родилась из клинического холода чашки Петри. Алхимия была его матерью. Он не должен плакать. — Почему ты ищешь дом, — спрашивает Кэйа так тихо, что Альбедо почти не замечает его, — когда я прямо здесь? Альбедо не думает. Инстинктивно он поворачивается на пятки, и ноги начинают двигаться сами по себе. Кэйа больше не пытается остановить Альбедо. Он же не может оглянуться назад. Его искусственное сердцебиение звучно отдается в ушах, когда он бежит по улицам Мондштадта, мимо охранников, дремлющих у тяжелых кованых ворот, через шумящие поля, к заснеженным горам вдалеке. Альбедо не человек, но все равно плачет.***
Драконий Хребет по ночам такой холодный, что слезы Альбедо кристаллизуются льдинками на щеках. Ветер безжалостен — метет и окунает бесшабашными волнами, хлещет волосы Альбедо в бешеное серебристое пятно. Каждый вдох холодного воздуха, который алхимик проглатывает, кажется, разрезает его диафрагму изнутри. Альбедо пытается отбросить мучительные воспоминания об убитом горем лице Кэйи на задворках его сознания. Вместо этого сосредотачиваясь на тропе, которую его ноги прослеживают по заснеженным камням, и на том, что лежит под ними. Он почти может наметить следы Алхимии, которые пульсируют под шагами. Он чувствует умирающую остаточную магию. Оно горит; реки жизни, переплетающиеся под глыбами зазубренных скал и ободранных деревьев, торчащих из-под снега, как скрюченные пальцы. Альбедо не нужна карта. Он следует своему непоколебимому инстинкту, что-то тянет его вперед из позвоночника, пока он целенаправленно пробирается по снегу. Через несколько минут алхимик оказывается у подножия Морозного Дерева, и что-то необъяснимое в своей определенности сжимает ему горло. — Нет, — бормочет Альбедо, его собственное сердце замирает в груди, когда он опускается на колени, а в животе бурлит желчь. Агатовое сердце Морозного Дерева — теперь он знает, сердце Дурина — имеет трещину посередине, из трещин в кристалле сочится гной, похожий на смолу. — нет нет Нет Нет- — Ищете меня, Главный алхимик? Альбедо мотает головой. Его взгляд останавливается на человеке, сияющем среди ночной тьмы, на силуэте, окруженном ореолом бархатной ночи. Его волосы устрашающе развеваются на ветру. Он стоит как одержимый, раскинув руки в жесте шарлатана. — Или мне называть тебя младшим братом? Альбедо резко вдыхает, позволяя своему взгляду блуждать по чертам другого мужчины, безжалостно ясным, когда ночь вокруг него чернеет. Его брат выглядит точно так же, как он; это как смотреть в зеркало, за исключением того, что Альбедо сталкивается со всем, чем он мог бы быть. Его брат неподходяще одет, для окружающего их холода, на нём лишь простая белая рубашка с расстегнутыми пуговицами и закатанными до локтей рукавами. Его ноги босые в снегу. В глазах маниакальное выражение, которое Альбедо не может распознать. Губы искривлены в жестокой усмешке. — Ты действительно предсказуем, — бормочет он, делая шаг вперед. Альбедо парализован замешательством, смешанным с облегчением. Он остается стоять на коленях, их жалит от холода снега, в котором они зарыты, даже сквозь колготки. — я знал, что ты придешь, как только загорятся твои звезды… — Звезды? — Альбедо прерывает его, когда брат медленно идет к нему, босые ноги оставляют следы на снегу. — откуда ты узнал о моих звездах? У тебя… они у тебя тоже есть? На лице брата вспыхивает истерия, глаза полыхают от безумия. Его губы расплываются в жестокой кривой ухмылке, когда он наклоняет голову и анализирует Альбедо, как волк, оценивающий свою добычу. — Ты хочешь их увидеть? Прежде чем Альбедо успевает ответить, его брат небрежно разрывает рубашку. Альбедо хочет протестовать против холода — ты замерзнешь насмерть, почти увещевает он, но вскоре понимает, что холод, вероятно, меньше всего беспокоит его брата. Слова замирают на губах Альбедо, когда его брат отбрасывает рубашку в сторону, ткань развевается на земле льняными локонами. Дыхание вырывается из груди Альбедо одним махом. Если звезды Альбедо были болезненными — теперь