Сказанное вслух

— …Да и посрать. — Собственный язык не слушается его, говоря вроде как-то, что он хотел сказать, но не должен был. Не при нём. Чувство стыда накрывает сразу же, как волной, но его недостаточно, чтобы заткнуться. Почему он не может заткнуться? — Я всё равно никому не нравлюсь. Голос рядом (или далеко?) присвистывает. — Сколько ты выпил, Брюс? — Много. Брюс со стоном открывает глаза, ему понадобилось пару секунд, чтобы сфокусироваться на окружающем мире. Он видит Лекса в горизонтальном виде, потому что чувствует, как его щека прижата к чему-то холодному, а позже соображает — стол. Он чуть не отрубился на столу. Его парень смеётся, звук между весельем и напряжением. Самый прекрасный в мире звук, Брюс бы слушал его бесконечно, и, ох, блять, как же он хотел, чтобы Лекс заткнулся прямо сейчас. Смешки отдаются в его голове, бьются о стенки мозга, и Брюсу хочется спать, и убиться, и напиться ещё больше, лишь бы облегчить свои страдания. Он медленно вскидывает руку, опирается ей на стол и поднимается, покачиваясь на стуле. Горизонтальный Лекс превращается в вертикального, и он подходит к нему, чтобы закинуть руку на плечо — закинуть руку на плечо! блять! блять! блять! — Брюс с недовольным мычанием отталкивается от Лютера. — Что-то не так, Брюс? — Всё! — Он звучит, как недовольный обиженный ребёнок, и сморщивается от звука собственного голоса. Почему он звучит так? Как оказалось, от Лекса он не оттолкнулся, лишь слабо толкнул его в плечо, и его парень смог поднять его на ноги — Брюсу пришлось приложить усилие, чтобы устоять на них. — Тебя не должно было быть здесь, и вообще… вообще… Брюс зажмуривается. Идиот, заткнись, ты пожалеешь об этом. — Я не хотел тебя видеть. Вот дебил, блять. — Почему? Конечно, он спросил, почему! «Почему» всегда идёт за ссорой, потому что Лекс никогда не захочет услышать настоящую причину этого «почему». — Я хочу, Брюс. Иначе бы я не спрашивал. Он сказал это вслух? — К тому же… — Брюс слышит мягкий смешок. — Я не думаю, что в таком состоянии ты будешь достойным оппонентом для ссоры. Брюс остановливается, поднимая на Лекса затуманенный взгляд, тут же жалея — действие моментально отдалось тупой головной болью. — Это ты меня щас оскорбил так? — Нет. Его глаза говорят «да», и, как бы в извинение, Лекс продолжает: — Я не хотел тебя оскорблять, просто… Это объективный факт. Конечно, объективный. Это всегда объективный факт, но никогда не извинения. Брюс с интересом заглядывает Лексу в лицо. У него такой же непоколебимый, почти что каменный взгляд, какой у него и был до этого. Фух. Хотя бы это он вслух не сказал. — Короче… Не буду я тебе ничего говорить. Я обиделся. Ребёнок. Брюс бы ударил себя по лбу, если бы не чувствовал себя таким оскорблённым, ненужным и одиноким. Лекс рядом с ним вздыхает, и Брюс, противореча самому себе, прижимается щекой к его груди, чтобы почувствовать дыхание своего парня. — И долго ты собираешься, эм… — Это смущение? — Обижаться на меня? — Достаточно. — Уверенно заявляет Брюс, хотя на самом деле не уверен. Боже, он ни в чем не уверен, кроме того, как сильно у него кружится голова, ноги заплетаются друг о друга, и, блять, если бы не Лекс, он бы сейчас точно грохнулся. — Я могу что-то сделать, чтобы ты простил меня быстрее? Брюс что-то невнятно мычит — что он сказал? Это было «нет» или «да»? И Лекс ничего не отвечает на это какое-то время. Он ведёт его к… Куда он его ведёт? Брюс слабо оглядывается. Это его комната. Он ведёт его в кровать? — Извини. — Прозвучало так тихо и неожиданно, что Брюс почти прослушал извинения, слишком занятой догадками о своём местоположении. — Что бы я не сделал, мне жаль. — Да не… нет. — Внезапно Брюсу так стыдно. Почему ему вообще стыдно? Это то, чего он хотел, раз уж на то пошло. — Там… не в этом дело… Он чувствует, как его дезориентированное тело падает на мягкие простыни собственной же кровати, и он смотрит на лицо Лекса, пытаясь прочитать его, увидеть там что-то, но его взгляд направлен куда-то вниз, и Брюсу становится чертовски страшно — блять, он обмочился? Брюс отслеживает взгляд Лекса и понимает, что тот смотрит на его шнурки. Сразу же становится будто бы легче дышать. — Ты