Жертва

Карла, правда, любила Пола. Она любила его безумно и слепо, как можно любить только таких психов, как он — забывая все, что вбивали тебе в голову на протяжении лет и, стараясь смотреть, но не видеть. Она сметала инстинкт самосохранения в самые глубины сознания, и не обращала внимания на растущее в Поле раздражение. Она была готова простить ему все, да что говорить — простила все, что было и что будет еще в тот момент, когда он подсел к ней в кафешке. Простила и не спрашивала ни о чем. Ни почему от него так несет свежей смертью, ни то, где он был очередной ночью. И сейчас, когда он, сжимая в руке чью-то одежду, прошел мимо ее и совершенно спокойно заявил: «Я изнасиловал девушку». Она продолжала его прощать. Прощала его поездку во Флориду, его «мальчишник», то, что он и его дружок Даг толкают дурь за границу Канады ради легких денег. Прощала участившиеся вспышки гнева. Она не боялась его, старалась не бояться; не обращала внимания на покрывающий холодным потом ее спину животный ужас, который он вызывал в ней порой. Она не боялась его и старательно не замечала, как его безумие растет с каждым днем. Карла поняла, что любила его настолько сильно (и совсем не была одержима им, нет-нет, что вы), — когда украла из ветклиники снотворное по просьбе Пола. Когда пригласила младшую сестрёнку Тэмми отпраздновать Рождество, потому что муж ну-просто-страсть-как-хотел-натянуть-малышку-Тэмми. Она понимала, что делает — ровно с того момента, как только передала Полу два препарата — хальцион и галотан. По словам Пола это было «надёжнее»: сначала они подсыплют ей в ром измельченный хальцион, а затем, когда она заснет, для пущей уверенности зажмут нос и рот тряпкой, пропитанной галотаном. Все начиналось более, чем идеально, если не учесть того момента, что Пол, тычащий в порядком пьяную Тэмми видеокамерой, разговаривал с ней нарочито сладким голосом, а сам, поворачиваясь к жене, добавлял шёпотом: «Она охуенно горячая». И Карла простила. Простила, когда Пол, потряхивающимися от злости руками, высыпал в стакан с алкоголем вторую дозу хальциона и злобно шипел, бросая короткие взгляды через коридор в гостиную, видя, как Тэмми, едва находящаяся в сознании, сидела, подобрав ноги под себя, слабыми руками упираясь в диван под собой. — Она должна была заснуть еще час назад. …и тут на секунду Карле показалось, что он переборщил; она одёргивает его тихим, слабым голосом: — Здесь не слишком много? Пол улыбается, размешивая снотворное. — Ей не навредит. И Карла простила его.

***

Карла знала, что если и есть что-то, что Пол любит больше, чем ее, то это определенно был бы секс. Секс. Секс. Секс. В любых его проявлениях: с кем угодно, где угодно, когда угодно; будь то с шлюхой из клуба или малолетней девицей, которая идет поздно вечером через парк; в ду́ше, на кухне, в кабинке общественного туалета, за углом, в спальне родителей. Карла убедилась в этом лично сотый раз подряд, когда Пол приехал из Флориды, а затем, лежа с ней в одной постели, смеясь, сказал, что переспал с какой-то девкой по имени Трейси — и хоть Карла понятия не имела, кто такая Трейси, отреагировала совершенно спокойно, точнее, никак не отреагировала. Даже бровью не повела, просто прижалась к нему поближе и уткнулась носом в плечо. Карла в жизни Пола выступала чем-то новеньким, эдаким экспериментом, вынужденной проверкой на нормальность. Она ощущала это, знала точно — он не умел скрывать свои чувства, они сквозили в каждом его движении, в каждом взгляде, каждом вздохе. Она убеждала себя, что все будет хорошо и каждую ночь не могла уснуть до рассвета.

***

Карла прекрасно помнила первую жертву. И имя ее словно выжгли паяльником на внутренней стороне век. Тина. Тина МакКарти. Бедная девчушка. Бледная, голая и зареванная она сидела в их с Полом спальне и, прижимая колени к груди, заходилась безутешными слезами. Завывала так громко и истошно, как раненый зверь. Ее всю трясло — она до одури жмурила глаза, понимая, как проебалась, но ничего не могла с собой поделать в тот момент, когда Пол, держа ее за талию, мокрыми кусачими поцелуями покрывал ее лицо, а она от неожиданности раскрыла воспаленные глаза. «Я же сказал: не открывай глаза!» Карла прекрасно помнит, как попросила Пола дать девке хотя бы снотворное, чтобы она ничего не почувствовала, и как Пол, топая ногами, ушел на кухню. — Все хорошо, милая, — шептала она, тонкими пальцами убирая с чужого лица влажные пряди волос. Карла сует ей в руки белого плюшевого мишку, которого когда-то Карле подарил Пол, и девчонка цепляется за эту игрушку, как за спасательный круг — вжимается в синтетическую шерстку лицом, размазывая и без того потекшую тушь по щекам. Продолжает плакать, но уже тише. Карла помнила, с каким остервенением Пол обматывал и затягивал вокруг тоненькой шеи электрический шнур. Как девка, дрыгая ногами, хвасталась за горло, как синело ее лицо, и трепетали веки. Карла прекрасно помнила первую жертву. И имя ее словно выжгли паяльником на внутренней стороне век. Тина. Тина МакКарти. Нет. Карла. Карла Хомолка.