они горят так ярко, что он может видеть их сияние даже сквозь слои марли, покрывающей их, — то звезды его брата разрушительны. Голый торс его брата испещрен шрамами, золотые гребни расщепляют его кожу, превращая ее в пещеристые долины и каньоны. Зияющие овраги пересекают его грудь. Звезды, похожие на драгоценные камни, усеивают его ребра и плечи, из каждого из них сочится кровь. Золото ручейками стекает вниз по его животу. — Она сделала это со мной, — бормочет он. Тошнота и чувство вины крутятся в животе Альбедо, пока он молча и беспомощно наблюдает за происходящим. Его брат проводит пальцем по своим шрамам, с отстраненным любопытством глядя вниз на золотую кровь, покрывающую его ногти. — тебе не суждено было узнать о моем существовании. Она знала, что я попытаюсь найти тебя, если мне удастся выжить. Это — он кладет руку на пупок, безжалостно впиваясь пальцами в изуродованное пространство кожи, — ее способ напомнить мне держаться подальше. Но она явно не учла того факта, что я так мало думаю о самосохранении! Он откидывает голову назад и разражается маниакальным смехом, сожалением и истерией, слитыми в один первобытный боевой клич. Он сгибается пополам от его силы, сжимая руками живот. — Смех умирающего, — думает Альбедо, и от этой мысли всепоглощающими волнами на него накатывает новое горе. Пространство, где его сердце должно болеть за человека, стоящего перед ним. — Где ты был? — спрашивает Альбедо, его лицо осунулось от усталости. Слова имеют привкус свинца на его языке, отказываясь покидать липкие границы его горла. Лицо его брата непостижимо, граничит с нечеловеческим, веселье и цинизм мерцают в его радужках, как зажженный огонь. Альбедо отрывается от земли, его тело кажется вялым, а ноги почти онемевшими от бездействия. Он делает полшага к другому мужчине. — где ты был все это время? Лицо его брата искажается на мгновение удивлением, как будто он думал, что Альбедо уже понял это, прежде чем оно вернется к своей свирепости. Он поднимает одну руку и указывает окровавленным пальцем за спину Альбедо. Брови Альбедо хмурятся в замешательстве, когда он следует по пути, проложенному пальцем его брата, и его взгляд останавливается на угасающем сиянии Морозного Дерева. Точный цвет малинового агата выгорает на радужной оболочке Альбедо. Снег под ним шипит, а смола медленно стекает по искривленным корням. Трещины в скале выглядят так, будто их прогрызло дикое существо или животное. Они настолько велики, что кажется, что что-то пыталось пролезть внутрь… Или вне. Осознание этого поражает Альбедо сильнее, чем морозный ветер, обрушившийся на его лицо. — Она скормила тебя дракону, — шепчет Альбедо, больше себе, чем кому-либо другому. Презренный ужас заполняет все его поры. — Все это время именно тебя я чувствовал в Драконьем Хребте. Не Дурин. Ты был здесь, внутри трупа Дурина, кто знает, как долго… — Более трехсот лет, — перебивает его брат, повышая голос над Альбедо. В его тоне есть что-то опасное, как будто он годами ждал только этого момента. Это похоже на угрозу. Острый край клинка прижался к горлу Альбедо. Альбедо проглатывает его слова, его губы невероятно пересохли. Какая-то отдаленная часть его души не выдерживает этой информации — Рэйндоттир пыталась убить его еще до того, как он родился. Его брата считали неудачником задолго до того, как он смог доказать ей, что это не так. — Знаешь, у меня были годы, чтобы наблюдать за тобой, — продолжает он, словно раскрывая давно хранимый секрет. Он начинает подходить к аалхимик, который застыл в нерешительности, не зная, как интерпретировать внезапную смену тона брата. — я просидел в чреве Дурина достаточно долго. Я ждал, пока ты не приедешь в Мондштадт. И я знал, что мне пора сбежать из тюрьмы. Чтобы вернуть то, что по праву принадлежало мне. — У тебя есть все, понимаешь? Но ты такой неблагодарный. Ты погряз в жалости к себе и плетешься по жизни так, как будто тебе ничего не преподнесли на блюдечке с голубой каемочкой. Как будто ты не живешь идеальной жизнью. Интересно, что