***
нечаев распахивает очередную дверь со всей силой, чувствует, как закипает от гнева кровь, как в груди что-то неприятным комом обвисает прямо на лёгких. петров вёл себя слишком странно, реагировал, говорил и смотрел так, будто впервые они познакомились не в полуразрушенном и залитом кровью комплексе, а много-много лет назад. впрочем, имело ли это смысл? среди запутанных слов виктора, ебать бы его коленом, петрова было тяжело опознать что-то кроме конченого пафоса и попыток оправдаться, поэтому с товарищем на левой ладони майор сошёлся на том, что тихое, жалобное «вспомни», прозвучавшее перед командой о нападении, было лишь попыткой психологически повлиять на эмоциональное восприятие ситуации майором — так, по крайней мере, прошелестел механическим голосом храз. сам же нечаев перевёл это как «заставить ёбнуться». и, что же, с петровым действительно оставалось только поехать крышей, чтобы, дай боже, суметь найти общий язык; сам петров, кажется, стремился к тому же результату, но иными путями, поэтому от очередного хриплого смеха, срывающегося на лай, звучащего из повреждённых динамиков театра, нечаев мысленно закатил глаза и молча разрубил очередное усатое ебало перед собой. и всё же, чем ближе он подбирался к выходу на сцену, чем чаще звучал голос безумца, выдающий ебанутое количество стихотворений и бреда, тем сильнее становилось неясное чувство где-то в груди — такое бывает, когда выходишь из комнаты, и в то же мгновение забываешь, ради какой цели. безумная интонация, с которой петров цитировал стихи о любви, подсознательно смягчалась, приобретала неизвестный оттенок, который казался совсем не уместным в этой ситуации. общая атмосфера нагнетала и давила на плечи. щебетари вещали о всей гнили этого театра, рафик насмехался над хразом, разлагающиеся тела то и дело выдавали предсмертные крики усилиями полимера, динамики голосом петрова то дразнили «собачку», то уходили в лирику, а странное чувство, отдающее далёким теплом, сыростью и ядовитостью, в конец выводило из себя. поэтому, в конец заебавшись, дверь на сцену майор просто сносит одним точным ударом ноги — и даже этот шум не мешает петрову, чёрт его побери, неуклюже крутиться по сцене и громогласно смеяться. — пиздец твоим арабескам, сука, — электричество в нужном количестве начинает собираться на левой ладони; губы виктора раскрываются в широкой-широкой улыбке. — сам ты арабеск. это фуэте, невежда! — певуче отвечает учёный, и воспоминания вновь всплывают наружу; когда-то давным-давно, глядя на трансляцию лебединого озера, виктор вдохновенно рассказывал о движениях балета ухмыляющемуся сергею. когда-то давным-давно он рассказывал обо всём-всём на свете, просил проводить до театра, затягивал в неуклюжий вальс… — хуете. сейчас ты затыкаешь свой театральный ротик и идёшь за мной, понял? отменять те дела, что ты натворил. — слышать лай твой мне отрада, страстно сердце застучит! — и виктор смеётся, смеётся, смеётся, пока не начинает срываться на истерические крики. роботы вокруг мелькают, голова начинает кружиться, жёлтые прожектора ослепляют. — жизнь с тобой — пучина ада, и любовь не замолчит… — в какой-то момент всё плывёт, и, похоже, события идут не по плану: вместо того, чтобы вбить в голову цепного пса всю истину, вместо того, чтобы оставить все тяжести на земле и последовать за товарищем вергилия в рай, петров… — алё блять, ты чего заревел? — голос нечаева звучит ошарашенно, и не петрову его в этом винить; из-под влажных ресниц виктор смотрит на майора, широко-широко улыбается… — я вас любил: любовь ещё, быть может… — п-3 стоит на месте, распахивает глаза в удивлении. — я читал тебе эти стихи, сергей, я садился тебе на колени и шептал тебе сюжет очередной любовной постановки. ты смеялся, ругался на глупость