Fortuna caeca est

и не понятно, почему судьбою связан я с тобой. я люблю тебя тебе на зло.

      У Ромы с Раминой общего, если задуматься, слишком много. Фамилия, дом, дети, финансы, быт, какое-то прошлое. Рамина нравится его друзьям, а родители говорят, что она — «хороший выбор». «Она — именно выбор», думает Рома, «потому что выбор — не судьба».       У них с Раминой общее, в общем-то, всё, только соприкоснуться всё-таки нечем.       У Ромы с Ильёй общего нихера. Была хотя бы команда, но до завершения контракта Кутепова — неделя, а когда она закончится, параллельные прямые снова разбегутся по разные стороны.       У Ромы с Ильёй — одно притяжение. До выламывания суставов и хруста костей. Зобнин называет это проклятьем, а Кутепов молчит, потому что так оно и есть. Проклятие — это судьба.       Рома с наслаждением вспоминает то время, когда казалось, что всё нормально. Когда однажды на сборах он проснулся от того, что нечем было дышать, и, опуская голову на подушку, улыбнулся мысли о том, что это — Рамина. Он забыл, что на этих сборах кого-то не было.       Ещё лучше было, когда он вернулся в Москву, увидел глаза жены, и лёгкие долгожданно наполнились кислородом. И он не вспомнил, что днём видел другие глаза, взгляд которых вызывал мурашки. — Привет, брат, — сказал Илья тогда, — Как сборная? — Всё хорошо, спасибо. Все тебе привет передают, — Рома обнял Кутепова, и тот не отстранялся подозрительно долго для арктического ледника вместо сердца.       Сейчас Зобнин закрывает глаза, и ему хочется что есть силы ударить себя по лицу, потому что когда Илья называл его долбоёбом, он не ошибался ни капли. — Что мы будем с этим делать? — спросил Рома однажды, долгие четыре года назад, когда они с Ильёй впервые оказались голыми в одной кровати. — Ничего, — Кутепов поправил одеяло, отброшенное в сторону за ненадобностью, — Это судьба, Ром. — Это не судьба. Это просто секс.       Зобнину самому стало страшно от собственных слов, поэтому он был почти благодарен, когда услышал тихое: — Ты долбоёб.       Так всё и началось, а Рома ещё долго считал, что именно жена — его соулмейт. И только иногда, глядя на Илью, думал «ну нет, судьба, ты не могла так меня наебать». А Мойры в этот момент, очевидно, злобно смеялись в кулак.       Он понял, что судьба всё-таки та ещё наёбщица, когда одним летом, ещё до появления Регины, они всей семьёй полетели в отпуск. И с каждым днём, проведённым вдали от Москвы, Зобнину становилось всё хуже и хуже.       Он просыпался ночью от ясного ощущения, что огромная каменная плита давит ему на грудь. Он открывал все окна и жаловался на духоту даже в холодные дождливые дни. Несколько раз он не смог втянуть в себя воздух, чуть не потеряв сознание. Тот отпуск они закончили раньше, чем планировали, потому что только в Москве были хорошие врачи.       В Москве были не врачи.       Зобнин помнит, как выкрутил краник в ванной на максимум и начинающими синеть пальцами набрал номер Ильи. — Мы должны увидеться. Мне очень нужно.       Кутепов тогда ответил сухое «приезжай», но, как только они встретились, вцепился в Рому так, что тот сразу понял — судьба. Ебучая судьба сделала его друга и сокомандника его соулмейтом.       Рядом с Ильёй он чувствовал себя рыбой, брошенной в воду с берега чьей-то неравнодушной рукой. Губы жадно ловили воздух, а руки — чужие мускулистые плечи. И становилось так хорошо, что Рома думал — если рай есть, то это он. Среди укусов, поцелуев, жёстких толчков и сбитого дыхания. Среди безумного шёпота о том, что «Рома, ты мой, только мой».       Только его.       Сейчас Илья сидит в кровати, неотрывно смотрит на Зобнина своими невозможными глазами, и от этого всё плывёт. — Это неправильно, Илюх. Чья-то очень большая ошибка.       Кутепов в ответ только тянет в сторону один уголок губ. И перестаёт крутить обручальное кольцо на пальце. — Ты умрёшь без меня, Ром. — А ты без меня. — Справедливо.       Зобнин садится тоже, прижимается к Илье голой грудью. Слышит, как под чужими рёбрами что-то глухо стучит. — У тебя что, правда есть сердце?       Кутепов резко выдыхает воздух в качестве смешка. Научился уже транжирить кислород, когда Рома рядом. — Не поверишь, Зобнин, но я люблю тебя.       Рома целует холодные губы и верит всему, что говорит Илья.