Голд увидела в тебе. Что заставило ее любить тебя больше, чем меня. Что заставило ее полюбить тебя настолько, чтобы отпустить? Глаза Альбедо расширяются от удивления, ошеломленный внезапным поворотом в разговоре. Он делает защитный шаг назад, чувствуя себя уязвимым и обнажённым перед всем миром. Его непосредственный трусливый инстинкт — бежать. Уйти и сделать вид, будто ничего и не было. Потому что хуже всего то, что он прав. Альбедо живет жизнью, к которой стремятся многие в Мондштадте; уважаемый всеми, считающийся высшим авторитетом во всем, что связано с алхимией, любимый своими друзьями и коллегами, и все же— Но он не может заставить себя полюбить их. Он думает о Кэйе — потому что это всегда Кэйа, задерживающийся в каждой мысли Альбедо, отказывающийся дать ему даже секунду передышки. Он вспоминает Кэйю, у которого были все основания ненавидеть Альбедо — золотой глаз со шрамами, знак уважаемого клана Альберихов и регента, наследника престола Кэнри’ах. Кэйа с самого начала знал, что это хозяин Альбедо привел его любимый народ к руинам. Но он все равно любил Альбедо. Любить несмотря ни на что — это все, чего когда-либо хотел Альбедо. Его брат был прав и насчет Рэйндоттир. Она не была идеальной. Конечно, нет. Она была человеком, опустошительно и калечащим образом. Альбедо провел свою жизнь, обвиняя ее во всех совершенных ею ошибках, позволяя своему горю испортить хорошие воспоминания, которые у него были с ней. Но факт остается фактом; она любила его. По крайней мере, она достаточно заботилась о нем, чтобы отпустить его, когда он больше всего в этом нуждался. Рука Альбедо инстинктивно тянется вверх к тусклой звезде на его шее, как он делает, когда думает о своем хозяине. Звезда — доказательство ее любви, какой бы запутанной она ни была; она любила его достаточно, чтобы дать ему дорогу домой, если он когда-либо захочет вернуться. — Она дала тебе дорогу домой, — эхом повторяет его разум, когда он смотрит на полотно обнаженной шеи своего брата, проводя пальцами по своей собственной. Его разум рассеивается, гиперяркая ясность завладевает его чувствами. — У тебя нет звезды на шее. Брат Альбедо, все еще медленно идущий к Альбедо и, казалось бы, готовый выпустить еще один шквал искусно направленных насмешек, замирает на месте. — Что? Альбедо вспоминает его мысли, его одолевает тихое понимание. — У тебя нет звезды… — Ну и что? — Ты когда-нибудь скучал по ней? — Альбедо мягко нажимает. Его голос почти сливается с завыванием ветра. Но он знает, что его брат слушает, впервые за весь этот разговор. Он не повышает голоса. — Ты когда-нибудь скучал по дому? — Зачем мне? — он плюется, и Альбедо понимает, что это чистая черствость, материализующаяся в его выражении. — Кэнри’ах была чертовой пустошью. Там не было ничего, что стоило бы помнить. Там нет ничего, что стоило бы упустить. Все это имеет смысл сейчас. Брат Альбедо ненавидит его не потому, что его любят; он ненавидит Альбедо, потому что Альбедо понимает любовь так, как он никогда не поймет. Он жаждет этого — и, о, Альбедо, нутром знает, каково это — жаждать чего-то, что, как ты веришь, никогда не сможешь иметь, — но у него нет возможности ответить на эту любовь, если он ее получит. Должно быть, поэтому Рэйндоттир бросила его. Она наделила Субъекта Один способностью чувствовать ревность и вину, ненависть и сожаление — несомненно, человеческие недостатки и пороки, — но забыла привить ему самую фундаментальную характеристику человечества: Способность любить. — Главный алхимик, — командует его брат, хотя его голос срывается на последнем слоге. Альбедо замечает, что он кажется дезориентированным, пытаясь переключить внимание на себя — отчаянно пытается вернуть себе преимущество. Вопрос Альбедо явно потряс его, но Альбедо не чувствует в нем какого-то триумфа; только жалость от того, что это должно было закончиться таким образом. — ты знаешь, что я делал в месяц между твоим последним визитом в Драконий Хребет и сейчас? Альбедо пытается осмыслить в уме временную