сможешь сам развязать их? — Конечно, я смогу. — Брюс выпрямляется, как шарнирная кукла, за ниточки которой незатейливо потянули вверх, и тянется к своим шнуркам, пытаясь развязать их. — Это сюда… это сюда… это… — Дай мне. Лекс тянет руку к руке Брюса и он тут же отмахивается от неё. — Я не разучился развязывать кроссовки, Лекс. Я просто… Я просто напился. Остаток фразы скатывается в бурчание, и он тупо смотрит на свою обувь, на концы шнурков в своих руках и хмурится. — Конечно. Просто напился. Внезапно Брюс хихикает — ладно, это прозвучало забавно — и развязывает первый кроссовок, пока второй не берёт Лекс и не развязывает ему шнурок. Это произошло так быстро и резко, что Брюс даже не успел заметить, когда его парень схватился за обувь. Он опирается руками на кровать и наблюдает за Лексом, за его сосредоточенным выражением лица, и думает, что он красивый, такой красивый, что у него щемит сердце каждый раз, когда он на него смотрит. Брюс щурится. Это румянец на его щеках или какая-то тупая игра света? — Ты уверен, что тебе не подмешали наркотики? Брюс фыркает. — Что за вопрос? Лекс не отвечает, и Брюс закатывает глаза. Конечно, если он выпил, то сразу обдолбанный. Он же не может просто выпивать и быть трезвым. Брюс переводит взгляд к стене и тупо моргает, когда до него доходит. Он реально не может выпивать и быть трезвым… — Так почему, говоришь, ты напился? — Не твоё дело. Брюс отворачивается. Мягкие, но настойчивые руки укладывают его в кровать, и Брюс поддаётся этому, растворяясь в этих мягких подушках, которых коснулась его голова. — Хорошо. До завтра, Брюс, поговорим позже. Эти руки отдаляются от него, и он секунду колеблется, прежде чем схватить Лекса за руку. Брюс бубнит что-то невнятное. — Что? — Останься. — Он с интересом разглядывает узор на обоях, незатейливо вырисовывая его пальцем свободной руки. — Мне… Мне одиноко. Брюс смотрит на Лекса — беспокойно, воровато, так, будто его парень может накричать на него за это — может быть, и может — но он лишь садится на кровать, вопросительно склоняя голову набок. Ему правда придётся объясняться? Брюс вздыхает, отпуская его руку и складывая собственные руки на груди. Как же достало. Ему не хочется этого делать. — Но тебе придётся. Брюс хмурится. — Что здесь объяснять? — Он качает головой. — Мне грустно. Плохо. Паршиво! Я устал, и я… Скажи это. — Кажется, я слегка потерял себя. — Брюс замедляется, медленно пытаясь разобраться в собственных пьяных мыслях. — Будто это всё… Не имеет значения, понимаешь? Я сам не имею значения. Будто я… Будто я сам должен был умереть в том переулке. Брюс смотрит на Лекса, и он, кажется, не понимает, но это заводит Брюса ещё больше, потому что для него эти слова имеют больше смысла, чем всё, что он мог бы сказать трезвым. — Просто посмотри на меня! Я жалкий, глупый, неуклюжий, надо мной издеваются, и мне кажется… И мне кажется, будто вся эта моя мечта про борьбу с преступностью — полный бред. Я сам разочаровался в ней, мне больше не хочется этим заниматься. — Мне хочется просто… просто… Умереть. Почувствовать себя любимым, важным и нужным. Жить по-другому. Чувствовать себя по-другому. Что именно он сказал из этого вслух, а что нет, он не знает, но Брюс всхлипывает и отворачивается. — Поэтому тебя не должно было быть здесь. Я не хотел, чтобы ты видел меня таким, но я больше не могу притворяться, что всё в порядке. Молчание затягивается, но Брюс не решает повернуться к Лексу, чтобы понять, какое у него выражение лица, как он смотрит на него. Он начинает моргать, чувствуя, как к глазам подступают слезы. Нытик. — Слушай, я знаю, что я жалкий, ладно? Не нужно своего вот этого вот… — Он активно взмахивает руками. — Осуждающего молчания! — Брюс. — Ничего не говори! Я знаю. — Брюс. — Я уйду завтра, тебе найдут соседа получше. — Брюс. — Что?! Брюс поворачивается к Лексу, со слезами на глазах, хмурый и полный гнева и отвращения (к себе или Лексу?), готовый защищаться, но вместо этого он сталкивается с… нежностью? Это полностью дезориентирует его, обезоруживает, больше, чем любой алкоголь, который он выпил. Лекс с секунду смотрит на руки Брюса, прежде чем вздохнуть и аккуратно, с опаской, взять его