сценаристов, касался меня и говорил, что тебе не нужны никакие постановки, пока я рядом. ты помнишь, серёжа? — голос виктора срывается на смех, когда одного взгляда на майора хватает, чтобы понять: нет, не помнит, забыл, выкинул из своей жизни; одного взгляда хватает, чтобы схватиться за шею и согнуться в страшном хохоте, чтобы вновь закружиться в последнем танце, чтобы обмякнуть над телом ромео, прильнуть к его устам в последнем поцелуе… — что за хуйню ты несёшь, пушкин? — срывается на крик нечаев: скрип и скрежет роботов, мечущихся в мутном пятне света становится чаще, громче, раздражительнее. нечаев заворожённо, не смея отвести взгляд от смеющегося учёного, застывает полностью, пока виктор не выпрямляется, пока не устремляется лезвие к худой шее, пока не застывает на лице улыбка… и в следующее мгновение, когда звон рассёкшего воздух лезвия стихает, виктор делает то, что намеревался сделать меньше всего: открывает глаза. майор прижимает его, живого, к полу своими крепкими руками, и хочется плакать, смеяться, хвататься за волосы от того, насколько знаком был петрову этот вид. нечаев хватает его за чёрный воротник, и наклоняется близко-близко, так, что ощущается сбитое дыхание: — сейчас ты, сука, — исчезла из голоса хрипотца, исчезли гнев и ненависть; остался лишь холодный тихий мрак, от которого по рукам бегут мурашки. — сядешь. отзовёшь к чертям всех своих металлических вояк. и объяснишь мне всё. нечаев смотрит на петрова и видит только широко раскрытые глаза, полные тоски, печали, мутной болезненной дымки — будто бы то не глаза живого человека, будто бы виктор петров вот-вот обмякнет безжизненным трупом на его руках. но он не обмякает. и петров накрывает руками широкую ладонь майора, ощупывая её подрагивающими пальцами, узнавая каждую мозоль, каждый крохотный шрамик. и петров тянется вперёд, сокращая крохотное расстояние между ними до жалких миллиметров. и петров улыбается — впервые за долгие годы не безумно, не отчаянно, а мягко-мягко, самыми уголками губ и чуть-чуть глазами — так, как всегда любил серёжа. — если не испугаешься, — петров прикрывает глаза, расслабляет плечи. отчего-то кажется, что опасность миновала. в конце концов, хотя бы в их вариации… — ...потанцуй со мной, милый. …должен же ромео успеть поцеловать джульетту в ответ?если не испугаешься, сергей
17 марта 2023 г. в 17:38
удушающая правда больно чешет глаза, растекается по щекам едкими слезами.
разум, те его крупицы, какие ещё оставались в живых среди клеток воспалённого мозга, давным-давно оставил попытки услужливо напомнить, что это было ожидаемо. смирно притихнуть, осознать и принять дальнейший исход событий виктору стоило ещё тогда, когда командировка в болгарию окончилась лаконичной похоронкой. петров тогда, едва завидев на чёрном конверте имя возлюбленного, психовал, кричал, мял блядское письмо в руках и рвал его, рвал, рвал… рвал так, будто в худых пальцах зажат не бессмысленный кусок бумаги, а все-все люди вокруг: и те, кто воевал, чья деградация оказалась так велика, что проще стало просто-напросто истребить жизнь на земле, и те, кто отбивался, чья вера в солдат советской армии возросла настолько, что обозначенная «мирной командировкой» поездка на убой была назначена руководством с самыми светлыми улыбками на их гнусных, навеки испорченных для виктора, мерзких лицах.
петров сжёг клочки бумаги, и смотрел на пламя долго-долго, не отводя взгляд до той поры, пока глаза не заслезились.
и если б пламя было тому виной.
ещё с тех пор петров догадывался о том, к какому финалу судьба подводит сказку об их нелепой любви. догадывался, опровергал, доказывал, не верил, ждал, принимал, отрицал, и повторял голосу в голове много-много других глаголов, но все они были в прошедшем времени — и лишь сейчас он видит.