шкалу последнего месяца. Его брат, должно быть, сбежал с горы через Морозное дерево через месяц после того, как он в последний раз посещал Драконий Хребет; но что он сделал с тех пор? Его брат намекнул, что их физическая близость — это то, от чего Рэйндоттир предохранялась, гарантируя, что чем ближе они будут, тем больше ему будет больно. Наверняка звезды Альбедо загорелись бы раньше— За исключением того, что две недели назад Альбедо поехал верхом в Сумеру, чтобы встретиться со знакомым, почти никому не сказав ни слова, так что понятие физической близости не имело значения. За исключением того, что никто, похоже, не заметил ухода Альбедо, удивившись, когда он вернулся с рассказами об Академии и сувенирами для раздачи среди рыцарей. Если не считать того факта, что он оставил свою лабораторию совершенно без присмотра… — Это был ты, — резко говорит Альбедо, осознание к которому приходит слишком поздно. Вся его поза меняется, вся жалость к человеку перед ним рассеивается в одно мгновение. Его рука тут же цепляется за рукоять меча на бедре, сгибаясь в оборонительном приседе. — Ты украл мои записи, мои флаконы с нектаром. Вот почему никто не думал, что я пропал. Потому что они видели, как ты пробрался в мою — твою, должно быть, подумали — лабораторию, роясь в ящиках. — Проницательное наблюдение, — растягивает его брат, наконец выглядя довольным, довольным тем, что находится в своей стихии. — знаешь, ты не единственный, кто практикует Алхимию. При этом Альбедо замечает силуэт другого человека, выходящего из-за спины его брата. Разум Альбедо работает с перегрузкой; для чего ему может понадобиться нектар попрыгуньи? Какая польза могла быть для него от этих заметок о встречающихся в природе мутациях цветков вопперы? Когда в поле зрения появляется третий двойник Альбедо с совершенно механическим выражением лица, трещина в его челюсти обнажает розовый усик, выползающий из-под его кожи, Альбедо понимает, что сделал его брат. — Сегодня день, когда ты умрешь, Главный алхимик! Альбедо с трудом уворачивается от первого заряда Крио с агатовым оттенком. Он едва успевает сориентироваться, как кожа третьего Альбедо разлетается на куски, как разбитая ваза, ублюдочная копия цветка-громовержца, вырывающегося из руин. Он в три раза выше обычного цветка воппера и в два раза больше. Что-то явно не так с излучаемой им энергией — она пробирает Альбедо до мозга костей. Это не то, что должна чувствовать Алхимия. Альбедо достаточно долго работал с её Искусством, чтобы знать, когда что-то было загрязнено коррумпированной силой. Громоцвет извергает еще одну безжалостную волну льда. Альбедо, на этот раз более ловко, уклоняется от него, обнажая меч одним плавным движением. Его элемент, расположенный прямо под ложбинкой на его шее, начинает светиться. Гео пульсирует в венах Альбедо, сверкающий солнечным светом, концентрированный потенциал течет по нему. Он целится в покрытые листвой корни монстра, посаженные на землю. Альбедо полагает, что если это что-то вроде Крио Папоротника, то под извивающимися усиками скрывается кристаллическое ядро. Альбедо уклоняется от еще одной атаки и вонзает острие меча в то место, где, по его мнению, должна быть его сердцевина, но меч даже не пробивает кожу монстра. Альбедо снова наносит удар, наполняя свой меч мощью Гео и всей силой своих предплечий, но безрезультатно. Цветок-громовержец с опозданием понимает, что Альбедо изменил траекторию атаки и теперь атакует его — еще одна вещь, которая в нем неправильна, будто его интеллект был ограничен или каким-то образом серьезно скомпрометирован, — и отбрасывает Альбедо, агрессивно расправляя лепестки. Удар, и Альбедо отбрасывает в воздух на восемь, девять, десять футов. Его конечности трясутся, пока он тщетно ищет за что ухватиться или пытается рассчитать безопасное приземление. Но в его руке нет ничего, кроме меча, и ничего вокруг него, кроме холодного, разреженного, бесполезного воздуха. Он слышит, как его брат смеется жестоким торжествующим смехом, когда тот