за руки. Брюс всхлипывает и вырывает руки из рук Лекса — или нет. Его парень проводит пальцем по фаланге пальца, и Брюс сжимает его руки в ответ, будто Лекс может вырвать их, если он этого не сделает. — Слушай, я бы поговорил утром, но… Лекс аккуратно заглядывает в глаза Брюса, и Брюс ничего не может на это ответить, кроме как смущённо и растерянно усмехнуться. — Я разрыдаюсь, если ты не скажешь мне чего-то хорошего сейчас. — Да. — Лекс усмехается. — Удивительно, насколько откровенным тебя делает алкоголь… — Ты не услышал и половины того, о чём я думал! — Правда? — Лекс качает головой. — «Ты такой красивый, что каждый раз, когда я смотрю на тебя, у меня щемит сердце?» Брюс шумно выдыхает через нос. У него чувство, будто он сгорит от стыда, и грёбанная слеза течёт из уголка глаз, очерчивая мокрую дорожку вдоль щеки. Да он реально жалкий. — Это я тоже сказал вслух? Ой. Лекс улыбается, переводя взгляд на их руки. — Я не знаю, станет ли тебе от этого легче… — Лекс аккуратно подбирает слова, взвешивает каждое из них, и Брюсу становится неловко оттого, что он заставил его быть… таким внимательным? Осторожным? — Но ты сильный. Ты справишься, и я уверен в том, что твоя цель правильная. Это просто тяжёлый этап в жизни. Сомневаться в чем-то — нормально. Лекс сомневается, прежде чем продолжить говорить дальше. — И я буду рядом, чтобы помочь тебе в этом, хорошо? Так часто, насколько буду способен. Брюс, кажется, задержал дыхание. Это… Это… — Брюс? О, его просто разъебало. Он не знает, что он испытывает — грусть, нежность, смущение или всё это вместе — но у него трясется губа и он чувствует себя так плохо, и так хорошо, и так опустошенно, как не чувствовал себя никогда. Как это там называется? Истерика? — Я сказал что-то не? — Брюс тянет Лекса к себе, за руки, и утягивает его в объятия, одновременно заваливаясь вместе с ним на кровать. Он сжимает Лекса в объятиях так крепко, утыкается ему в плечо и всхлипывает, желая раствориться в воздухе, в Лексе, в чем или ком, блять, угодно, потому что все эти чувства для него — слишком, и выпитый накануне алкоголь только усугубляет их. Лекс застывает в таком положении, и Брюс так запоздало вспоминает о том, что тот чувствителен к прикосновениям, что он почти извиняется за это, пока Лекс не расслабляется и не обнимает Брюса в ответ, перекатываясь на соседний край кровати. Брюс решает наплевать на всё, просто зарываясь носом в грудь Лекса. Он мычит ему что-то невнятное, и он не уверен, поняли ли его Лекс, и внезапно Брюсу даже так плевать на это, он просто хочет лежать в объятиях своего парня и не думать ни о чем из того, о чем он думал до этого. Блять, он даже не верит в то, что он правда разберётся с этим, потому что он слабый, он неудачник и всё навалившееся на него дерьмо кажется слишком непосильным, но за сам факт того, что в него верит Лекс — он готов попытаться разобраться с этим. Хотя бы… Хотя бы не напиваться больше. Брюс чувствует дыхание Лекса, и оно немного успокаивает его. Каким-то образом Лекс действительно слишком сильно влияет на него. Одно его слово — и он уже на взводе, или счастлив, или нервничает, или… Да что угодно, он в полной власти этого человека. Это пугает и завораживает одновременно. — Лекс. — М? О, как же приятно прозвучало это «м». — Мне кажется, что я отрубаюсь. Может, ты… — Нет. — Лекс вздыхает, немного будто обречённо и раздражённо, и Брюс хочет возвразить на это, но Лекс заводит руку в его волосы, перебирает пряди, и это выбивает из Брюса все слова, которые были у него на уме до этого. — Я полежу с тобой. Ничего страшного. — Точно? Ты любишь комфорт и всё такое. — По крайней мере я смогу выбраться, когда ты заснёшь. Ты удивишься, насколько крепко спят пьяные люди. Брюс усмехается. Ему хочется задать вопрос: а ты-то откуда знаешь? А затем резко вспоминает про отца-алкоголика, сам себе напоминает о нём и засыпает, со всеми этими пьяными, хаотичными мыслями про алкоголизм. Кажется, он думал, что умрёт в сорок, если продолжит пить в том же духе. Или вспомнил, как отец пил виски, когда сидел у камина с очередным выпуском каких-то новостей из Готэма. Черт его разберёт. Всё равно на утро нихрена об этом не вспомнит.