видит, как искажаются гневом любимые черты лица, почти забытые с течением времени, как перехватывает он покрепче оружие в широких ладонях, как большими шагами подходит к нему с вполне конкретной целью, читаемой по одной только ненависти во взгляде — и так на душе становится тошно, что впору бы развернуть прямо здесь трагедию похуже шекспировских.
но есть ли смысл? самые прекрасные глаза в мире неизменно темнеют при виде петрова, самый прекрасный голос неизменно омрачается хрипотцой, присущей собакам, срывающим глотку в протяжном лае. нечаев не видит печального взгляда, какой застыл в глазах виктора, когда появление майора разбило в один миг все мечты на счастливую концовку; виктор не видит никакой надежды в том, чтобы вернуть себе того самого-самого, того чудесного серёжу.
лишь одно неизменно — за каждое «серёжа» виктор лицезреет гневные морщинки у глаз.
принять правду о том, что человек сеченова, о котором предупреждала лариса, оказался именно бывшим — нынешним — возлюбленным, было крайне тяжело, в сердце бушевало беспокойное море, рассудок медленным, бесконечным циклом проходил все девять кругов ада в том виде, в каком их создал алигьери. к той ненависти, какой воспылал петров давно-давно, впервые опознав в строках кода боевые команды, прибавился животный гнев: сеченов возомнил себя господом, посмел посягнуть не только на миллионы жизней невинных граждан — он посмел отобрать у виктора то, что принадлежало ему.
а ему принадлежало многое: любящая ухмылка, широкие мозолистые пальцы и все-все признания, все-все обещания, вся-вся любовь.
подобно девицам из застарелой лирики, виктор тонул в любви, в прикосновениях, в серёже, тонул абсолютно добровольно, позволяя себе опускаться всё глубже и глубже — и потому не заметил, когда кислорода стало не хватать, когда штиль превратился в тёмную воду, когда света с поверхности не стало.
и сейчас происходящее действительно обжигало лёгкие, душило: будто пропустив мимо ушей брошенные встречами ранее мольбы вспомнить, нечаев сердито кривил губами, небрежно показывал средний палец в камеры театра, угрожал и крепче сжимал в своей руке оружие. виктор долго-долго ждал и верил; чувство счастья от момента первого взгляда на п-3, от осознания того, что его любимый был жив-здоров, резко полетело вниз и сгинуло во тьме.
оставляя в комплексе ошарашенного сергея и обезглавленный труп, виктор хотел бы забыть обо всём, что случилось до этого дня, углубиться в работу на благо всего мира и позаботиться о том, чтобы собачка сеченова, — любовь его жизни, подсказывает сознание, — не нашла его. хотел забыть, отпустить и принять… но не смог.
не смог отпустить светлый образ прошлого, не смог забыть годы той любви, которая так неожиданно появилась в сердцах нервно улыбающегося театрала и сурового военного, которая трепетала, щекотала рассудок своей запретностью. лариса, его лариса, которая, как бы он ни старался, никогда не была по-настоящему его, прижимала к себе, гладила рыжевато-бурые волосы, не зная, какой яд сводил его с ума. лариса, его лариса, бросила его после очередной встречи с чёртовым майором, когда виктор дрожащими руками взялся за её ладонь и попытался объяснить, почему его сердце глухим молчанием отвечало на нежность её губ, почему его сердце трепетало и плакало, когда нечаев со всей душой и выразительностью сплёвывал проклятия в его адрес. лариса ушла, нечаев крепко сжал «звёздочку», и в тот момент петров остался наедине с собой.
петров не сможет спасти человечество. петров не сможет спасти нечаева. петров не сможет спасти себя. мир рушится прямо на глазах, ещё немного — и чернеющая пропасть настигнет самого виктора, поглотит его; учёный накрывает ладонью шею и громко-громко смеётся, когда сцена театра встречает его звенящей тишиной.
сейчас, стоя в полумраке сцены, руками зарывшись в волосы, виктор тихо цитировал «ромео и джульетту». вокруг выплясывали механические роботы, гулкий скрип давил на рассудок; всё ближе и ближе ромео приближался к склепу семьи капулетти, всё ближе и ближе подносила к своему животу острое лезвие кинжала джульетта.