с глухим стуком приземляется на снег. Альбедо хрипит, когда он приземляется, отчетливый ужасный звук раскалывания достигает его ушей, за которым следует такая острая боль в груди, что в его глазах всё становится таким же белым, как снег, в котором он окружен ореолом. Когда он снова приходит в себя через несколько секунд, он уверен, что к этому моменту рядом с ним уже должен был материализоваться цветок воппера, готовый нанести последний, смертельный удар. Но он все еще находится в нескольких футах от него в том же самом месте, что и раньше, атакуя наугад, посылая бесчисленные заряды крио и кристаллических взрывчатых веществ в неизвестном направлении. В его движениях нет шаблона или размеренного расчета, в отличие от настоящего цветка-громовержца; кажется, что у него нет никакой цели, кроме как оставлять после себя хаос и разрушение. Альбедо, несмотря на то, что его грудь и разум протестующе воют, приподнимается на локтях, чтобы лучше рассмотреть ситуацию. Даже его брат сделал усталый шаг в сторону от цветка-громовержца, и его взгляд затуманился опасением. — Останови это! — Альбедо вопит, перекрывая визг очередной взрывной волны Крио, его ребра взрываются от острой боли, когда слова слетают с его губ. — ты тот, кто сделал это. Он будет слушать тебя. Скажи ему, чтобы он остановился! Его брат таращит глаза, ужас, который был бы смешным, если бы Альбедо не обратил внимания на его, скорее всего, сломанное ребро и тот факт, что безумная махорка — Громоцвет — пыталась убить его, исказив его черты. И Альбедо почти сразу понимает, почему он выглядит как не в своей тарелке: у него было всего две недели, чтобы украсть записи Альбедо и попрактиковаться в алхимии. У него не было возможности оценить или контролировать действия своего творения. Альбедо практиковал Искусство больше века, но все еще не был в нем мастером. Двух недель едва хватило, чтобы изучить самые элементарные основы алхимии, не говоря уже о том, чтобы произвести чрезвычайно продвинутую и сложную мутацию. Его брат, должно быть, сделал несколько поспешных и опасных сокращений, чтобы гарантировать, что цветок будет готов вовремя, прежде чем Альбедо вернется из Сумеру. Это, безусловно, объясняет, почему поведение существа неустойчиво и непредсказуемо, невероятно сильное, но ограниченное в когнитивных способностях. Громадный цветок, казалось, совершенно забыл о своей первоначальной цели, наконец осознав, что Альбедо больше не находится в его прямой видимости. Его внимание полностью переключилось с Альбедо на поиски новой цели, за которую можно было бы ухватиться. Взгляд существа, наконец, останавливается на ближайшем предмете рядом с ним. Желудок Альбедо резко сжимается, когда его взгляд нацеливается на брата с такой прагматичной проницательностью, что первоначальная гипотеза Альбедо об отсутствии интеллекта у существа почти рассеивается. Рациональная мысль покидает разум Альбедо. Все, что он может видеть, — это возвышающееся чудовище, распустившее свои лепестки, как предвестник смерти, над фигурой другого человека. Его брат съеживается в тени гнева своего творения — золотой ихор стекает по его конечностям, рукам и кулакам, дрожащим от едва сдерживаемого страха. Альбедо даже не обдумывает свой следующий план действий. Он не знает, что заставляет его со всеми оставшимися в теле силами отрываться от земли, тяжело дыша, как иссохший человек. Он не знает, почему бросается к Морозному дереву, возвышающемуся позади них. Он понимает, что воткнул свой меч в трещину в кристалле, только когда Громоцвет издает вопль, уносящийся в ночь. У брата Альбедо, который всего секунду назад завис на грани абсолютного ужаса и принятия того, что должно было произойти, челюсть отвисает в еще одном почти комичном выражении шока, когда он наблюдает, как Альбедо снова вытаскивает свой меч и снова вонзает его в агат. Гигантский цветок падает на землю, корчась в агонии. Еще один оглушающий пронзительный крик вырывается из глубины его существа. — Ты спас меня, — бормочет его брат, когда Альбедо опускается на колени, костяшки пальцев розовеют от тисков на рукояти меча. Агат выплескивает на снег еще больше сочащейся смолы, малиновое сияние хрусталя мерцает, как угасающее пламя. Альбедо склоняет шею, как плакучая ива, наблюдая за своим братом со стороны. Его брат бешено проводит окровавленной ладонью по лицу. На его щеках остается толстая золотая полоса. — почему ты спас меня? — Захотел, — так же тихо отвечает Альбедо после минутного раздумья, и это вся правда. — я не мог позволить тебе умереть. Я не мог быть причиной твоей смерти во второй раз. Громадный цветок вообще перестал двигаться. Альбедо оставляет свой меч по самую рукоятку в камне. Боль в его ребрах притупилась до острой — это терпимо, когда Альбедо идет к своему брату, перешагивает через тушу цветка громовержца и протягивает руки, чтобы его брат погрузился в них. Его брат не подчиняется, противоречивые эмоции борются в его опущенных губах и прищуренных глазах. Альбедо все равно — он держит своего брата на расстоянии вытянутой руки, несмотря на дикий шум яростного протеста, издаваемый братом при его прикосновении. — Я могу тебя вылечить, если хочешь, — бормочет Альбедо, убирая прядь волос с лица брата. Он кладет руку на одну из его щек, проводя большим пальцем по бледно-серым мешкам, подчеркивающим левый глаз брата. — я могу заставить его перестать болеть. Смерть всегда очаровывала Альбедо. Куда девались творения Алхимии после смерти? В некоторых из своих самых запутанных фантазий ему снится смерть; Альбедо представляет её как теплую колыбель материнских рук, возвращающуюся к берегу и поддающуюся отступающему влиянию прилива. Но, судя по взглядам его брата, спасения творениям Рэйндоттир явно не уготовано. — Я думаю, — бормочет Альбедо после многообещающей паузы, тщательно пробуя вкус слов на языке, прежде чем он заговорит. Его брат на мгновение замолкает, вытаращив глаза от мягкости тона Альбедо, когда он обхватывает его лицо обеими руками. Альбедо проводит большими пальцами по щекам брата, проводя круговыми движениями по бледной коже. — я думаю, что настоящий ты давно умер. Все лицо его брата искажается в ужасном выражении детской печали. Он сгибается, как будто его ударили в живот. Вся его самообладание, уверенность и пылкость рушатся на месте. Его плечи начинают сильно дрожать; Альбедо с опозданием понимает, что он плачет. Шум беззвучный, но его горе гнетущее — Альбедо почти чувствует соль слез брата на собственных губах. Альбедо обхватывает содрогающуюся в конвульсиях фигуру брата, прижимая его грудь к своей, чувствуя лихорадку обнаженной кожи брата даже сквозь пальто и жилет. Он воет в плечо Альбедо, бесцельно царапая его жестокими пальцами. Альбедо не отпускает. — Ты должен уйти. Уходи отсюда. Альбедо мягко касается носом линии роста волос брата, успокаивающе проводя рукой по напряженным мышцам, сжавшимся на его спине. Его брат падает в поражении, уступая Альбедо. — Найди спасение в своей смерти. Альбедо нежно прижимается губами ко лбу другого мужчины. Альбедо позволяет им задержаться, выражая свои молчаливые соболезнования через движение. Его брат, кажется, ошеломлен мягкостью прикосновения. Он спотыкается о собственные ноги, когда Альбедо отпускает его, слишком радуясь тому, что Альбедо выпустил его из рук. Он делает шаг назад, затем еще один, балансируя на дрожащих ногах, горе и удивление запечатлелись на его лице. — Иди, сейчас же, — призывает Альбедо, не без злобы. Небеса начали становиться серыми с водянистыми началами мутного восхода солнца. Альбедо запрокидывает голову вверх и наблюдает, как предательские облака, означающие надвигающуюся метель, смешиваются в небе. — Драконий Хребет не самый добрый, когда рассветает… — Как ты думаешь, она могла любить меня? — его брат взывает к Альбедо, хотя слова, кажется, слетают с его губ в последней битве отчаяния, выдавая его тело. Как и предсказывал Альбедо, в мрачном небе пошел снег. Хлопья цепляются за волосы его брата и тут же испаряются, когда падают на его обнаженные плечи. Но он кажется вне боли. Его брат балансирует на грани между жизнью и смертью, где ничто не имеет значения, кроме детского отчаяния, которое нужно понять. Быть любимым. Альбедо не знает, как ему правдиво ответить. Альбедо не знает, как утешить того, кто таит в своем сердце больше ненависти, чем кто-либо, кого он когда-либо встречал раньше. Все, что он знает, это то, что перед ним умирающий человек, отчаянно ищущий прощения за свои грехи. Поэтому Альбедо позволяет себе делать то, чего он так боялся делать всю свою жизнь. Он позволяет себе проявить немного любви. — Может быть, в другой жизни, — отвечает Альбедо, и это честнее, чем когда-либо. — может быть, ты мог бы любить и быть любимым. Все лицо его брата искажается от облегчения. Он прижимает руку к ребрам, громко кашляет, кровь пенится на губах. Альбедо только замечает золотую рану, которая открылась под его рукой, из которой стекает кровь по боку и бедру. Я не знаю, сколько мне осталось. Альбедо наблюдает, как его кровь течет по коже, застывая в углублениях и щелях его гибкого тела. Такими темпами он едва доберется до подножия Драконьего Хребта. Бушующие ветры драконьего хребта, покрытые ночной пеленой, достаточно сильны, чтобы Альбедо мог сражаться с ними. Но Альбедо вспоминает поздний вечер, наверное, два месяца назад, когда он забрал Кли с ее игрового свидания с Дионой из «Кошкиного хвоста». Он наткнулся на Кэйю, потому что вселенная, казалось, твердо противостояла его здравому смыслу, над верхней губой которого была золотая пена пива. — Семья — это не те, чья кровь течет в твоих венах, — сказал ему Кэйа, наблюдая, как Альбедо нежно берет на руки Кли и удерживает ее на своем бедре, удивительно трезво для человека, который выпил свои печали. — Это те, ради кого, ты бы ее пролил. И вот что Альбедо узнал, может быть, на столетие позже: что он пролил бы свою кровь в мгновение ока за всех людей, ожидающих его на мощеных улочках и приземистых домах города Мондштадт. Что этот человек, умеющий только питать ненависть в своем сердце, никогда не прольет свою кровь за Альбедо. Кровь не была чем-то, что стоило измерять — это была семья, которую вы создали, путешествуя по проторенной дороге жизни, которая имела истинное значение. Поэтому он просто наблюдает, как его брат ковыляет в метель, вызывающе борясь с ветром и все время кашляя. — Твое имя? — спрашивает Альбедо, чувствуя слабую нотку тоски, отдающуюся в нем, когда его брат превращается в простой силуэт вдалеке. Хотя он уверен, что его брат слишком далеко, чтобы ответить, он клянется, что слышит шепот имени. Дориан, это звучит почти так, до шума и его брата, поглощенного снегом и ветром за его пределами.***
Альбедо спускается по склону горы, чувствуя себя выжатым, опустошенным. Его сумка кажется еще большей обузой на плечах, чем раньше.Повязки на груди получилось сменить самостоятельно; обернув их вокруг своего туловища, надеясь, что этого будет достаточно, пока не сможет получить надлежащую медицинскую помощь от Барбары в городе. Запястье также перестало светиться — он пока не может заставить себя задуматься о том, что это значит, поэтому по большей части игнорирует это. Во-первых, ему нужна еда и место для сна. Альбедо направляется к временному лагерю, который устроил в защитном укрытии скалистого обнажения, в поисках алхимического поджигателя, поддерживающего факелы, вечно пылающие мерцающим пламенем. Альбедо всегда боялся, что что-то или кто-то испортит книги в его отсутствие, поэтому в Драконьем Хребте хранилось самое необходимое. Таким образом, лагерь в основном аскетичен, скудно обставлен самым необходимым для ежемесячных исследовательских поездок, вместо этого записи и материалы каждый раз носились вверх и вниз по горе. Когда он приближаясь к месту, почти сразу замечает, что единственный немагический огонь — огонь печи — здорово мерцает оранжевым пламенем и обнажает меч из рукояти. Но силуэт человека, сидящего на стуле, прижав колени к груди и протянув руки к огню в поисках тепла, будто бы знаком. Сразу же в голове возникают наихудшие возможные сценарии: это его брат? Удалось ли ему как-то добраться сюда до того, как это сделал сам Альбедо? — Это ты? — шепчет мужчина, все его лицо разглаживается от облегчения, когда взгляд останавливается на алхимике. Страхи Альбедо тут же развеялись, когда перед собой видит коричнево-бронзовую кожу мужчины, тускло освещенную огнем. Его плечи поникли, тело туго натянуто, бледно-серые мешки подчеркивают глаза. Он все еще в своей тонкой ночной рубашке, на шее накинут изношенный шарф, чтобы защититься от холода. Его губы бледно-фиолетового оттенка сжаты в тонкую линию. — Кэйа, — бормочет Альбедо, чувствуя, как все эмоции, сдерживаемые во время встречи с братом, захлестнули с головой. Хватка на рукоятке меча ослабевает и он с грохотом падает на пол. — ты пришел. — Конечно, я пришел, — отвечает Альберих, прерывисто выдыхая через сжатые губы. Он начинает бредить, незамутненный золотой глаз сияет сдерживаемыми слезами двойного гнева и облегчения. Он так прекрасен, даже в бедственном положении, что у Альбедо, смотря на него, перехватывает дыхание. И он понимает, что больше не слушает полусвязных предостережений Кэйи. В момент ясности Альбедо точно знает, что ему нужно делать. Его сумка соскальзывает с плеча и небрежно шлепается на пол. Он шагает к Кэйе, ясная целеустремленность диктует его движения. — Кэйа, — слова замирают у него на губах, между бровями проступает запутанная складка, отодвигает стул, чтобы встать. Но Альбедо удерживает его за плечи, ставит ногу на стул между его раскинутыми от удивления ногами и обхватывает щеки Кэйи ладонями. — Я люблю тебя, — заявляет он, слова вырываются из груди, и целует его. Когда они отстраняются, губы Кэйи уже не голубые, а бледно-розовые, а щеки вспыхивают в тон. Он кажется расстеряным до потери дара речи. — Я никогда не думал… я никогда не думал, что ты меня поцелуешь, — бормочет Кэйа в губы Альбедо. В голосе слышна улыбка. Кажется, алхимик мог бы на всю жизнь запомнит, как выглядит счастье на этом лице. Это будет хорошо потраченная жизнь. — Я думал, что это будет похоже на… то мучительное, что у нас было до этого, только навсегда. Кэйа благоговейно проводит большим пальцем по скуле Альбедо, впитывая его, как будто подарок самих Архонтов. Руки трясутся, а приятное недоверие запечатлевает красоту в чертах лица. Альбедо хочет снова поцеловать его, и делает это. На этот раз более деликатно. Просто наслаждаясь блаженным вкусом губ Кэйи на своих. — Иди сюда, — приглашает Альберих, и Альбедо никогда не сможет отказать ему, только не тогда, когда он прямо здесь и он любит его, больше, чем когда-либо прежде любил. Алхимик позволяет себе рухнуть в приветственный круг распростертых объятий Кэйи, идеально вписываясь к нему на колени, как будто всегда знал, как это делать. Кэйа обнимает Альбедо за талию и позволяет рукам остаться на пояснице, обнадеживающим тяжелым грузом. — Все будет хорошо, Альбедо, — Кэйа нежно проводит пальцем по его брови. И он впервые в жизни ему верит. — Все будет хорошо. Теперь я здесь. — Нет, — Альбедо проводит свободной рукой по повязке на глазу Кэйи. Тот незаметно кивает в молчаливом разрешении; Альбедо поднимает темную ткань, открывая под ней красиво сияющий золотой глаз, нежно проводя пальцами по розовому шраму. — ты был здесь все это время. Заметки автора: С днем белых сердец! Надеюсь, вам это понравится. Это было скорее для исследования характеров и как бы просто… пришло само собой. Не знаю, понравится ли вам как я все показал + тот факт, что это не то, как события происходили в каноне (но в свою защиту, я перестал играть в genshin задолго до того, как событие вышло, поэтому я даже никогда не играл в него), но мне было чертовски весело писать это, так что я надеюсь, что вы получите удовольствие от чтения <33 спасибо, что дали мне повод снова взяться за этот вайб. спасибо моим милым друзьям, моя огромная благодарность и Кейсу за то, что они бета-тестировали и слушали, как я полусвязно болтаю об этом фике.